Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев

Менестрель жевал горячий сухарь, запивал горячей же похлебкой, изрядно приправленной ароматными травами, и старался привыкнуть к новому амплуа. К осознанию себя человеком, который готов не просто играть роль за еду и защиту, но, в свою очередь прикрыть спину товарища с оружием в руках.

Шапюйи рассказывал какой-то городской анекдот, слушатели от всей души смеялись, хлопая себя по бедрам, с размаху кидая шапки оземь от полноты чувств.

Они отошли довольно далеко, так, что костры обновленной Армии мерцали огоньками, как большие звезды. Вокруг шумел под легким ветерком темный лес, изредка опускались, кружась, последние, слишком задержавшиеся на ветках листья. Елена и Артиго, не сговариваясь, соорудили свой небольшой костерок. Женщина отметила, с какой легкостью даются ей уже привычные действия аборигена. А ведь в прошлом она, скорее всего, не сумела бы зажечь ночной огонь даже спичками…

Лицо мальчика белело под лунным светом, как гипсовая маска, движения были чуть заторможенными, однако точны и уверенны. Казалось, что юный Готдуа избавился от одной роли, решительно отбросив как ненужный больше костюм, и надел иной, отдавшись ему полностью.

Все так же, не перекинувшись ни единым словом, мальчик и женщина погрели над костерком озябшие руки. Елена поняла, что Артиго вновь принял какое-то решение, и ждала, что будет дальше. Некоторое время мальчик глядел в огонь, отбрасывавший причудливые тени на лица двух людей. Елена в свою очередь смотрела на патрона и думала, как же изменился этот «барчук» за время их не столь уж долгого знакомства. Хотя, правильнее сказать, за время совместного путешествия. От насмерть перепуганного ребенка, вцепившегося в юбку матери, готовой отдать свою жизнь ради сына (и наследника благородной фамилии) до воина с арбалетом в руках. Маленького воина, конечно, и самострелом, а не арбалетом, как непременно указала бы строгая в определениях Гамилла, но все же.

Прежде лекарка и воспитательница (поневоле) с легкостью думала о нем как о ребенке с придурью и странностями. Теперь же, при взгляде на вытянувшуюся, как струна, фигуру, на лицо и глаза, в которых отражался желтый огонь, будто в тигриных зрачках — прежние слова застревали в горле сами собой. Перед Еленой стоял еще не муж, но уже не мальчик. Отрок, видевший добро и зло, измену и стойкость, трусость и доблесть. Познавший горечь корыстного предательства и силу верности, что не требует золота в награду.

В лагере женский голос затянул песню. Елена даже чуть вздрогнула, потому что певцом оказалась Гамилла, впервые с момента встречи на перевале. Чуть погодя к голосу присоединился музыкальный аккомпанемент. В душе лекарки дернулся привычный страх — нельзя привлекать чужаков! — и тут же затих. Действительно, теперь, с учетом городских дружинников, Несмешная армия достаточно велика, чтобы не опасаться разных татей.

Как много все они поют, задумалась Елена, стараясь разобрать слова. Хотя чему же удивляться, песни — общедоступное, зачастую единственное развлечение.

Текст и впрямь оказался труден, это была даже не песня в обыденном понимании, а скорее героический речитатив, что-то вроде поэзии Гомера. Слова казались знакомыми, но ударения и в целом произношение — странно звучащие, как фамилии древних аристократических семей родов. Наверное, то был гимн «господ стрел», прошедший без перемен через века в устной передаче. Должно быть, именно так звучала речь Старой Империи…

Во тьме души моей — ярость,

Но пресеклась воля к борьбе,

Побежден, побежден,

Вновь и вновь побежден я…

Но сегодня ли день смерти моей? Сегодня?..

Пою для слабейших,

Заблудших во тьме,

Сражайтесь же, сломленные.

Восстаньте за павших,

Долой безысходность,

Восстаньте и бейтесь

Пойте и вы ослабевшим:

Не сегодня день смерти нашей, не сегодня.

Дома наши — пепел холодный в руинах,

И сталь затупилась, и длань опустилась.

Но мы непреклонны, стоим пред врагами.

Мы все еще дышим, сердца наши бьются.

И мы повторим вновь и вновь непреклонно:

Это день смерти вашей — сегодня, сегодня!

Оригинал песни:

Что забавно, там картинка, которую я в свое время хотел поставить на обложку. Ноосфера не дремлет!

Последний куплет звучал иначе, произношение и рифма казались понятнее, ближе современности. Наверное, то было дополнение более поздних времен. Далекий смех и шум голосов затихли, будто слушатели крепко задумались над смыслом песни. А может быть все начали готовиться ко сну, ибо час был, в самом деле, поздний, и луна давно уж выкатилась, чтобы осветить ночной мир «покойницким серебром».

Артиго молча посмотрел на Елену, словно ждал ее комментария, совета или протеста. Женщина лишь едва заметно кивнула, и обоим не требовалось слов, чтобы понять друг друга. Он достал из-за пазухи сверток, перевязанный мягким шнурком. Тени от костра плясали на лице юного императора, не позволяя рассмотреть выражение. Молодой аристократ распутал узел на шнурке, медленно развернул тряпицу и достал деревянную фигурку величиной с ладонь. Елена тут же припомнила, что это игрушечный рыцарь, единственная вещица, оставшаяся у мальчика после бегства из родного дома. Фигурка пешего воина с каким-то животным у ног, вырезанная с мельчайшими деталями, раскрашенная в пять цветов.

Подросток вытянул руку, подняв игрушку над огнем, так, что жадные язычки начали покусывать сохранившуюся краску. Сам Артиго словно и не чувствовал боли, хотя пальцы должно было ощутимо припекать. Губы юного императора шевельнулись в короткой немой фразе, и Елена могла бы поклясться, что вторым словом было «прощай». Но первое осталось загадкой.

— Я обязан тебе многим.

Голос Артиго тоже звучал… по-иному. Исчезли писклявые нотки, а также капризная требовательность.

— Жизнью в том числе. И я спрошу… еще раз. То, что ты говорила про Справедливость, пятое королевство, великие и удивительные идеи. Про имперский суд и единый закон для всех людей. Это… правда? Такое возможно?

Елена ждала, что юноша станет допытываться, откуда простая женщина таких идей набралась, чем докажет, на какие источники ссылается и так далее. Она даже была готова рассказать ему свою подлинную историю, потому что… время и место такие. Значимые, потусторонние, располагающие к тому, чтобы тайное становилось явным. Но Артиго не ждал подробностей. Он готов был поверить фамильяру на слово, очевидно считая, что верность, доказанная делом, и удачливость, происходящая не иначе как Божьим попущением, есть лучшее поручительство. А может быть…

И тут Елена впервые, пожалуй, серьезно задумалась над тем, как видит ее молодой человек. Как и — главное — кем. Очевидно, рыжеволосая лекарка и убийца в глазах Артиго была кем угодно, только не простолюдинкой, которую ветер перемен прибил, как осенний лист, к Несмешной армии.

— Это правда, — сказала она. — И это возможно. Даже горстка людей может необратимо изменить мир. Но… как и говорилось прежде… только на изломе эпох и веков, когда старые порядки свое отжили, а новые пока не родились.