Способный ученик

И опять проклятый ящик застрял на полдороге.

Он услышал, как открылась и захлопнулась дверца «порша».

У Тодда вырвался сдавленный стон. Он втиснул шкатулку в перекосившийся ящик и ударил по нему ногой. Ящик закрылся. Мгновение Тодд смотрел на него в каком-то оцепенении, а затем кинулся прочь. Он успел сбежать до середины лестницы, когда послышались быстрые шаги отца. Тодд лег животом на перила, беззвучно съехал вниз и — в кухню.

А в дверь уже барабанили.

— Тодд! Это я, открой!

А вдалеке уже звучала сирена «скорой помощи».

Дюссандер, кажется, снова впал в забытье.

— Сейчас, пап!

Он положил почтовые листки так, чтобы создавалось впечатление, будто их в спешке уронили на стол, и лишь затем пошел открывать дверь.

— Где он? — спросил на ходу отец.

— В кухне.

— Ты молодчина. Ты все сделал как надо. — Отец привлек его к себе, пытаясь грубоватыми мужскими объятиями скрыть некоторую растерянность.

— Надеюсь, что ничего не забыл, — скромно сказал Тодд и повел отца на кухню.

Боудены всей семьей навестили мистера Денкера в больнице. Тодд не знал, куда себя девать в продолжение всей этой тягомотины в стиле «вы-должны-беречь-себя» и «с-вашей-стороны-чрезвычайно-любезно», поэтому он был даже рад, когда его подозвал мужчина с соседней койки.

— Три минутки, молодой человек, — сказал мужчина извиняющимся тоном. Он лежал в гипсовом корсете, подвешенный на каких-то блоках и тросах. — Вы имеете дело с Моррисом Хейзелем, который сломал себе позвоночник.

— Неприятная штука, — сочувственно сказал Тодд.

— Неприятная штука, вы слышали? Молодой человек умеет выбирать деликатные выражения.

Тодд начал извиняться, но Хейзель с улыбкой остановил его жестом. У мужчины было бескровное измученное лицо, лицо старого человека, прикованного к больничной койке и готового к любым поворотам в своей жизни... в основном малоприятным. В этом смысле, подумал Тодд, он и Дюссандер — два сапога пара.

— Не надо, — сказал Морис. — Не надо отвечать на мой выпад. Я вам чужой человек. Почему вы должны переживать из-за чужого человека?

— Никто из нас не остров в этом мире... — начал Тодд.

Моррис засмеялся.

— Молодой человек знает наизусть Донна! Кто бы мог подумать! Скажи, а как дела у твоего друга и моего соседа?

— Врачи говорят, для своего возраста он довольно быстро идет на поправку. Ему ведь уже восемьдесят.

— Это таки возраст, — согласился Моррис. — Он у тебя совсем не разговорчивый. Но из того, что он сказал, я так понял, что он натурализованный. Вроде меня. Сам я поляк. То есть я родился в Польше. В Радоме.

— Правда? — из вежливости спросил Тодд.

— Представь себе. Знаешь, как в Радоме называют канализационные крышки?

— Нет, — улыбнулся Тодд.

— Беретки, — засмеялся Моррис, а за ним и Тодд. Дюссандер покосился в их сторону и слегка нахмурился, но тут Моника отвлекла его внимание каким-то вопросом.

— Значит, твой друг натурализованный.

— Да, — сказал Тодд. — Он из Германии. Из Эссена. Знаете такой город?

— Вообще-то, я мало где бывал в Германии, — ответил Моррис. — Интересно, что он делал во время войны.

— Не знаю, — уклончиво сказал Тодд.

— Ну да. В общем, неважно. Война, когда это было. Скоро в Америке подрастет поколение, из которого кто-то, может быть, станет президентом, да-да, президентом, и он уже ничего не будет знать про ту войну. Он уже может спутать чудо-победу при Дюнкерке с переходом Ганнибала на слонах через Альпы.

— А вы воевали? — спросил Тодд.

— Можно сказать, что воевал... Да, в наше время не каждый молодой человек будет навещать старика... даже двух стариков, если со мной вместе.

Тодд скромно улыбнулся.

— Что-то я устал, — сказал Моррис. — Попробую поспать.

— Поправляйтесь.

Моррис благодарно кивнул и закрыл глаза. Когда Тодд подошел к постели Дюссандера, родители уже собирались откланяться, отец поминутно поглядывал на часы и ахал, что они нарушают больничный режим.

Хейзель проснулся среди ночи, едва сумев подавить в себе крик.

Теперь он знал. Теперь он точно знал, где и когда судьба свела его с тем, кто в эти минуты спал на соседней койке. Только в те времена его звали не Денкер. Отнюдь.

Он проснулся после чудовищного ночного кошмара. Кто-то им с Лидией дал «обезьянью лапку», и они загадали желание: разбогатеть. В комнате откуда ни возьмись вырос американский мальчик в форме «Гитлерюгенда». Он вручил Моррису телеграмму: ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ ОБЕ ВАШИ ДОЧЕРИ ПОГИБЛИ ТЧК КОНЦЛАГЕРЬ ПАТЭН ТЧК ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМЕ КОМЕНДАНТА ЛАГЕРЯ ТЧК ПРИМИТЕ ЧЕК СТО РЕЙХСМАРОК ТЧК ПОДПИСЬ ЛОРД-КАЗНАЧЕЙ АДОЛЬФ ГИТЛЕР.

Истошный вопль Лидии. Никогда не видевшая дочерей Морриса, она взмахнула «обезьяньей лапкой» и пожелала, чтобы им вернули жизнь. Комната погрузилась в кромешный мрак. И вдруг за дверью послышались шаги.

Моррис ползал на четвереньках в темноте, обдававшей запахами газа, гари и тлена. Он нашаривал «лапку». В запасе последнее желание. Он знал, чего он пожелает: чтобы кончился этот чудовищный сон. Чтобы не видеть своих дочерей, живых скелетов с проваленными глазницами, с номерами, чернильно горящими на худосочных ручонках.

Бум, бум, бум — в дверь.

Отчаянные, бесплодные поиски. Казалось, время остановилось. Но вот дверь за его спиной с треском распахнулась. Не буду, подумал он, нет, я не буду смотреть. Я закрою глаза. Я лучше вырву их, чем посмотрю.

Но он посмотрел. Он должен был посмотреть. Во сне было такое чувство, будто его голову кто-то насильно повернул.

Это не были его дочери; это был Денкер. Молодой, в эсэсовской форме, в лихо заломленной фуражке с «мертвой головой». Начищенные пуговицы словно просвечивали тебя насквозь, сапоги блестели до рези в глазах.

И во сне этот Денкер ему сказал со своей холодной вкрадчивой улыбочкой: Сядьте и расскажите все по порядку — мы же друзья, nein? Нам известно про золото, которое кое-кто припрятал. И про нелегальное курево. И что Шнайбель умер два дня назад вовсе не оттого, что отравился чем-то за ужином, а просто ему подложили в еду толченое стекло. Только не надо наивных слов о том, что вы ничего не знаете. А теперь рассказывайте. Все по порядку.