Споры об Апостольском символе

В одном древнем памятнике христианской письменности II в. — в «Климентинах» — высказывается такое правило: «Человеку, способному к работе, нужна работа, а человек, неспособный к работе, нуждается в помощи». Хотя эти слова записаны в сочинении, которое появилось вне круга Православной Церкви, однако, думают (Ульгорн), что это правило было лозунгом всей Церкви. Это правило важно в том отношении, что писатель не представляет себе такой возможности, чтобы человек был способен к труду и желал трудиться, но чтобы при всем том не находил приложения для своих сил. Писатель не предполагает такого случая, а значит, в то время, во II в., труд обеспечивал всякого трудящегося. А это свидетельствует, что экономическое положение римского общества было благоустроенным. Ибо действительная бедность начинает появляться в стране или государстве только тогда, когда или труд не находит спроса, или же он не может обеспечивать трудящегося. Замечательно, что известный Климент Александрийский пишет сочинение не о том, каким образом организовать помощь бедным и неимущим, а о том, каким образом богатый может спастись, о том, «какой богач спасется?» Такая речь, конечно, всего уместнее лишь тогда, когда видишь вокруг себя лиц достаточных. И как решает Климент представившийся ему вопрос? Он не говорит, что богатый человек, чтобы спастись, должен щедрой рукой раздавать свои сокровища неимущим и нищим братиям. По–видимому, в то время не настояло в том особенной нужды, хотя Климент был и гуманен, и сердоболен, как истинный христианин. Писатель рассматриваемого сочинения разбирает притчу Спасителя о богатом юноше и показывает, как нужно жить богатому, чтобы достигнуть спасения. Господь повелел богатому юноше продать все. Что же это значит? Не повелел Он, как некоторые поспешно думают, чтобы юноша отказался от тех благ, какими он владел, бросил свои богатства; нет, Спаситель повелевает ему отказаться от ложных представлений о богатстве, предостерегает от жадности и корыстолюбия, от излишних забот, этих плевел, заглушающих произрастание доброго семени (пшеницы)… Без сомнения, и в эти времена, о каких у нас речь, встречались и бедные, и неимущие, и обделенные судьбой, но они были единицами, а не массами. В этом отличие данной эпохи от эпохи последующей в истории Римской империи.

При таких условиях задача христианской Церкви, всецело проникнутой гуманными началами и никогда не смотревшей безучастно на экономическое состояние народов, среди которых она существует, была проста, была легко выполнима. Церковь должна была разрушить те предрассудки, которые были созданы языческим миром, которые принадлежали, по крайней мере, наиболее достаточным классам и которые препятствовали повсеместному распространению трудолюбия. Говорим о том, что в языческом обществе находил себе место презрительный, пренебрежительный взгляд на труд как чтото унизительное для человека, по крайней мере свободного и небедного. С другой стороны, Церковь должна была сколь возможно чаще напоминать обществу, что в труде заключается главное основание внешнего благополучия человека. Так Церковь и поступала. И коль скоро общество не оставалось глухо к этой проповеди, оно могло надеяться, что случайные экономические невзгоды не разрушат его внешнего благоденствия.

Римские и греческие мыслители держались презрительных взглядов на физический труд как что–то унизительное для свободного гражданина. Для примера приведем прежде всего слова Цицерона. Он говорит: «Неблагодарно и низко ремесло поденщиков, которым платят не за искусство, а за один труд, ибо им наградой служит лишь заработок, за который они продают себя в рабство. За низких людей следует также считать и мелких торговцев… Равным образом все ремесленники заняты низким делом, ибо мастерская не заключает в себе ничего благородного». С течением времени пренебрежительный взгляд на телесный труд не только не ослабевает, но еще более укрепляется. Так, известно, что когда император Клавдий (I в.) захотел принести умилостивительную жертву, то он распорядился, чтобы при этом действии не присутствовало ни рабов, ни рабочих (Светоний). Возвышенные и благородные умы, как, например, Плутарх (II в.) в этом отношении сходились с бессердечными сатириками вроде Лукиана (II в.). Лукиан считал ремесленника низшим существом и вообще каждого зарабатывающего собственными руками объявляет людьми бесчестными, хотя бы это были Фидии и Праксители; Плутарх так говорит о ремесленниках: «Мы удивляемся прекрасной пурпуровой мантии, но на красильщиков смотрим как на ничтожных мастеровых».

При таком пренебрежительном взгляде на телесный труд многие полезные занятия могли не находить себе надлежащего развития и распространения в обществе. Христианская Церковь старалась уничтожить такой предрассудок и тем содействовала экономическому благосостоянию. Церковь не отличала ремесленника от аристократа, на того и другого она смотрела как на братьев, если они делались христианами. Лица самых, по–видимому, невысоких профессий наравне с лицами, принадлежащими к цивилизованному слою общества, могли занимать высшие иерархические должности в христианских общинах. Мученичество одинаково увенчивало венцом высокой славы и садовника, и сенатора. Христианские писатели стараются поднять дух простого рабочего, внушить ему понятие о человеческом и христианском достоинстве. Понятно, что при этом человек, пропитывающий себя трудом рук своих, должен был отвыкать от языческих представлений о физическом труде. По воззрению Тертуллиана, «самый ничтожный ремесленник–христианин знает природу и совершенства Божии лучше, чем Платон». Писатель II в. Афинагор говорит язычникам: «Вы встретите у нас необразованных мастеровых, которые если не словами, то делами докажут вам превосходство нашего учения». Здесь простой христианин предпочитается гордому своей свободой и образованностью римскому гражданину–язычнику. Климент Александрийский еще прямее вооружается против языческого предрассудка о труде. Он доказывает, что ничто так много не приносит чести мужчине, как труд, хотя бы это был самый тяжелый труд — работа мотыгой. Тот же Климент с особенной настойчивостью старается разъяснить женщине, как благотворен для нее труд. Языческие женщины достаточных классов любили проводить жизнь в праздности и пустых забавах. У этих женщин, по словам Климента, нет ни веретена, ни ткацкого станка, ни комнаты, назначенной для рукоделия; вместо того они любили окружать себя шумным обществом, которое с утра до вечера угощало праздных матрон россказнями из скандальной городской хроники; они любили наполнять свой дом редкими птицами, например различными попугаями, за которыми и ухаживали с материнской нежностью. Климент осуждает такой образ жизни женщины. Он рекомендует ей домашний труд как самый лучший способ провождения праздного времени. Мать семейства, внушает Климент, должна проводить день в труде, она должна одевать своего мужа и своих детей в одежды, сделанные ее собственными руками. Она должна заниматься на кухне, чтобы сделать приятное своему мужу; стоять возле ручной мельницы и собственноручно молоть пусть для нее не будет ни малейшим стыдом; пусть она простирает свои руки к бедным, уделяя нищему от плода труда своего. «Так много прекрасного, — восклицает Климент, — в трудолюбивой хозяйке дома! Вокруг нее одна радость: дети радуются на мать, муж — на жену, жена и муж взаимно, а все вместе радуются в Боге».

Восставая против предрассудка насчет труда, христианская Церковь твердо стояла на мысли, что труд необходим, что жить — значит трудиться, вообще постоянно поощряла трудолюбие. И христиане в полной мере осуществляли заповедь Церкви. Что Церковь неуклонно увещевала трудиться, об этом свидетельствуют «Постановления Апостольские». В этом памятнике христианской древности апостолы представляются увещевающими молодых людей к труду в следующих словах: «Занимайтесь со всяким рачением своим мастерством, чтобы у вас был достаток и для себя, и для бедных и чтобы вам не приходилось обременять собой Церковь Божию. Леность есть дело постыдное, и кто не работает, тот не должен и есть, ибо празднолюбцев ненавидит Господь Бог наш, и никто не должен быть ленив, если почитает Бога». Замечательно, что апостолы при этом сами себя приводят в образец трудолюбия, — знак, что память о том, что распространители Церкви сами были людьми работающими, давала сильное побуждение к упражнению каждого человека в труде. Предание приписывало каждому из более знаменитых апостолов тот или другой вид труда. Так, одно древнее сказание описывает, какие ремесла и занятия были свойственны главнейшим апостолам: Петр, Андрей и сыны Зеведеевы были рыбаками, Филипп — погонщиком ослов, Варфоломей — огородником, Иаков Алфеев — камнетесом. Это предание дает понять, какими глазами смотрела древнейшая Церковь на труд. При таком здравом взгляде на труд Церковь ставила в обязанность предстоятелю христианской общины, чтобы он помогал христианину в отыскании свойственной ему работы. «Постановления Апостольские» предписывают епископу: «Пусть они для сирот занимают место отцов, для вдов — место мужей (в отношении к попечениям), а не имеющему работы пусть они найдут работу». Те же «Постановления Апостольские» вменяют епископу в обязанность, чтоб он приучал мальчиков–сирот, находившихся на его попечении, к какому–либо ремеслу; «потому что счастлив тот, — прибавлено в этом памятнике, — кто сам себе может помочь и кто не отнимает места у вдовы, сироты и странника», т. е. кто не нуждается в попечениях Церкви, как нуждаются в этом упомянутые сейчас лица.

Этот христианский призыв к труду не оставался без надлежащего ответа со стороны верующих. Члены нового религиозного общества не избегали никакого рода труда и промысла, коль скоро в этом не представлялось ничего зазорного. Трудиться на различных поприщах жизни было задачей христиан. Свидетельство об этом находим у такого писателя, который в данном вопросе отнюдь не мог допустить преувеличения, — у Тертуллиана, который по складу своего направления очень недружелюбно смотрел на мирские дела христиан. Этот писатель говорит: «Мы, христиане, не какие–нибудь браманы или индийские гимнософисты, не дикие люди и отрекшиеся от жизни. Из чувства благодарности к Богу мы не презираем Его творение, употребляя созданное Им на свою пользу: мы живем с вами, язычниками, в одном и том же мире, мы с вами везде: и на торжищах, и в банях, и в гостиницах, и в мастерских, и на жатве, и в других родах взаимообщения — мы заодно с вами. Мы, подобно вам, плаваем по морям, занимаемся земледелием, не пренебрегаем торговлей, мы принимаем участие в ваших занятиях, мы позволяем вам употреблять наш труд на общественную пользу». Очевидно, что христиане не отказывались от занятий, содействовавших накоплению народного богатства; исключение составляли лишь такие занятия, которые претили религиозному чувству христианина: они избегали обрабатывания предметов, имеющих близкое отношение к языческому культу (например, не изготовляли идолов), они старались не служить трудами своих рук на пользу театра, цирка и т. д. Какое широкое применение находил себе труд среди христиан, как ценилось ими уменье человека пропитывать себя своими собственными средствами, получаемыми от заработка, об этом хорошо свидетельствует тот факт, что и предстоятели Церкви не избегали даже такого способа добывать средства к жизни, как торговля. Из сочинения св. Киприана «О падших» видно, что многие епископы занимались торговлей, не находя в этом ничего предосудительного для себя. Правда, Киприан делает сильные упреки епископам по этому поводу, но нужно сказать, что он обличает епископов, промышлявших торговлей не за самое занятие, а за то, что они увлекались делами торговли, бросали на более или менее продолжительное время свою паству и уезжали со своими товарами на рынки, отдаленные от их места жительства. Да и вообще представлялось непохвальным то, что епископы показывали себя корыстолюбивыми, гонявшимися за большими барышами, не довольствуясь необходимой прибылью. Эльвирский собор в начале IV в. прямо позволил епископам и другим духовным лицам занятие торговлей, поставив одно ограничение, которого и добивался Киприан, — а именно, чтобы высшие клирики не выезжали по торговым делам из пределов своих епархий; впрочем, и этого рода торговля не была им запрещена: они могли производить ее при посредстве третьего лица — сына, друга или раба. Один из римских епископов, до времени возведения в этот сан, держал даже банкирскую контору в Риме. Имеем в виду папу Каллиста (III в.), и не видно, чтобы такой промысел представлялся зазорным в глазах прочих верующих: если бы это занятие считалось непристойным, то, конечно, римские христиане не выбрали бы бывшего банкира в архипастыри.

Таково было отношение христианской Церкви к экономической стороне Римского государства. На первых же порах своего бытия от Церкви не требовалось какой–либо особой необычайной помощи, какого–либо усиленного содействия внешнему благосостоянию народных масс. В государстве экономические силы еще не истощились, не были подорваны. Жизнь шла своим чередом. Христиане трудились наравне с прочими членами тогдашнего общества, предрасполагали и готовили себя к труду, считая это дело одним из самых полезных. Церкви еще не надо было разворачивать все свои силы, чтобы явить все свое могущество, поскольку эти силы и это могущество заключались в ней как в институте, одушевленном высшей гуманностью и готовностью служить благу и пользе людей. Но в скором времени все это сильно изменилось. Государство беднеет, и задача Церкви ввиду такого экономического положения народонаселения много усложнилась.

Прежде всего опишем, в чем выразилось изменение к худшему экономического положения Римской империи. Это изменение особенно ясно высказывалось в IV и V вв., а после того экономические силы народа не вдруг имели возможность подняться и окрепнуть. Многие причины содействовали быстрому и всестороннему упадку экономического положения Империи. Не входя в подробности, отметим лишь некоторые из них. Весь III в. прошел в беспрерывных и обременительных войнах, истощавших богатства народа, ибо на границах Империи в разных местах беспокоили государство полчища варваров, наносивших неисчислимые потери для народного благосостояния. Внутри Империи в то же время происходили постоянные беспорядки: более не стало твердого правительства, один император сменял другого, революция следовала за революцией. Моровые поветрия были истинным бичом народонаселения. Численность народонаселения, как от этого, так и от других причин, от года к году стала уменьшаться.

В IV и V вв. Римское государство представляло собой больного, для спасения жизни которого трудно было найти действенное лекарство. Мы видим перед собой мир, государство, которое близко к смерти. Повсюду распад. Что–то старческое, немощное носит физиономия Всемирной Империи. Народонаселение убавляется в численности и вместе с этим, что особенно важно, становится хилым, слабым по своим физическим качествам. Промышленность, торговля, искусство клонятся к упадку. Финансовые затруднения возрастают; подати, которые несет народ, становятся невыносимыми. А что хуже всего, нравственность падает ниже и ниже. Плутовство и лживость сделались основными чертами римлянина. Со всех сторон Империю обложили орды диких народов, которые, казалось, ждали лишь сигнала для того, чтобы все римское достояние сделать своей добычей.

Частности и подробности экономического быта Империи производят еще более тяжелое впечатление. Все сдвинулось с места, все пошло врознь, все расклеилось. Народонаселение должно было платить большие подати, а так как оно было бедно, то бедность еще более увеличивалась. По мере того как крупные землевладельцы, высшие чиновники, благодаря императорским милостям, освобождались от налогов и получали привилегии, народ стонал под тяжестью поборов. Христианский писатель Сальвиан (V в.) говорит: «Если подати усиливались, то богатые умели так делать, что главная тяжесть податей падала на бедные классы, а если происходило уменьшение общественных податей, то опять те же богатые так устраивали дело, что облегчение доставалось на их долю, а бедные ничего не выигрывали от этого». Масса народа, ежегодно уменьшавшаяся в числе, несла все налоги, несмотря на то что ее состояние все больше уменьшалось вследствие постоянных войн и нападений варваров. Во времена императора Веспасиана (I в.) все подати, необходимые для покрытия государственных нужд, не превосходили 300 миллионов рублей. А Империя насчитывала тогда от 90 до 100 миллионов жителей, так что на каждого жителя падало податей немного более трех рублей. Теперь же одна Галльская провинция, в которой всего–навсего было лишь 8 миллионов жителей, должна была платить одной поземельной подати 190 миллионов рублей, так что с каждого жителя одной этой подати взыскивалось по 24 рубля. Поземельная подать была главной и более тяжелой, но кроме нее существовало много и других податей: сюда относится поголовная (подушная) подать, различные пошлины, налоги различного рода, натуральные повинности; существовала даже так называемая царская подать, взимавшаяся по случаю вступления на престол нового императора, и многие другие.

Хуже всего, хуже и обременительнее самих податей была та жестокость, с которой они собирались. Императоры, человеколюбивые и внимательные к нуждам народа, старались смягчить способы взимания податей, но без успеха. Государственная машина, требовавшая для своего движения многих и многих расходов, всей своей тяжестью ложилась на простой народ, вытягивая из него что только можно было. Благодаря продолжительной рутине научились лишь одному — выискивать новые налоги и во что бы то ни стало взыскивать их, но не знали, что такое милосердие и сострадание. Безжалостно и неумолимо отнимали последнее достояние, отнимали у женщины последнее ее украшение, последнюю ценную безделушку, которой она дорожила как наследством от прежних, лучших времен; с ребенка срывали золотой амулет, которым заботливая, но суеверная мать хотела защитить его от колдовства; с бедняка снимали последнее его платье. Кто не мог заплатить, что следует, того бросали в темницу; но этим дело не кончалось. Из него начинали выколачивать подати: его варварски били, морили голодом, подвергали пытке в надежде, что наконец–то бедняк выдаст скрытые им сокровища. Как только распространялся слух, что идет сборщик податей, в массе народонаселения проносился вопль ужаса и крик отчаяния. Темницы наполнялись недоимщиками, многие убегали куда глаза глядят, иные даже решались на самоубийство, лишь бы положить конец беде. Рассказывают (историк Зосима), что родители пускали на продажу своих сыновей, а их дочери продавали свою невинность и честь, лишь бы только выручкой заплатить подати. Св. Василий Великий в одной из своих проповедей рисует вызывающую глубокое сочувствие картину: отец семейства, чтобы удовлетворить претензии сборщика податей, вынужден продать одного из трех своих сыновей и не может решить: кого из троих лишиться? Старшего ли? Но он имеет за собой права первородства. Младшего ли? Но он так еще мал и так слаб. Среднего ли? Но он в особенности близок родительскому сердцу. Можно полагать, что эта картина не плод риторского красноречия, не плод воображения святителя, а картина, схваченная прямо из жизни. Христианский писатель Палладий Еленопольский рассказывает также при одном случае, как один всадник встретился в дикой пустыне с женщиной, которая и поведала ему, какая злая судьба забросила ее в трущобу. Муж ее за недоимки был брошен в темницу и подвергся пыткам, два сына ее были проданы, сама она не раз подвергалась ударам бича, пока не убежала в пустыню, где и блуждала три дня без пищи.