Список Шиндлера

–  И я думаю, что тебе придется смириться, Оскар - уборка снега будет продолжаться.

В мгновение ока Оскар изобразил возмущенного патриота или, скорее, разъяренного производственника.

–  Если они хотят выиграть войну, - сказал он, - им придется избавиться от подобных эсэсовцев.

–  Избавиться от них?
– переспросил Тоффель.
– Ради Бога, да такие же подонки сидят на самом верху.

В результате этого разговора Оскар стал решительно защищать точку зрения, по которой своими рабочими имеет право распоряжаться только хозяин предприятия, что рабочие должны беспрепятственно добираться до работы и что никто не имеет права перехватывать их или издеваться над ними как по пути на завод, так и обратно. В глазах Оскара эти требования носили характер как моральной аксиомы, так и производственной. Во всяком случае, на его фабрике.

Глава 7

Кое-кто из обитателей больших городов - Варшавы и Лодзи с их гетто, Кракова, который стараниями Франка должен был стать judenfrei - уезжали в сельскую местность, чтобы затеряться среди крестьян. Братья Рознеры, музыканты из Кракова, которым доведется близко познакомиться с Оскаром, расположились в старой деревушке Тынец. Она лежала в красивой излучине Вислы, и известняковый утес над ней дал приют бенедиктинскому аббатству. Хотя для Рознеров главным была ее затерянность. Сюда же прибилось несколько еврейских лавочников и ремесленников из среды ортодоксов, с которыми у музыкантов из ночного клуба было мало общего. Но крестьяне занятые страдой, были только рады, как Рознеры и надеялись, что среди них появились музыканты.

Они добрались сюда не прямо из Кракова, не из огромного пункта отправки, раскинувшегося у ботанического сада на Могильской, где молодые эсэсовцы запихивали людей по грузовикам, осыпая их ругательствами и выдавая лживые обещания, что багаж с надписанными ярлычками будет доставлен им позже. В сущности, они прибыли из Варшавы, где у них был ангажемент. Им удалось выбраться за день до того, как немцы окончательно перекрыли варшавское гетто - и Генри, и Леопольду, и жене Генри Манси с их пятилетним сыном Олеком.

Братьев привлекла идея перебраться в такую деревушку в южной Польше, как Тынец, недалеко от их родного Кракова. Кроме того, если условия их существования улучшатся, они могут на автобусе наезжать в Краков и искать работу. Манси Рознер, молодая женщина, родом из Австрии, прихватила с собой швейную машину, и Рознеры открыли в Тынце небольшую портняжную мастерскую. По вечерам они играли в таверне, что стало сенсацией для такого местечка. В деревушке принимали их как нельзя лучше, хотя порой и удивлялись их еврейству. Но скрипка была самым почитаемым из всех инструментов в Польше.

Как-то вечером случайно заехавший сюда фольксдойч (немецко-говорящий поляк) услышал исполнение братьев. Фольксдойч, один из тех, во имя которых, якобы, Гитлер и захватил страну, был работником муниципалитета Кракова. Фольксдойч сообщил Генри, что хозяин Кракова обершурмбанфюрер Павлу и его заместитель, знаменитый в свое время лыжник Зепп Роре, собираются побывать в сельской местности во время уборки урожая, и он хотел, чтобы они получили возможность послушать такую сыгранную пару, как братья Рознеры.

Как-то днем, когда скошенные снопы спокойно подсыхали на жнитве, где в воскресенье было тихо и безлюдно, вереница лимузинов проехала через Тынец, направившись к вилле сбежавшего польского аристократа. На террасе их уже ждали наготове братья Рознеры, и когда дамы и господа расположились в помещении, где когда-то проходили танцевальные вечера, их пригласили начать исполнение. Генри и Леопольд испытывали и возбуждение, и страх от той серьезности, с которой компания оберштурмбанфюрера приготовилась слушать их. Женщины были в белых платьях и перчатках, военные при всем параде, а штатские украшены манишками с отогнутыми уголками воротничков. Когда слушатели так настроены, проще простого разочаровать их. Для евреев же даже такой проступок, как не оправдать ожиданий в области культуры, мог стать серьезным преступлением.

Но они более чем удовлетворили аудиторию. Компания пришла в благодушное состояние, ибо услышала своего излюбленного Штрауса, сочинения Оффенбаха и Легара, Андре Мессаджера и Лео Фалла. Во время перерывов царило сентиментальное настроение.

Пока Генри и Леопольд играли, дамы и господа пили шампанское из доставленных с собой красивых бутылок.

Когда официальный концерт подошел к концу, братьев доставили вниз с холма, на котором стояла вилла, в общество собравшихся крестьян и солдат сопровождения. Если грубые расистские оскорбления и будут иметь место, то только здесь. Но опять-таки, едва только братья поднялись на машину с откинутыми бортами и увидели глаза толпы. Генри понял, что они в безопасности. Симпатия крестьян, сильно отдававшая национальной гордостью - в этот вечер Рознеры представляли высокую польскую культуру - защищала их. Все напоминало добрые старые времена, и Генри поймал себя на том, что глядя вниз, улыбается Опеку и Манси, для которой он и играет, не обращая ни на кого внимания. И в эти секунды им казалось, что земля наконец обрела покой, умиротворенная звуками музыки.

Когда все кончилось, ротенфюрер средних лет - Генри не очень хорошо разбирался в званиях СС - подошел к ним, стоявшим на грузовике и принимавшим поздравления. Кивнув им, он откровенно ухмыльнулся.

–  Надеюсь, что после уборки урожая вы как следует отдохнете, - сказал он и отошел.

Братья уставились друг на друга. Когда эсэсовец уже не мог их услышать, они не удержались от искушения обсудить его слова.

–  Это угроза, - убежденно сказал Леопольд. Их до мозга костей пронзило то ощущение страха, которое впервые охватило их, когда фольксдойч обратился к ним - им не удастся пережить эти времена.

Такова была жизнь в селе в 1940 году. Как музыканты они сходили на нет, проводя время в томительной тоске и попытках что-то продать из имущества; время от времени приходили пугающие слухи из того яркого образования, которое именовалось Краковом. Куда, как Рознеры понимали, они рано или поздно вернутся.

Осенью Эмили уехала к себе домой, и когда Штерн в очередной раз пришел к Шиндлеру, кофе подавала уже Ингрид. Оскар не делал секрета из своих слабостей и ему не приходило в голову, что аскет Ицхак Штерн нуждается в каких-то объяснениях присутствия Ингрид. Подобным же образом, когда с кофе было покончено, Оскар, подойдя к буфету, извлек из него непочатую бутылку коньяка и поставил ее на стол между собой и Штерном, словно последний в самом деде мог помочь ему расправиться с ней.

Этим вечером Штерн пришел рассказать Оскару о семье, которую мы предпочтем назвать Ц. [1] : пожилой Давид и молодой Леон Ц. распространяли слухи, позволяя себе болтать даже на улицах Казимировки, что Оскар сущий немецкий гангстер, настоящий бандит и грабитель. Хотя, когда Штерн излагал эти обвинения перед Оскаром, он предпочел прибегнуть к более мягким выражениям.

Оскар понимал, что Штерн не ждет от него ответа, что он просто передал ему эту информацию. Но, конечно же, он чувствовал, что должен как-то отреагировать.

1

Причина, по которой в данном случае использован инициал вместо пусть и выдуманного имени, заключается в том, что в Кракове был в ходу целый ряд польских еврейских фамилий и неосторожное использование какой-то одной из них может оскорбить память тех, кто был уничтожен или же воспоминания некоторых из оставшихся в живых друзей Оскара.
– Прим. авт.

–  То же самое я могу рассказать и о них, - бросил Оскар.
– Они пытались нахально обчистить меня. Если хотите, можете спросить у Ингрид.

Ингрид контролировала деятельность Ц. Она была достаточно порядочным Treuhander, но поскольку ей было лишь двадцать с небольшим, не обладала коммерческим опытом. Ходили слухи, что Шиндлер сам устроил девушку на это место, чтобы беспрепятственно продавать в розницу свои изделия. Тем не менее, до сих пор семейство Ц. невозбранно распоряжалось в пределах своей компании. И если им не нравилась ситуация, при которой они обязаны были находиться под постоянным контролем оккупационных властей, никто не мог осуждать их за это.