Сперматозоиды

Отражение, если б Сана удосужилась посмотреться в зеркало, впечатляло — сине-серые круги под глазами, щеки в красных пятнах, слипшиеся ресницы, опухшие веки… Оплакивала ли она себя, жалела ли себя эгоистично? Едва ли — скорее, «заливала» то, что в одиночку душе ее было никак не осилить (ниасилил, новояз двадцать первого) — или, быть может, справляла своеобразные поминки по чуду чувства, чистейшая энергия которого, как ей казалось тогда, сливалась прямиком в унитаз… «А ведь могло быть и хуже!» — слабо обнадеживал Плевако. [57] О, как мечтала Сана утонуть в П., уткнуться носом в ёжикотуманный его затылок, а потом взять, да и лизнуть, словно рождественский леденец, обманный его зрачок — да вот, кажется, войди П. сейчас, и Сана оживет, моментальная реанимация: отвратительная коньячная маска упадет на пол и разобьется… Милый волк (волк сидел на карнизе, видела Сана), коли не съешь, почему не отпустишь, не остановишь? Зачем тебе я, для чего встреч со мной ищешь, почему Саночкой называешь? Papa– papa, если б знал ты, что будет, неужто позволил бы живчикам добежать?.. И пр. и пр.: Сана причитает целый день и весь следующий («Старый Кёнингсберг» — раз-и…), а на третий — под пиво — начинает различать некоторые предметы. Вот, к примеру, если доползти до ванной, то можно разглядеть на полочке такой предмет как Britva Obiknovennaja: в пластмассовом стаканчике, la-la, убей меня нежно, дзынь-ля-ля… «Я еду!» — «Володя, нет, я заболела…»: он кладет лед на лоб Саны и целует в ложбинку шеи; рефрен сансаркиного rondо, [58] конечно же, всё будет хорошо. «Когда?» — спрашивает вдруг Сана с пугающей серьезностью. — «Что — когда?» — отстраняется Володя. — «Когда хорошо будет? Ты скажи, я запишу. На стенке, здесь вот… на этом самом месте. 365 палочек начерчу, и еще… еще столько же… я ведь столько палочек начертить могу, сколько нужно, — а потом вычеркивать буду… минус один мозг, минус тридцать…»

57

Фраза, с которой Плевако обычно начинал выступления в суде.

58

Круг.

Володя касается Саны, пожалуй, даже слишком бережно — касается так, будто у нее нет кожи: да у нее и впрямь, поражается он, нет кожи! Женщина без кожи: что с ней делать теперь?..

Она вертит в руках концентрат стеклоомылителя и, читая по слогам меры предосторожности — «Не принимать внутрь, вызывает отравление», — начинает с чистого листа.

[распоротое равновесие]

Она выплыла, конечно: это называется «взять себя в руки», «поставить голову на место» — как там еще говорят? Душа отторгает чужеродную, сотканную из боли, субстанцию: вытеснение, замещение, как учили… Слова-слова, думает Сана, много-много слов, как много, целая бесконечность! Хрустальная «восьмерка» не ею изобретенного любовного велосипеда разбивается вдребезги, аmen.

Итак, по пунктам: вытеснение, замещение. «Всё хо-ро-шо, всё оч-чень хо-ро-шо, и будет только лучше» — аффирмация; а то, что на душе саднит… что ж, ларчик-то цел: подарок П., идеальная тара для пепла (отбросы анимы, скажет потом Сана) — вот, собственно, и всё.

И всё?.. Неужто — всё? А дальше? После «всего»?.. После пепла, пусть и нежнейшего дымчатого оттенка, пусть и пахнувшего сандалом, розмарином, бергамотом — что? А дальше, Сана, играем в доктора. «День сурка» помнишь? Надо сделать, как там… — В смысле?.. — Начало истории переписать. Как будто не было ничего… — Как это начало истории переписать? Что значит — не было ничего, если все было? Если ты сам, все что было, и спровоцировал?.. — Ты не понимаешь. Если переписать начало истории, всё по-другому будет. Мы ведь не сможем, как бы я ни лю… — А ты и не любил. Никого, даже себя.

Одно время П. тщетно успокаивал ноющую совесть тем, что Сана якобы потеряла к нему интерес, как сама «призналась». Ощущал ли привкус неправды? Догадывался ли, что потерять интерес столь быстро, если речь, конечно, идет о чем-то менее расхожем, нежели виртуальный секс за утренним кофе, невозможно в принципе?.. Вероятно — да, однако принятие лжеигры, призванной хранить честь Саниного «мундира», не спасало от натянутости. Опять и снова убеждала себя Сана в том, будто потеряла голову не столько от самого П., сколько от его фоторабот: стильных, необычных, по-настоящему талантливых… Она ведь с детства болела всеми этими черно-белыми, картинками, чудесным образом превращающими обыденное уж если не в сказку, то, по крайней мере, во что-то нетривиальное. Все началось, конечно, с «Советского фото» («Показывать не только кино, но и интересные для пропаганды фотографии с соответствующими надписями»! [59] ), ну а потом — венгерское «foto», [60] потом — чехословацкий «Revue Fotografie»: [61] кипы, кипы журналов, пылившихся теперь в чулане, — однако пустить с молотка отцовскую коллекцию не поднималась рука, и если это не пародия на якобы инцест, то что?.. Что, Сана?.. Найдешь ли словцо, в карман ли за горстью букв полезешь?.. Она отпихивает Кукловода, пытаясь освободиться от невидимых нитей, впившихся в запястья — она не знает, что в нынешнем ее состоянии подобное «освобождение» походит более всего на самоубийство: Сана все еще не готова к такого рода свободе. Впрочем, если б кто-то намекнул ей на это, она бы в лучшем случае усмехнулась — марш агрессивного бессознательного, tra-ta-ta-ta, ну а пока — пока! Это не «смертельная любовь», не «дружба» и пр. дырбулщилщина — это, на самом деле, Izvrashenie Obiknovennoe, скажет Сана П., а он пожмет неуверенно плечами и отойдет — он всегда отходит, если звонит ж. Но что если правда?.. Если все так и есть на самом деле?.. Что, если Сана никогда не любила самого П.?.. Если мечтала, глядя на него, о ком-то выдуманном, несуществующем?.. О том, кого действительно нет на свете?.. И был разве виноват П. в том, что не оправдывал иллюзорных ее ожиданий? Был ли виноват в напускной жесткости, позволяющей не привязывать к себе Сану — почти сестру, почти сиамского своего близнеца (не слишком ли быстро, кстати, срослись?)? И следовало ли считать «холодным» взгляд ледяного человека, [62] если он, на самом деле, был от природы с’нежным?.. Они и встретились-то в январе, в снег, в снег, папочкиродные, двадцать восьмого: лишь свадьба — дурацкое словечко, дурацкое, — чужая была. Ну да, интересный персонаж, необычный, думала тогда Сана, разглядывая издали профиль, но ей-то, ей-богу, ей-то что за дело?.. Сама лишь год как раскольцевалась, от «одиночества» устать не успела: хорошо ей одной — хотя, что значит одной, когда внутри так много всего?.. Потом, конечно, разглядела П., всего разглядела, с головы до пят, а не надо было: но что надо, что-о? Бежать, детка, бежать — хоть сломя голову, хоть без головы: не посмотреть, не обернуться ни разу, не ощутить губ, не коснуться ни затылка, ни подбородка: не возжелать ближнего.

59

Ленин, 1922.

60

«foto» — аналог «Советского фото» (на венгерском языке)

61

Revue Fotografie — журнал «Ревю-Фотография» (ЧССР) на русском языке.

62

См.: Х. Мураками, «Ледяной человек».

Ряды событийных линз, если правильно расположить их, легко высветят в странном этом чувстве энергию, свободную — в жалкой попытке перевести ее смысл на язык людей — от социума и синтаксиса. Хотела ли Сана невозможного? Стояла ли на паперти за тем самым, чего на свете этом нет и быть не может?.. О, не нужно, только вот не нужно лечить ее — во всяком случае, заниматься этим должен уж точно не П.: надоба в нем другая — да разве дашь чувства сверх меры? Амфетамины, адреналин, опиаты — вот, detka, и всё, вот и вся химия жизни: 2х2, toska und skukа! Опустит П. в йод кисточку, махнет ею по фотобумаге, из кадра сор выметет, и увидишь ты вместо пурпуров и лилий не конфеты «Василек» [63] даже, а пустыню соноранскую да холмы в чапарале: Adenostoma fasciculatus, [64] Плохиш, Adenostoma fasciculatus, на вечную память, — всё кактусы, всё агавы, всё камни жертвенные, — на вечную память! Много позже Сана обнаружит оболочку свою в одном из секторов пространства вариантов: [65] вот она, в полной экипировке майя из кожи и перьев, вот ее каноэ, вот большой бубен, вокруг которого рассаживаются индейцы… Если сделать все правильно, Ча Чак [66] пощадит маис с кукурузой — значит, снова будет игра в мяч: четыре на четыре, два на два… — значит, проигравших снова свяжут и принесут в жертву, скатив по лестнице пирамиды… — значит, новые черепа увенчают колья, обрамляющие площадку для игр… О, самое время пустить кровь, тогда боги будут милостивы, а потому жена вождя уже прокалывает острым шипом язык, а он сам надрезает лингам ножом из обсидиана. Пропущенная сквозь раны агавья веревка убыстряет сброс крови — и вот уж темная жидкость капает на бумагу, которая тут же летит в костер.

63

В. Ерофеев, «Москва-Петушки»: «Я обещал ей пурпуры и лилии, а везу конфеты «Василек»».

64

Вид чапараля.

65

Метафизическое пространство, в котором находятся все возможные варианты развититя жизненных сценариев.

66

Бог дождя и молнии у майя.

Пятьдесят тысяч сердец гибнет в храмах ацтекских, один лишь Уицилопочтли [67] сжирает в год двадцать тысяч. Чудненькая мистерия, прикрывает глаза Сана и хватается за свое: последнее время сердце и впрямь подводит. Хочет ли Сана принести его в жертву? Не боится ли стать жертвой сама?.. Она еще не знает, что потом, много позже, именно сердце станет выражением воли — не ведает, что каждое движение его уподобится стройному аккорду тончайших душевных импульсов… Тогда-то и отпадет потребность в том, что называется органами размножения, — ну а персонажи, все еще напоминающие людей, будут появляться на свет из доведенных до совершенства органов речи: [68] не вери-ишь?.. И вот что еще странно: все чаще кажется Сане, будто она репетирует встречу с настоящим своим близнецом. Впрочем, после очередной вспышки она, облученная, еще несколько дней изнывает от бирюзового ее яда; бессловесное же знание, точнее, понимание того, что если не убрать цвет произвольно, то можно и головой повредиться, приходит не сразу — так, собственно, и отправляется смальта любовная в урну. Задачка, la-la, не имеет решения, а отношения с П., la-la, — названия: слова, которое могло бы их обозначить, нет ни в одном языке мира, и если Сана вдруг его обнаружит, возможно, станет легче.

67

Имеется в виду пирамида Уицилопочтли, главный храм Теночтитлана.

68

Хроники Акаши.

[никакой хатшепсут]

«О, дух предельной прямоты и умеренности, снизойди», — шепчет в полубреду Сана, — и дух, утомив ее ожиданием скорее для протокола (небесная канцелярия также несовершенна, как и земная), снисходит: «Ты покинешь линейное время: покинешь, чтобы проникнуть в сакральное пространство — туда, где нет смерти…» — откуда Сана знает этот язык, кто вкладывает в нее все эти слова и смыслы? Кто показывает фильм, на пленке которого Земля и Небо кажутся одним целым — откуда такая четкость изображения?.. «Иди туда, где деревья скручены в спираль потоками энергии» — Воттоваара, очнулась Сана, а через несколько минут, найдя в Сети изображения тех самых скрученных деревьев, обняла монитор и, уткнувшись в него, пошлейшим образом разрыдалась: четыреста семнадцать зон недоступности, четыреста семнадцать лет недостижимости, четыреста семнадцать шагов к невозможности… Его, он, ему — а где же во всем этом она сама — оставлено ли для себя хоть немного места? «На Воттовааре в параллельные миры проходы… Восприятие искажается, грань между тем светом и этим стирается… Неподготовленный, если не туда забредет, через два года не жилец будет; местные гору за километр обходят», — скажет потом Полина, ну а пока… пока Сана видит, как синий слон — сколько лет подряд обнимала она его, плюшевого, засыпая? — кружит над горой. Пугающее, в общем, зрелище, но выбор-то невелик: бояться или идти, вот Сана и доводит страх до кипения, а когда тот выкипает, замечает, что Ганеша [70] давным-давно гладит хоботом ее, не изуродованный плодами жывой жызни, живот… «Я шла в гору за смертью, считала сейды, [71] а потом увидела тебя… Зачем нашел меня на тропе, зная, что пути разойдутся? Зачем спас, понимая, что не пойдем след в след? — Сана сдирает шкурку. — Женщина без кожи: отличное фото! А кстати: если поместить в кадр элесисфакус… [72] в отдалении… Как ты считаешь?.. Без шкурки, зато с элесисфакусом, а?.. Матки он зуд унимает, а также члена мужского».

70

Бог мудрости и богатства.

71

Молитвенные камни.

72

Шалфей (греч.).

Толпы, толпы людей: они наступали, надвигались, и в то же время словно бы чувствовали, что не могут пробить некую невидимую стену, делящую то, что принято называть миром, на собственно мир, мир якобы реальный, здесьисейчашный, и на его отражение, вмещающее как то самое «здесь и сейчас», так и прошлое с будущим: однако Сану-то интересовало Прошедшее Продолженное! Именно там, знала она, их с П. параллельные прямые, вопреки скучным законам трехмерности, пересекаются, причем искрящаяся точка блаженного единения не является бесконечно удаленной, напротив — она близка, ее можно потрогать, даже лизнуть: да можно самой стать этой точкой… И все же вместо вожделенного слияния Сана снова различила — сначала едва уловимые, а потом все более отчетливые — контуры чужих… Она наблюдала за хаотичным движением вязкой, словно бы слипшейся, грязно-серой массы — вот они, чудовищные войны и революции, бесполезные марши протеста и шокирующие честной планктон гей-парады, пафосные митинги и бездарные демонстрации… Впрочем, любопытство ее, смешанное с оторопью, вызванной самим фактом показа (из всех искусств для нас важнейшим является по-прежнему kino), довольно быстро сменилось разочарованием, потому как ответа на единственно волнующий вопрос не существовало ни в одном из измерений, в которые вхожа была ее душа — Сана, впрочем, догадывалась: нужно всего лишь позволить образам приходить, когда и как им вздумается… Так и увидела деревянный остров: там, в тереме, под мрачными сводами, томилась девица, и девицей этой была, конечно, она, Сана. Приметила и девочку с толстой светло-каштановой косой, девочку в серо-черном форменном платье: двадцатые?.. тридцатые?.. Помахала рукой Жанне Самари и юноше за роялем… Улыбнулась темнокожей крохе, стоявшей у апельсинового дерева… Но самыми невероятными оказались так называемые звуковые файлы: под энергиями [74] Сана совершенно отчетливо кое-что слышала — точнее, в нее как бы вкладывали некую музыкальную информацию, впечатывали, вставляли: и какая там ванна Архимеда, какое яблоко Ньютона (пыль учебников, пыль!), когда ей подарили живого — настоящего, всамделишного — Кетцалькоатля, [75] когда с помощью неведомой доселе вибрации бессловесно объяснили, что бог этот — абсолютно реален, пусть и не проявлен?.. Если Он нематериален, это не значит, будто Его не существует, повторили ОНИ еще раз… Да, Кетцалькоатль есть, Кетцалькоатль точно не выдумка, потому как если Он всего лишь «миф», то тогда и притяжение разноименных зарядов — тоже, тоже фикция, и нечего тут… Ну а потом, после «пернатого змея», — кентавр: помнишь, как скакала по фессалийским горам?.. Но больше всего поразил Сану другой кадр — или, так скажем, пространственный слепок. Ролик. Она разгадала, услышала, вычислила П.: сердце бешено заколотилось — казалось, будь его, сердечная, воля, оно тотчас бы разнесло в клочья грудную клетку и, покинув телесный карцер, обрело, наконец, свободу, однако воля такого рода у него как раз отсутствовала, потому люди — что сверху, что снизу, что сбоку — и были, в большинстве своем, несчастны.

74

Речь идет о трансовых или близких к ним состояниях.

75

«Пернатый змей» (Кетцалькоатль) — одно из главных древнейших божеств индейцев Центральной Америки.

Белый офицер шел по огромной зале, уходя от той, кем являлась раньше Сана, словно бы нехотя; губы кривила вымученная улыбка, глаза же — разумеется, она узнала его по глазам — те самые, сумасшедше голубые, в радужке которых так мало пигмента, — казались грустными; полы шинели волочились по полу. Неподалеку стояла дама, то и дело нервно поправляющая шляпу: на пальце поблескивало колечко, плечи подрагивали — обернуться она не смела… Что, что в ней не так? Что, кроме колечка? Она не содержит силикатов, аминов, фосфатов, боратов, нитратов и нитритов! Не образует канцерогенных соединений! Не оказывает агрессивного воздействия! Не допускает вспенивания и образования накипи! Выдерживает умеренные ударные нагрузки от опрокидывателя вагонеток, а также от камнедробилки и выброгрохота! Она давно готова к использованию: срок годности тела ограничен лишь четырехзначным числом после длинного тире — успеешь ли в этой, старче?.. Обойдешься ли без батата? ежовой икры? морского угря? мускуса кабарги? оленьих рогов? настоя из жука-скарабея?.. [76]

76

Афродизиаки.

Поначалу казалось, будто всё это — лишь плод больного воображения, однако вскоре Сана пришла к некоему пониманию происходящих в ее мозге — душе? да есть ли между ними граница и где проходит? — процессов. И все же она попытается. Попытается сформулировать. Если перестать раскачиваться, ну то есть если перестать переходить из оболочки в оболочку, оставляя ее на неких крайних, «полярных» точках (дважды-два: красота-уродство, богатство-бедность, etc.), можно добраться, наконец, до — пусть условной и шаткой, пусть все еще иллюзорной — середины: маятник, качнувшись, остановит ненадолго свое движение — тут-то бы и прыгать… Но что заставляет медлить?.. Чтобы отдалить переход, [77] Сана тешит себя, возможно, чисто женской иллюзией (чем, впрочем, отличается «чисто женщина», обреченная платить фертильный оброк, от «чисто мужчины», также обреченного участвовать в процессе delanija cheloveka, она так и не поняла — комикс «Найди десять отличий» не в счет): общайся они с П. на праязыке, тогда, может, и договорились бы… Предмет разговора не важен: важен лишь голос — голос и цвет глаз, по которым она, Сана, его и вычислит.

77

Зд.: переход души в новое тело.

Она устало прикрывает веки и видит прямо перед собой брюнетку с голубыми глазами: «Иди ко мне, — поет она, облизывая губы. — Или боишься?» — «Зачем?..» — спрашивает Сана, отступая. — «Какая глупая! Неужто не хочешь поцеловать меня? Смотри, какие у меня губы! А шея! Дотрагивалась ли ты когда-нибудь до такой шеи?» — «Н-не было необходимости, — качает головой Сана и щурится. — Постой-ка… по-моему, мы где-то виделись…» — «Ах-ха-ха! — смеется она, оголяясь: безупречная кожа цвета слоновой кости, безупречные линии: Сана ловит себя на мысли, что с некоторых пор сторонится безупречности. — Где-то виделись!.. Ах-ха-ха! Знавала ли ты фараонов?» — «…» — «Вот мечется сердце мое туда и обратно, думая, что же скажут люди, те, что увидят памятники, мной сотворенные, спустя годы, и будут говорить о том, что я совершила… Не говори, что это похвальба, но скажи: «Как похоже это на нее, ее величество Хатшепсут, как достойно отца ее, бога Амона!»» [78] — Сана отворачивается, Сана не знает, как нужно обращаться с фараоншами, вдруг они как-то по-особенному устроены? Вдруг — что верней всего — у них и сердца-то нет?.. Впрочем, долго думать не приходится: горячая волна, обрушиваясь на точку G, сбивает Сану с ног, чтобы принести к гроту из бирюзового мрамора. «Что ты делаешь? Что ты со мной делаешь?.. — стонет она, слабо пытаясь избавиться от рук Хатшепсут. — Неужто думаешь, будто тебе дозволено смеяться над чувствами? Над моими чувствами?.. Лучшими чувствами?.. Сливать их в унитаз?.. Едва ли, впрочем, у вас там были унитазы!» — «Т-с-с! — шепчет П., прикладывая палец к губам ошалевшей Саны: никакой фараонши нет и в помине: это П., П. накрывает ее, извивающуюся, как змею, своим телом. — Т-с-с!». Никаких осирических пилястров и церемониальных бородок. Никакого влагалища. Никакой Хатшепсут.

78

Надпись на одном из обелисков Хатшепсут.