Сподвижники Чернышевского

Встречаясь с Утиным, Карл Маркс часто говорил с ним о Чернышевском. К нему Маркс относился с глубоким уважением. Много раз обсуждали планы организации побега Чернышевского, томившегося в сибирской ссылке. Все попытки освободить ссыльного кончались безуспешно. Трудно было даже доехать до места ссылки Чернышевского. Наконец в 1870 году Герман Лопатин разработал план. Его осуществление он считал реальным.

Герман Александрович Лопатин произвел на Утина огромное впечатление. Утин знал, как высоко ценил Маркс этого выдающегося революционера, говоря о нем: «есть мало людей на свете, которых я так люблю и уважаю».

Лопатин отправился в Сибирь под видом купца. План был дерзким, и Утин, боясь провала, советовал вслед за Лопатиным выехать П. А. Ровинскому. Это был друг Утина. В 1863 году при побеге из России он провожал его до границы. В Сибирь он выехал в конце 1870 года по поручению Географического общества, которое организовало длительное путешествие по Сибири и Китаю для сбора научных материалов.

С каким волнением ждал Николай результатов этого смелого замысла! Сообщая Марксу об отъезде Лопатина в Россию, Утин добавил: «За ним последовал один из моих лучших друзей, отправившийся по тому же торговому делу. Таким образом, мы можем, наконец, надеяться, что это торговое дело останется за нами».

Увы! И эта попытка спасти Чернышевского не удалась.

В 1870 году Утин и другие члены русской секции приняли участие в руководстве большой стачкой в Женеве.

Русская секция многое делала для ознакомления русских революционеров с марксизмом и распространения марксистской литературы в России. При всем этом Утину и его соратникам не удалось в идейном отношении подняться на уровень самой передовой революционной теории.

Высоко ценя Маркса, они в то же время не понимали многих положений его теории. Историческую неизбежность торжества революции они объясняли ростом сознания масс. Пролетариатом они называли всех трудящихся. Преимущество России, по их мнению, состояло в наличии общинного землевладения. Они полагали, что у нее особый путь. В России в то время уже дымили фабричные трубы. Росли и рабочие кварталы в городах. Но Россия покуда оставалась отсталой страной, поэтому в русском революционном движении сохранялись незрелые, ошибочные народнические идеи.

Снова на родине

До сих пор остается загадкой, почему Николай Утин с половины 70-х годов отошел от активной политической деятельности.

С каждым годом он все сильнее ощущал тоску по родине и упорно обдумывал план возвращения в Россию. Наконец он решил, что диплом инженера даст ему возможность достигнуть цели. В качестве инженера он мог работать на частном предприятии и не зависеть от правительства. Утин начал учиться.

Случай, которого долго ждал Николай, наконец, представился. Ему предложили поехать в Румынию на строительство железной дороги, которое вел купец Поляков — один из железнодорожных королей в России. Это было в 1877 году. Шла русско-турецкая война. Строительство в Румынии железных дорог и других сооружений было необходимо для военных операции на Балканах.

Напрягая всю волю и энергию, Николай работал так, что купец Поляков пришел в восхищение от своего нового инженера. Железнодорожный магнат начал хлопотать о возвращении Утина в Россию. Дело подвигалось успешно. Теперь нужно было, чтобы сам Утин написал прошение на имя царя. Стиснув зубы, Николай писал царю, выражая «чистосердечное раскаяние в безумных увлечениях незрелого возраста». Это была обязательная официальная форма прошений «на высочайшее имя».

9 декабря 1877 года разрешение было получено. Из Третьего отделения 15 декабря 1877 года было послано сообщение командующему Виленского военного округа. Там когда-то был вынесен смертный приговор Николаю Утину. Теперь правительство разрешало ему возвращение в Россию с установлением за ним строгого полицейского надзора.

Снова Россия! Николай с болью в сердце бродил по улицам Петербурга. Его тянуло к друзьям по прежней революционной борьбе. Но кипящий жизнью город казался пустым. Одни погибли, другие в Сибири, третьи… были так запуганы, что, заметив его, переходили на другую сторону улицы.

После возвращения в Россию Николай Утин прожил недолго.

* * *

1936 год. Лучи заходящего солнца золотили древние башни и крыши зданий. Надежда Константиновна Крупская сидела у письменного стола в своей маленькой комнате в кремлевской квартире. Рядом, на диване, сидел ученый, историк, специалист по истории русского рабочего движения.

— Мне очень хотелось бы знать, кто такой Утин? — задумчиво говорила Надежда Константиновна. — Я уже не в первый раз спрашиваю о нем. Он меня очень интересует. Я познакомилась с ним, когда мне было еще четырнадцать лет. Это было в 1883 году. Мы жили в Петербурге. Только что умер мой отец. Мы с матерью остались без всяких средств и страшно бедствовали. Вот тогда-то к нам и пришел Утин. Я знала, что прежде отец посылал ему за границу карточки для первого Интернационала со сведениями о рабочих, о стачках и тому подобное. На этот раз он пришел к отцу, не зная о его смерти. Я сказала, что он умер. Он был поражен, стал расспрашивать меня, но я тогда была страшным дичком и сначала не хотела с ним разговаривать. Потом овладела собой. Узнав, как трудно нам жилось, Утин достал мне урок. Он очень помог нам с матерью. Заходил еще несколько раз, а потом вдруг исчез и больше никогда не появлялся. Всю жизнь мне никто не мог ничего сказать о нем.

Утин исчез неожиданно и не появлялся больше в семье Надежды Константиновны. Он скончался в том же году 18 ноября.

Я. Новикова ВЛАДИМИР ОБРУЧЕВ

Не хочу стрелять в своих!

Обручев просидел у Чернышевского весь вечер. Разговор шел о «высоких предметах», то есть о крестьянском вопросе, который так волновал их обоих в начале 1859 года.

На другое утро Чернышевский снова погрузился в свою работу.

Неожиданно в кабинет вошла служанка и сказала:

— Пожалуйте в залу, там вас спрашивают Обручев.

«Что такое? — подумал Чернышевский. — Вот уже полгода мы очень дружны с капитаном Обручевым, но не до такой нежной неразлучности. Вчера не предполагали видеться раньше как недели через две. Значит, экстренное дело. А главное, что ж он остался в зале и прислал сказать о себе, а не вошел сам в кабинет? Странно!»

Чернышевский вышел в залу. Опершись рукой на стол, у дивана стоял незнакомый молодой человек в костюме безукоризненно строгой простоты. И сам он показался Чернышевскому человеком очень светского воспитания: так непринужденна была его поза, так легко он поклонился и сделал шаг к хозяину в ответ на его поклон.

Неожиданный посетитель был стройный человек среднего роста, сухощавый, довольно широкий в плечах, со светлыми, почти белыми, но очень курчавыми волосами, с очень белым, даже бледноватым, но здорового цвета лицом, черты которого были угловаты.

— Извините, — сказал Чернышевский, — служанка назвала мне фамилию моего приятеля господина Обручева— видимо, перепутала… Покорно прошу… — добавил Николай Гаврилович, внутренне смущаясь, что вышел в домашнем виде к незнакомому человеку.

— Служанка не ошиблась: моя фамилия действительно Обручев, — сказал посетитель, садясь и подавая письмо.

Чернышевский взглянул на адрес, разрывая конверт: рука Панаева. Развернул записку — так и есть: «Не найдется ли у нас в журнале работа для г. Обручева, который выходит в отставку, чтобы заняться литературою».

— Я посмотрю, поищу; может быть, найду что-нибудь для вас, но не рассчитывайте на это, скорее нет, — вынужден был сказать действительный редактор «Современника».

Обручев хотел встать и откланяться. Но Чернышевский остановил его вопросом:

— Вы не родственник Николаю Николаевичу Обручеву, которого я ожидал увидеть вместо вас?