Сплоченность

— Не плакать же… Говорю, потерпи. Попрошу Раубермана — освободит от столовой. Я уже ему говорил, что хочу на тебе жениться. Так ты ж сама тянешь…

— Об этом сейчас и думать стыдно. Вокруг бои, родителей моих нет, меня угнали из дому — глаза от слез не просыхают, а тебе жениться приспичило… Постыдись…

— Ну, тише, будет… Подождать можно, но недолго… Дай мне воды попить, а то жжет внутри после шнапса проклятого.

— Не дам… Сам достань и напейся.

Губы ее сложены были в улыбку, однако темный взгляд прищуренных глаз говорил о другом, но Бошкин этого не замечал, да и не мог заметить.

— Ну не дразни. Напьюсь, тогда достану… Так и быть, чтоб не попрекала, — отстранив Надю, шагнул он к колодцу.

— Пей-пей… Часовой называется. Увидит начальник караула — получишь…

— Ну-у…

Он сделал вид, будто и в самом деле не боится никаких начальников, но все-таки оглянулся по сторонам. И только когда убедился, что за ним никто не наблюдает, прислонил автомат к колодцу и потянулся к воде. Обхватив обеими руками ведро, он наклонился над колодцем и, причмокивая от наслаждения, стал пить.

Одно мгновение понадобилось Наде, чтобы оглянуться вокруг, а затем, схватив Бошкина за ноги, изо всех сил толкнуть вниз.

Все дальнейшее — как загрохотал ворот, как затем глухо бухнуло в глубине колодцу — Надю, казалось, не интересовало. Она схватила автомат, еще раз оглянувшись по сторонам, кинулась за гараж, к оконцу.

Второпях она забыла захватить возле угла лом. Вернулась. Нет! Кто-то прибрал его. Она снова кинулась к оконцу. Рванула руками тонкие прутья решетки — и до крови ссадила кожу на руках. От злости на неудачу на глазах выступили слезы. Скорее! Ударила прикладом автомата — никакого эффекта, только решетка зазвенела. Может быть, уже услышали часовые, бегут? Ах, беда! Надо же было заранее это предвидеть! Ну скорее, подсунь автомат под прутья, сорви решетку! Она просовывает автомат между прутьев и поворачивает его. Один прут лопнул, отогнулся, но остальные никак не поддаются. Надя боялась слишком сильно нажимать на автомат, чтобы не сломать его. Она оставила решетку и стала озираться, отыскивая какое-нибудь более удобное орудие. «Надо кол выломать из забора», — подумала она. Но тут взгляд ее наткнулся на лом, который она вчера заметила. Он лежал на земле, неподалеку от того самого угла, где стоял вчера. «Как же это я его пропустила? — попрекнула себя Надя. — Должно быть, от волнения…» Она бросилась за ломом. Когда возвращалась, вдруг увидела впереди Никодима. Оставив ведра у колодца, он спешил к ней, в руках у него была толстая суковатая палка.

— Почему ты мне ничего не сказала? Хорошо, что я заметил, — подбежав к Наде, прошептал Никодим. Своей дубинкой он стал ломать решетку.

— Возьмите лом.

— Не надо. Палкой тоже хорошо. — Никодим вдруг прекратил свою работу, постучал кулаком по стене и вполголоса сказал Поддубному: — Эй, хлопче, ты нас слышишь? Подготовься!

— Я готов. Давайте быстрее, — долетел ответ.

Никодим проворно разворотил решетку, отогнул прутья, затем протянул руку Поддубному и помог ему выбраться через оконце.

В это время из-за угла гаража донесся приглушенный стон. Сначала тихий, потом — все громче и громче. Надя поняла, что стон этот — из колодца. Бошкин, выходит, только разбился, но еще жив. И, судя по всему, ом только что пришел в себя. Она должна заткнуть ему горло, пока его голос не услышали часовые.

— Беги, Сергей, беги! Вон туда! — передавая Поддубному автомат, показала Надя на забор, которым была обнесена усадьба. Она тронула Никодима за плечо и почти приказала: — Помогите ему выбраться отсюда! Бегите вместе! Я вас догоню.

Они поспешили к забору, а она — к колодцу, откуда несся уже не глухой стон, а дикий вой.

Вдруг воздух прорезал пронзительный свисток. Где-то неподалеку послышался топот ног. Оглянувшись, Надя увидела, что солдаты бегут и к ней и к Поддубному с Космачом. Захлопали выстрелы.

Надя понимала, что ее ждет, но все же стала хватать тяжелые, скользкие камни и кидать их в черноту колодца. Она бросала камни, пока не заглох голос Бошкина, пока сама не упала на землю от сильного удара в спину.

14

Рауберман не успел прочитать приказ и до половины, как вдруг в комнату ворвались звуки стрельбы. Удивленный и встревоженный, он кинулся к окну и стал всматриваться в стоящий по ту сторону улицы дом жандармерии. Видно было, как из дома выскакивали автоматчики и торопливо бежали в глубину двора.

На столе громко зазвонил телефон. Рауберман схватил трубку, в нетерпении прижал ее к уху. Звонил дежурный по жандармерии.

— Пленный бежал! — крикнул он отчаянным голосом. — Стража недоглядела. Бошкин…

— Что?! — выпучил глаза Рауберман и, не желая больше слушать, швырнул трубку на стол. — Я ей покажу, этой страже!

Не оглядываясь на Гопке, он кинулся к двери.

Во дворе жандармерии царили шум и суета, слышалась беспорядочная перестрелка. Пули свистели в воздухе, и Рауберман вынужден был умерить свой пыл и пробираться по двору с осторожностью. Он изрядно переволновался, пока попал к себе в кабинет, в безопасное место.

Прежде всего Рауберман вызвал своего адъютанта, от него он узнал все подробности того, что сейчас произошло.

— Пленному убежать не удалось, его окружили и теперь ведут с ним бой, — закончил свое сообщение адъютант. — Сообщники его — девушка и старик — захвачены и находятся под стражей.

Не успел еще Рауберман толком во всем разобраться, как к нему начали звонить со всех концов города: стрельба на участке жандармерии вызвала большое беспокойство. Одни спрашивали, в чем дело, другие, не ограничиваясь вопросами, отдавали распоряжения. Самым неприятным был разговор с начальником гарнизона, армейским полковником. Пришлось давать подробные объяснения и выслушать строгие нотации и требования.

Злобно хлопнув дверью, Рауберман покинул кабинет и направился во двор. Надо было принять меры, чтобы немедленно окончить эту позорную возню с пленным.

На крыльце он остановился, чтоб ознакомиться с обстановкой, стал вызывать к себе подчиненных и отдавать им приказания. Сначала он считал, что его автоматчики шутя сломят сопротивление пленного, но оказалось, что это не так-то легко и просто.

Поддубный, не успев убежать, засел в укрытии и отчаянно отбивался. Позиция ему попалась довольно удобная — бомбоубежище, вырытое когда-то партизанами. Это бомбоубежище находилось поодаль от столовой, в пустынном углу двора, где стояла одинокая старая верба и вместо забора тянулась полуразрушенная проволочная ограда. Отсюда Поддубный мог видеть все вокруг себя и вести оборону. Он придерживался хитрой тактики: подпускал к себе автоматчиков совсем близко и только тогда стрелял. Чувствовалось, что у него мало патронов и он экономно, с расчетом, расходует их. Свой боевой припас он, как передавали очевидцы, пополнил за счет двух автоматчиков, которых подпустил к себе вплотную и затем застрелил в упор. Его хотели захватить живым, но это было не так-то легко. Огонь он вел метко, с мастерством снайпера. Количество жертв от его выстрелов все увеличивалось. Около тридцати жандармов под командой лейтенанта Гольца нажимали со всех сторон, но он не сдавался.

Ожидая конца этой возни, Рауберман нервничал, взволнованно расхаживал взад-вперед по крыльцу.

Он злился не только на своих подчиненных, но и на себя. Как могло случиться, что его, опытного офицера, перехитрили, вокруг пальца обвели. Позор! И все это произошло из-за его излишней доверчивости, из-за того, что он в какой-то степени положился на Бошкина. «Этот проклятый полицейский связался с девкой, а я не только не мешал ему, а даже потворствовал, — проносилось в голове у Раубермана. — Вот теперь и поплатился. Этот дурак и сам погиб, и мне напакостил». Рауберман вспомнил, как он мечтал упрочить свою карьеру, получить повышение за дело Поддубного. Какая уж теперь карьера! Теперь только подставляй спину под удары, терпи унижения и обиды… Но неужели он так легко сдастся? Нет, не все еще потеряно, еще можно исправить положение.