Спору нет!

– Только из-за квартиры, – печально хмыкнула Нина.

– Но, учитывая особую подлость бабкиного доноса, считаю, что дед сделал все правильно, – Денис подскочил и заходил по комнате. А потом принялся раздеваться. Стащил с шеи галстук, расстегнул рубашку.

– Что ты делаешь? – воззрилась на него удивленно Нина.

– Я устал и хочу поваляться с женой. Пожалей меня, девочка...

– Что? – переспросила Нина, увидев красное вспухшее пятно на руке мужа.

– Велели день не мочить, – как маленький насупился он, показывая ей предплечье.

– Что это? – охнула Нина, вглядываясь сначала в покрасневшую плоть, а затем и в рисунок. На предплечье Цесаркина красовалась точно такая же татуировка, как и у нее на затылке. Древние руны "Любовь" и "Верность" переплетались в затейливом узоре.

Эпилог

Пять лет спустя

За неполные шесть лет Пеппе стал отшельником. Редко выходил на улицу, боясь нарваться на людей Риохи. Хвала интернет-доставкам и торговле онлайн. Он жил в узкой, словно шкаф, мансарде, выходящей окнами на маленький кургузый канальчик, буквально в двух шагах от знаменитого Гранд-канала. Именно в этом месте, где стоял дом, водная улица изгибалась. И получалось, что из окна мансарды в одну створку Пеппе видел величественную магистраль Венеции, а во вторую – узкую протоку и отель «Сант-Анджело», расположившийся на другой стороне. Зарабатывал на жизнь тем, что помогал престарелой тетке управляться с расположившимся на первых двух этажах маленьким хостелом. Нет, к менеджменту его никто не допускал. А вот устранить протечку унитаза, почистить засорившуюся раковину или выбить матрац в каменном, будто колодец, дворе, это всегда, пожалуйста! Пеппе постоянно находился в отеле и чуть что спешил на помощь, ежедневно проклиная тот день, когда польстился на бриллианты Риохи. Содержимое тайника давно сплыло, словно и не было. А вот люди Диего шли по пятам. Правда, шеф не сразу начал погоню, но через полгода после пропажи прозрачных как слеза камней, земля под ногами загорелась у многих. Спасибо двоюродному брату, что вовремя отвез к своей матери, склочной тетке самого Пеппе. В свободные минуты, а иногда и дни, он бездумно пялился в телевизор или, погасив полностью свет в своей конуре, наблюдал за парочками, поселившимися в номере люкс соседнего роскошного отеля. Огромные стрельчатые окна как раз находились вровень с его подоконником, и если распластаться на старом мраморе, то никакого порно не надо. Вечером, когда с Канала тянуло прохладой, Пеппе продолжал следить, вооружившись старым цейсовским биноклем, доставшимся от теткиного мужа. А иногда, не в силах расстаться со своими «гостями» – так мысленно он называл объекты наблюдений, Пеппе замечал, когда любовники, устав от постельных игр, устремлялись вниз, на улицы старого города, больше походившего на театральные декорации. И тогда Пеппе тоже вступал в игру. Он мог осторожно брести сзади и ловить каждое движение гостей. Вот мужчина обнял женщину и впился в ее губы смачным поцелуем, а вот уже она невзначай огладила его ладонью по заднице. Он вовсе не завидовал «гостям» и сам не желал завести интрижку. Постоянный страх за жизнь свел на нет его былую мужскую силу. Он просто таскался следом по темным улицам и улыбался, как дурак, глядя на любовные игры абсолютно чужих людей. А если «гости» брали гондолу, то Пеппе сопровождал их на теткиной утлой лодчонке, иногда проплывая мимо, дабы сбить с толку грозного гондольера.

Парочка, снявшая номер люкс на время нынешнего Карнавала, разительно отличалась от предыдущих. Нет, они,как и все остальные, занимались любовью или принимали ванну, не удосужившись закрыть ставни, наивно полагая, что верхняя часть неказистого здания необитаема. В полумраке соседнего номера любовники с особым усердием мяли простыни или лениво ласкали друг друга. Но за три дня, проведенных в Венеции,эти двое даже ни разу не вышли на улицу. Заказывали еду в номер, любовались с террасы плывущими мимо гондолами, нагруженными глуповатыми людишками в разноцветных нарядах и масках. Зрелище, конечно, завораживающее, но только за долгие годы уже приелось Пеппе и набило оскомину. «Гости» тянули апероль из высоких бокалов и целовались. Пеппе даже показалось, что эти «гости» тоже со стороны наблюдают за веселой публикой, не желая пополнять ее ряды.

– Там кто-то есть, – передернула плечами Нина. – Я чувствую взгляд.

Цесаркин, ни слова не говоря, быстро вошел внутрь комнаты, всмотрелся в темное окно с кривыми створками.

– Да нет там никого, – вернувшись, улыбнулся он жене и уселся рядом, укутав ее поплотнее в толстый плед. – Не замерзла, Нинуль? – заботливо осведомился Денис и чмокнул жену в холодный нос.

– Немножко, – честно призналась Нина. – Только я отсюда никуда не уйду. Посмотри, какая красота!

– Скоро уже стемнеет, – пробурчал Цесаркин, потянувшись за бокалом с аперолем. Они сидели на террасе номера люкс и наслаждались закатом, в розоватой дымке которого по воде плыли величественные гондолы, в каждой сидели люди в масках и фантастических нарядах. Джокеры с забавными бубенцами, Дамы в шелках и кружевах, кое-где промелькнули маски с огромными носами Доктора Чумы. Вольто – разноцветные маски горожан и батута, навевающие тревогу белые лица с пустыми глазницами. Отовсюду слышался смех и обрывки итальянских веселых песен, искрящихся, словно пузырьки шампанского в бокале.

Нина любовалась этой красотой и с нежностью думала о муже.

– О чем мечтаешь? – поинтересовался Денис три недели назад в преддверии ее дня рождения.

– О путешествии, – выдохнула она. – Но я так устала, что из номера не хочу выходить.

– Заметано, – подмигнул Цесаркин и организовал путешествие в Венецию на Карнавал. Выходить никуда не пришлось. Рано утром Нина выбегала на террасу и охотилась за рассветами, пытаясь сфотографировать город в утренней дымке, а вечером нежилась в объятиях мужа, лениво наблюдая за передвижением остроносых изящных лодок и красотой заката.

Ничего лишнего. Только Гранд Канал, постель и апероль!

– Слышишь? – внезапно насторожилась она.

Денис мотнул головой, давая понять, что ничего он не слышит, как неожиданно стукнул себя по колену.

– Трахни в бок меня медуза, – выругался он. – И тут песни Казимирского! Куда нужно податься, чтобы не слышать этой лабуды? – деланно вздохнул он и прислушался. – Так и есть!

–Я отбился от рук,

Я условный мотал!

Престарелый физрук

Мне морали читал, – донеслось от Сан-Марко.

– Вот объясни мне, – хмыкнул Цесаркин, – как Мишке удается с таким надрывом писать абсолютную бессмыслицу? Условный мотал – просто оксюморон! Это я тебе как адвокат говорю.

– Зато его песни давно на первых местах в чартах, – весело отмахнулась Нина. – Не стреляйте в пианиста, он играет как умеет!

Денис расхохотался и снова полез целоваться, давая понять, что творчество Ломакина их совершенно не касается. Но невидимый певец с чувством выводил все ближе и ближе:

– Рифмы бьются в мозги,

В горло льется первач,

Но не видно ни зги,

Где-то слышится плач.

Денис, с трудом оторвавшись от жены, подошел к бортику террасы, всмотрелся в сумерки, пытаясь среди десятка гондол различить именно ту, где соотечественник тянул басом нетленные строки Гоши Казимирского. И в этот момент с другой стороны Гранд Канала грянул разноголосый хор:

– Я зашел на вираж

И пою невпопад,

Ощущаю кураж

Третьи сутки подряд…

Цесаркин кашлянул и, пробормотав: «Мишка нам не простит!», сам запел с интонацией Ломакина:

–Я иду на рожон,

Откровенно хамя,

Я забуду всех жен,

Твое имя храня!

– Гоша! Гоша! – послышалось отовсюду. – Он здесь, на канале!

– Уходим, Нин, – хмыкнул Цесаркин и, сграбастав жену в охапку, быстро ретировался в номер. Встречаться с Мишкиными поклонниками им с Ниной не хотелось.

Вжавшись подбородком в холодный подоконник, Пеппе не понял, что сейчас произошло. Кто кому подпевал на чужом языке, и почему «гости» сбежали с террасы? Но в тот момент, когда мужчина подхватил на руки свою женщину, а она, смеясь, запрокинула голову, в свете фонарей Пеппе увидел ее лицо и обомлел. «Гостья» из номера люкс, как сестра-близнец, походила на ту самую дамочку, которой он в Барселоне всучил по просьбе Диего картину с пустым тайником, а потом еще позвонил в аэропорт и сообщил о вывозе достояния Испании. Пеппе мотнул головой, словно отряхиваясь от глупых воспоминаний, и заметался по комнате, хватая самое необходимое, потом тихо спустился по круглой винтовой лестнице и, оказавшись в кабинете хозяйки, рванул на себя ящик бюро из мореного дуба. Один за другим открыл паспорта постояльцев, моля, чтобы хоть кто-нибудь из них оказался соотечественником. А потом, прихватив паспорт гражданина Израиля, бросился вниз к теткиной лодке, доплыл на ней до Стеклянного моста, а там, поймав попутку, доехал до аэропорта, с удивлением обнаружив, что ближайший рейс только в Рио-де-Жанейро.

«С карнавала на карнавал», – хмыкнул про себя Пеппе, мысленно вознося молитву Мадонне о том, что уберегла и вовремя послала знак, предупреждающий об опасности.

Оказавшись в номере, Денис вместе с Ниной плюхнулся в постель и нажал на пульт телевизора. Канал, настроенный на российское ТВ, показывал интервью новой знаменитости старому журналисту. Ломакин в белой рубашке и синих джинсах восседал в студии и отвечал на вопросы манерного ведущего.

– Вы пользуетесь большой популярностью у противоположного пола, – воскликнул журналист. – У вас было несколько жен и множество приписываемых вам романов, кто из них ваша муза?

– Я не помню никого, кроме первой жены и матери моего сына и той девушки, с которой живу именно сейчас.

– Интересная трактовка, – хмыкнул журналист и снова осведомился: – А кто все-таки ваша муза?

– Мать моего сына, – совершенно серьезно заметил Ломакин.

– Какой ужас! – нарочито громко взвыл Цесаркин, падая на подушки. – С ума сойти, я женился на музе Гоши Казимирского!

Нина попыталась ущипнуть мужа за живот, но он не позволил, навалившись на нее сверху.

– Я люблю тебя, – пробормотал Цесаркин. – Пусть Ломакин кусает локти, что потерял свою музу. А я просто счастлив, что успел заполучить тебя в жены. Ты – моя судьба, Нинуля! Единственная на веки вечные.