Спираль

Прокурор не замедлил спросить, почему подсудимый так подробно рассказывает о своей поездке.

Потому что он трясся в поезде всю ночь и в ушах у него до сих пор звучат шум и грохот, перестук колес, шипенье паровоза, лязг буферов. Он боялся, что его вагон оторвется и покатится назад. Вагоны были ужасно старые. И он по сию пору помнит тот запах, запах сажи и металла, грязи и пота. Он был очень голоден, а другие пассажиры захватили с собой бутерброды и фрукты, главным образом яблоки. И все это тоже издавало свои специфические запахи. Но вагон не был переполнен, а под конец он совсем опустел; на последнем перегоне он ехал один. Выйдя из поезда, он почувствовал, что все члены у него онемели и кружится голова. Сеял дождь, очень мелкий, моросящий дождь, и был туман; скоро, впрочем, дождь перестал и сквозь тучи начало пробиваться солнце. Но оно было бледное и какое-то анемичное. И сам он после утомительной поездки был очень бледен. Так по крайней мере говорили люди.

Какие люди?

Родители.

Его родители?

Нет, родители жены. Он даже не знал, живы ли они; оказалось, живы. И все было совсем как в старые времена. Он имеет в виду дорогу от станции до их хутора. Пожалуй, она стала лишь более голой, но это могло быть субъективным впечатлением. Стояла осень, урожай был убран, поля перепаханы, и летало множество ворон. Только справа от дороги виднелось иссиня-красное капустное поле, оно уходило вдаль, и кочаны также издавали свой запах. Траву слева в лощине, наверно, недавно скосили; дорогу, которая вела вдоль этой лощины, развезло, в колеях стояла вода, точно так же, как и в былые дни. Земля была тяжелая, очень тяжелая, она облепляла сапоги, того и гляди, поскользнешься. То время, что он шел, по всей окрестности звонили колокола. Только после того, как он прибыл на место и увидел дом, они перестали звонить.

Прекрасно, прервал подсудимого прокурор. Однако описание пейзажа он считает излишним. Его будущая жена, стало быть, жила у своих родителей?

Нет.

А где она жила?

Об этом он узнал только от ее родителей. Ведь он вообще не ведал, жива ли она.

Ближе к делу. Где жила будущая жена?

Напротив.

Напротив?

Да, в доме на холме по другую сторону ручья.

Отлично. Значит, в том доме жила его будущая жена?

Да, очень странная история.

Казалось, подсудимый настолько глубоко погрузился в свои воспоминания, что забыл о настоящем, о том, что он стоит в вале суда. Когда к нему опять обратился прокурор, он заметно вздрогнул.

– Нас интересует одно: каким образом состоялся ваш брак с женой? Все остальное можете спокойно опустить, - напомнил прокурор.

– Что именно вам хотелось бы знать?

– Как раз то, что я сейчас спросил. Вы, кажется, изволите потешаться надо мной?
– Прокурор потерял терпение.
– Что означает, например, замечание: моя жена спасла мне жизнь?

– От кого исходит это замечание?

– От вас, и только от вас, - возвестил прокурор с торжеством.
– А если вы не верите, я готов представить его в письменном виде, эти слова сказаны в одном из писем, которое было найдено у вашей жены. Конечно, это письмо уже давнишнее. Хотите взглянуть на него?

– Нет, спасибо. Я вам и так верю.

– Не понимаю. Что означает ваша реплика?

– Не следует читать старые письма.

– Это мы уже слышали. В частном порядке можете придерживаться любого мнения, нас это не касается, но суду уж разрешите поинтересоваться старыми документами, коли он считает, что таким путем сумеет выяснить обстоятельства дела.

– Но ведь к делу это как раз не имеет никакого отношения.

– Предоставьте решение нам, пожалуйста. А теперь ответьте мне коротко и ясно: что подвигнуло вас на такое признание?

– Сейчас я бы выразился совсем иначе.

– Значит ли это, что сейчас вы пришли к другим выводам и не считаете больше, что жена спасла вам жизнь?

– В ту пору это, конечно, было правильно, потому я и написал эти слова. Очевидно, была причина.

– А теперь вы не в силах припомнить эту причину?

– Да.

– Или не желаете?

– Так мы не сдвинемся с мертвой точки, - сказал подсудимый председателю суда.
– Это мое признание подобно травинке, которую сорвали на обочине дороги и сунули в рот. Или же куску хлеба, что подали голодному. Через минуту о нем уже не помнишь.

Председатель суда спросил прокурора, не правильней ли было покончить с этой проблемой, но прокурор настаивал на своем. Он считал, что подсудимый пытается с умыслом темнить.

Темнить? Подсудимый подхватил это словечко. Да, Прокурор прав, все и впрямь очень темно, по никакого умысла у него не было. Надо же помнить, что он, подсудимый, трясся тогда всю ночь в вагоне и от усталости его даже слегка шатало. Особенно по дороге к дому ее родителей.

– Если бы я раньше навел справки, то, возможно, вообще не пошел бы к ним. Но на маленьком вокзальчике я заметил только начальника станции, он стоял у багажного вагона и разговаривал с машинистом. И еще на загрузочной эстакаде сидело трое парней - работников. На сельских полустанках по воскресеньям нередко околачиваются несколько парней. Эти ждали, вероятно, своих девушек, которые пошли в церковь. Парни были совсем желторотые, они наверняка никого не знали. Я не стал их расспрашивать. А по дороге не встретил ни одного человека, все были в церкви. Хутор ее родителей, окруженный плодовыми деревьями, казался вымершим. Ни души. Даже собачьего бреха я не услышал! И из трубы не поднимался синий дымок! Стояло воскресное утро. Да, я всю ночь трясся в поезде.

– Тем не менее...

– Никаких "тем не менее", господин прокурор. Вы должны понять, я никогда не думал о том, что увижу их снова. Много лет я был убежден, что они погибли: и родители, и моя будущая жена, да, все. И даже, если мне дозволено будет сказать, не рискуя навлечь гнев суда, даже себя я считал уже давно погибшим. Прошу прощения, суду это, несомненно, покажется странным, но сам я вполне привык к этой мысли. Дело в том, что судьба забросила меня в огромное красное строение с бесчисленными мрачными переходами, лестницами и дверями. Там были одни сплошные двери. Маленькие окошки никогда не мылись, таким образом люди экономили на занавесках; от подвала до чердака пахло кошками, луком и пылью. В этом доме никогда не было тихо, ни секунды; там суетились, как среди мертвых. В каждой кухне оглушительно хлопало белье, когда женщины развешивали его на веревках у окон, визжали дети, бранились матери, раздавались шаги по коридорам и лестницам, с треском закрывались двери, выбивались ковры, звякали связки ключей, грохотали кастрюли и ведра, ударяясь о раковины, свистели и гудели водопроводные краны, иногда так сильно свистели, что, казалось, лопнут трубы, с шумом спускалась вода в уборных. А когда возвращались мужчины или затемно уходили опять на работу, весь дом сотрясался от топота и шарканья; отовсюду неслось бормотанье, иногда брань, потом падало что-то тяжелое, скрипели кровати, раздавался храп; шум стоял день и ночь без перерыва, ни минуты покоя. А бесчисленные лица! Они примелькались, но ты их не запоминал, путал одно с другим. Летом тьма-тьмущая мух и жара, как в духовке. Красные стены поглощали тепло и не отдавали его. Там я был заперт.

– О каком здании вы говорите?
– спросил прокурор.

– По-моему, вы зовете подобные доходные дома трущобами. Вполне подходящее название. Те, кто там обитает, страхуют свое имущество. Да, все там можно застраховать.

В зале раздался смех, как и каждый раз, когда подсудимый упоминал о страховке; поэтому он обратился непосредственно к публике:

– Да, во все времена их можно было застраховать. В том-то и состоит наше ремесло.

Председатель постучал карандашом по столу, прокурор опять возобновил допрос:

– Ну ладно, вы, стало быть, жили в этой трущобе. Но что заставило вас сесть в поезд и поехать, трястись всю ночь напролет, как вы выражаетесь, чтобы разыскать свою будущую жену?

– Это вышло случайно.

– Пожалуйста, расскажите об этом случае. Но как можно короче.

– Я считал, что вырваться из того дома немыслимо. Ни о чем не мечтал. Со всем примирился. Но как-то раз я указательным пальцем выцарапал узор на слое грязи, покрывавшем оконное стекло. А потом вдруг пошел в домовую контору и обратился к девушке, которая там сидела. Контора была крохотная, еле хватало места для пишущей машинки и для канцелярского шкафа, ведь каждый метр доходного дома должен был приносить доход. Из-за тесноты вся контора пахла девушкой. Девушка сказала, что я могу покинуть здание, выйдя через боковой вход, ото гораздо незаметнее. Сам бы я нипочем не догадался. Ну вот, и тогда я вышел из здания через маленькую боковую дверцу и прямым путем направился к вокзалу. Вот и все.