Спи, милый принц

— Сто лет дожидался этой возможности, — с лучезарной улыбкой поведал он.

— Надеюсь, вам понравилось, лорд Джонни. Уверена, это поможет вам выздороветь. Разве вам не следует произнести теперь речь или еще что-то?

Речь Фицджеральда оказалась короткой. Он выглядел совсем больным. Он просто зачитал телеграммы — от Роузбери: «Пусть все ваши загадки будут простыми»; из Венеции, от синьора Панноне: «Все в "Даниэли" шлют вам поздравления, в особенности официанты»; от капитана Ферранте: «Мои поздравления. Сегодня я пою арию в честь вас обоих. Возможно, из моцартовской "Женитьбы Фигаро". Или вы предпочли бы "Так поступают все женщины"?»

В один из последующих послеполуденных часов лорд и леди Пауэрскорты уже стояли, облокотясь о поручни лайнера, пришвартованного в Саутгемптонском порту. Они отплывали на медовый месяц в Америку — в Нью-Йорк и Бостон, в Чарльстон и Саванну. Пауэрскорт с волнением предвкушал встречу с архитектурой Саванны, с огромными предвоенными домами, расставленными по городу словно в узлах правильной решетки.

— Ты видел нашу каюту, Фрэнсис? Она огромна. Такие большие, выходящие на море окна или как они называются, множество всяких шкафов и полок для багажа. Я уже навела там некоторый уют.

Муж похлопал ее по ладони. Внизу под ними собралась толпа, провожавшая громадное судно.

В телеграфной один из офицеров столичной полиции составлял рапорт комиссару. «Объекты на борту, — говорилось в нем. — Дорогой никаких осложнений. Следующие рапорты буду посылать по пути в Нью-Йорк. В гавани передам их американским властям. Джонстон».

Еще с возвращения Пауэрскорта в Англию за ним присматривали подчиненные комиссара столичной полиции, озабоченного его безопасностью. Ферранте сам присоветовал это своему другу, комиссару. «Вы просили меня охранять его, — говорилось в телеграмме Ферранте. — Я это сделал. Однако Англия для него небезопасна, я думаю. Эти люди способны на все. Присмотрите за ним, если сможете, комиссар. Перуджа прониклась к лорду Фрэнсису самыми теплыми чувствами».

Огромные тросы, удерживавшие судно у берега, были отпущены. Долгий гудок пронесся над ними. Оставшиеся за кормой, обращавшиеся в точки люди все еще махали ладонями вслед кораблю, махали своим любимым, которых они, быть может, никогда больше не увидят, махали уплывавшим друзьям, махали новому миру, который встретит их под конец плавания. Корабль набирал скорость, и Англия уменьшалась в размерах. На верхней палубе оркестр заиграл увертюру из «Сельской чести» Масканьи, с таким успехом прошедшей в Лондоне в прошлом году.

— Люси, — сказал Пауэрскорт, обнимая жену за плечи. — Как я счастлив, что ты рядом.

Ему хотелось сказать нечто такое, что бы связало Люси с его последним расследованием, соединило бы их в его сознании. Слишком много смертей. Под конец он едва не сбился со счета. Принц Эдди не стоит моих волнений, решил он, с какой стороны ни взгляни. Грешем отправился на встречу с Луизой. «Она была так прекрасна, моя Луиза». Теперь он, должно быть, счастливее, чем был здесь. Пауэрскорт вспомнил лорда Ланкастера, лежащего на холодной земле Сандринхемского леса, отдавшего жизнь ради никем не востребованной чести. Вспомнил Саймона Джона Робинсона, покоящегося на кладбище Дорчестера на Темзе. «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят».

— Люси. У меня есть для тебя девиз. Пусть он проведет нас через Атлантику. И через наше будущее. Я так люблю тебя, Люси. Верен навек. Semper Fidelis.

— О, Фрэнсис, как это прекрасно. Я возвращаю его тебе. Ради нашего будущего. Фрэнсис и Люси. Люси и Фрэнсис. Приятно звучит, правда? Верна навек. Semper Fidelis.