Спеши вниз

Послышался громкий, ужасающий визг тормозов и шин. Хатчинс и Джун Вибер застыли на месте. Он был шагах в пяти от спасительной стены; она, держась позади, одной ногой была еще на пороге. Возможно, это обман зрения, но только Чарлзу показалось, что машина на глазах меняла облик. Вот она непомерно вытянулась, а потом присела и сжалась; на месте была только фигура в каске, отчаянно крутившая баранку из стороны в сторону. Распластывая свои заторможенные шины по цементу, машина пролетела мимо двух окаменевших фигур, как гигантский нетопырь. Двери гаража были недостаточно широки, чтобы принять машину на ее крутом вираже, и задний конец ее ударился об стену. Подскочив в воздухе и плюхнувшись на колеса, она исчезла в темном гараже. Ужасающий грохот и скрежет металла напомнил о ничего не подозревавшем даймлере. Из двери брызнули последние всплески гравия, и наступила тишина.

Хатчинс стоял, покачиваясь и поворачивая из стороны в сторону свое белое как мел лицо. Джун Вибер окаменела, опершись спиной о косяк двери, глаза у нее были закрыты. Чарлз оторвался наконец от своего циферблата и пошел к гаражу.

Он еще не успел дойти, как в дверях появился Уолтер. С первого взгляда казалось, что он расшибся. Лицо у него было неузнаваемо искажено, словно его перекосило на сторону. Потом Чарлз понял, что оно искажено яростью. Создание его рук погибло, священное воплощение его заветной мечты было вырвано у него в тот самый момент, когда оно начало проявлять свои чудесные свойства. Все нормальные чувства радости, что сам он спасся, были сейчас исключены единой страстью. С тем же успехом можно было бы представить Наполеона, утешенного и согретого мыслью о том, что он по крайней мере не погиб в русских снегах.

Уолтер направлялся к Хатчинсу, чтобы уничтожить его. Чарлз замер на месте, парализованный как случившимся, так и инстинктивным нежеланием чем-либо помочь Хатчинсу. Уолтер тяжело ступал по цементу, его искаженное лицо обрамлял помятый стальной гриб, спасший ему жизнь, его могучие руки нелепо свисали по сторонам. Джун Вибер все еще не открывала глаз.

Потом Уолтер преподнес всем величайший сюрприз. Решение, которое он принял, на каком бы уровне сознания оно ни было принято, навсегда запечатлелось в мозгу Чарлза как самое изумительное происшествие его жизни. Остановившись перед Хатчинсом, который все еще был слишком потрясен, чтобы понять, что ему угрожает, Уолтер с минуту глядел ему прямо в глаза, а потом сказал спокойным, не дрогнувшим голосом:

— Вот как, значит, не обошлось без этого?

— Без чего? — промямлил Хатчинс.

— Дерьма, — отрезал Уолтер и вошел в дом.

То, как он произнес это слово, ошеломило на минуту всех. Потом Чарлз и Хатчинс одновременно разразились истерическим хохотом, и не потому, что им было смешно, а потому, что они ненавидели друг друга и не могли заставить себя перестать смеяться. Джун наконец открыла глаза и разрыдалась. Стоя посреди дворика с четырьмя черными полосами расплавленного каучука на цементе, разделявшими их, и вдыхая запал высокооктанового бензина, они всхлипывали, ревели, заливались слезами. На пороге появилась экономка, поглядела на них, повернулась и пошла обратно в дом.

Конечно, все было ясно. Не имело даже смысла дожидаться возвращения мистера Брейсуэйта и расчета. Правда, даймлер твердо стоял на своих колесах и после того, как торпеда Уолтера, саданув его в бок, превратилась в груду исковерканного дымящегося лома. Но никуда не уйти от того, что одна подножка безнадежно скручена, заднее крыло полусорвано и окно разбито вдребезги. Вдобавок горячее масло щедро оплеснуло всю машину и вконец попортило ее блестящую поверхность. После такого происшествия ни один шофер не мог рассчитывать сохранить свое место.

Он, конечно, принял бы на себя любую вину. Например, он врезался в каменную ограду, возвращаясь из Норхолта. Подошла бы какая угодно выдумка, лишь бы не вмешивать в нее другую машину, владелец которой был бы непременно обнаружен. А Уолтера нужно было — как это обычно называлось в школе? — да, «выгородить». После такой опустошительной неудачи нечего было и думать о том, чтобы в довершение всего еще выдать его на расправу взыскательному отцу.

Чарлз угрюмо сидел в своей каморке над гаражом и писал на листке дешевой бумаги:

Дорогой мистер Брейсуэйт,

Возвращаясь домой, вы испытаете неудобства уже оттого, что Вас не встретят в аэропорту. А попав домой, Вы узнаете, что лишились машины и ее шофера. Машина будет отремонтирована, я позабочусь об этом перед тем, как уехать. Виной аварии была моя небрежность, и, придя к заключению, что я для Вас недостаточно хороший шофер, я просто-напросто предвосхищаю то решение, которое Вы неизбежно примете. Я извещу агентство о том, что Вам требуется шофер, и Вам, конечно, не замедлят прислать подходящую замену. Что касается затрат на ремонт, то остается еще невыплаченное мне за полмесяца жалованье, на которое я не претендую, если же это не покроет расходов и Вы сочтете нужным получить с меня разницу, то прошу известить меня по адресу: Лондон, Чаринг-кросс, до востребования.

Может случиться, что Вы в качестве гарантии примете меры к моему задержанию. На этот случай я заранее предупреждаю Вас, что я сделаю все возможное, чтобы избежать ареста. Но я надеюсь, что Вы не пойдете на это.

Как бы то ни было, прощаясь с Вами и надеясь никогда больше не встретиться, я пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить Вас за доброе отношение ко мне. Мне представляется одной из горьких насмешек судьбы то, что единственный человек, который обращался со мной с чистосердечной порядочностью, в то же время подвергается величайшему искушению оскорблять и угнетать своих ближних, обладая благоприобретенным богатством.

Остаюсь, сэр,

уважающий и благодарный,

Чарлз Ламли.

Усилие, затраченное на то, чтобы сочинить это письмо, заставило его задуматься над многим, и он решил прогуляться. Уже смеркалось, но тихий золотистый отблеск еще согревал пышный ландшафт. Нет, все это не для него, не для него. Даже коровы на пастбищах, мимо которых он шел, даже деревья, даже искусно расположенные ручейки, журчавшие по чисто промытым камешкам, — все дружно твердили ему о том же. Мы знали, что ты не останешься здесь. Ты не из того теста.Они правы. Не из того. Эта мечта о полуотшельничестве, о достойном паразитизме на службе у доброго богача среди пейзажей словно с экрана цветного фильма, — все это так чуждо ему. Что бы ни случилось, он принадлежал миру, где живут настоящей деятельной жизнью. Он свой на убогом чердаке, где Фроулиш отстукивает на старой машинке; он с Догсоном, который дал себя убить в погоне за газетной сенсацией; он даже с Эрном, отбывающим свой срок тюремного наказания, или с мистером Блирни, странствующим со своими скучнейшими мюзик-холлами по провинциальным эстрадам. Он был с теми, кто болен, несимпатичен, неудачлив, смешон, но кто живет, порождает какой-нибудь вид человеческой энергии. Эта дорогостоящая буколическая декорация дала ему только видимость прибежища, и потребовалась встреча с сумасбродным конструктором, нимфоманкой и незадачливым карьеристом для того, чтобы у него открылись на это глаза. И, как всегда, серьезное проступало сквозь комические перипетии. Его жизнь была словно диалог красноносых клоунов мюзик-холла, грубо выкрикивавших глубокие трагические истины. Ничто не происходило прямо и всерьез, а еще лучше, чтобы в будущем и вовсе ничего не происходило.

Он вернулся в свою комнату вечером около девяти часов. Было еще достаточно светло, чтобы не зажигать свет, разве что для шитья или чтения газеты, и то, что он увидел, войдя к себе, явилось для него полной неожиданностью. Это была Джун Вибер. Она удобно устроилась в кресле. Так как комната вмещала еще только грубый деревянный стул, на спинку которого он вешал одежду, ему негде было сесть, кроме как на диван. Он присел на него подальше от кресла.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Я пришла оказать вам услугу, — сказала она своим звонким, четким, бесстыдным голосом.

— А именно? — спросил он.

Вместо ответа она медленно обвела взглядом его комнату, пока глаза ее снова не остановились на нем.

— А вы тут уютно устроились. Я нахожу, что гораздо лучше, чем Джордж в главном здании.

— У этой комнаты есть, конечно, одно преимущество, — сказал он. — Джордж живет не в ней.

Он хотел разозлить ее или по крайней мере рассмешить, потому что напряжение, которое она стремилась создать, надо было нарушить сразу же. Но она только кивнула головой с таким серьезным видом, как будто он сказал что-то правильное и важное.

— Без него лучше, не правда ли? И вы тут проводите все время? Я хочу сказать, здесь и спите на этом диване?

— Слушайте, — сказал он. — Не заставляйте меня выдавать свои детские тайны, а лучше скажите, какую добрую услугу вы мне собираетесь оказать? — «Если это не то, что я предполагаю», — готов он был добавить, но остаточные рефлексы воспитания удержали его от этого.

— А, да, добрая услуга, — сказала она неторопливо. — Это предупреждение. Я хотела предостеречь вас.