Спроси пустыню… Грибное лето в Вязьме

— Сам сдохнешь!

Морозов отшвырнул лежавший рядом с ним пулемет. Пол был усыпан стреляными гильзами.

— Целый магазин по Сашке выпустил. И бронежилет не помог.

Сарай использовался в качестве склада. Громоздились ящики с патронами и гранатами. В углу стояло несколько огромных брезентовых мешков с камуфляжным обмундированием. На стенах гроздьями висели армейские шипованные ботинки, запасные автомобильные камеры, нагрудники с карманами для автоматных магазинов и ручных гранат. В четырех продолговатых ящиках лежали хорошо смазанные автоматы АК-74.

— А вот это уже серьезно!

Амелин показал на стоящие у стены 82-миллиметровые минометные стволы, видимо, приготовленные для транспортировки, и отдельно к ним двуноги и опорные плиты. Разобранные крупнокалиберные пулеметы в густой смазке лежали, накрытые брезентовым пологом.

Морозов откинул крышку металлической коробки и вытащил тяжелую патронную ленту с разноцветными пулевыми головками.

— Крутой мужик Абазов! Скоро здесь будет жарче, чем на южных границах.

Николай, возьми Иванова и облейте бензином все хозяйство. — Амелин посмотрел на раненого пулеметчика. — Давай вытащим этого орла, пусть дед его забирает. А сарай подожжешь, когда будем уезжать.

Вместе с Морозовым они отнесли боевика к дому, где жил с семьей хозяин точки.

— Выживет — его счастье, а нет — туда ему и дорога.

Амелин подошел к Юрченко, который о чем-то разговаривал с Лагутиным.

— Где Решетков? — спросил Сергей.

— Да тут такое дело, — замялся Юрченко. — Это не Лагутин. Не летчик…

— Как не Лагутин, а кто ж тогда?

— Я, Витя… Братчиков…

Только сейчас Амелин разглядел, что это совсем молодой парень.

— Откуда ты, Братчиков?

— Из автобата. Водитель сто шестого отдельного автобатальона, рядовой. А в плену — с октября прошлого года. Скоро четырнадцать месяцев будет. Господи, не приведи Бог кому другому… — он заплакал.

— Ладно, успокойся, Витя.

— Я знал… знал, что меня все равно освободят. Вы меня долго искали?

— Долго, — помедлив, отозвался Амелин.

Ему не хотелось рассказывать рядовому Братчикову, что искали совсем не его, вычеркнутого из всех списков и уже никому не нужного, кроме своих родителей.

— Не плачь, все позади, — обнял его за плечи Сергей. — Ты думал, мы тебя не найдем? Плохо ты спецназ знаешь!

— А мама, отец? Как они?

— Нормально. Послушай, Витя, здесь, кроме тебя, были еще пленные?

— Были. Два летчика. Их привезли четыре дня назад. У одного, который постарше, был сломан позвоночник. Он в первую ночь умер. А второй, старший лейтенант, его звали Женей, убежал. Он и меня уговаривал бежать, но я испугался.

Юрченко сидел на крыльце, подняв растопыренную ладонь. Иванов, высунув язык, бинтовал ему руку. Саня Кошелев лежал у стены дома. Лицо было накрыто шапкой. Ватная куртка и брюки были занесены тонким слоем снежной крупы.

— Только они его сразу поймали, — продолжал Братчцков. — По следам нашли. Сюда привезли. Заставили раскопать могилу, где лежал старший летчик, и здесь же застрелили.

— Кто стрелял? — спросил Морозов.

— Вон тот, — Братчиков показал на боевика, убитого Амелиным. — И еще хозяйский внук, Рахим. Он не хотел, но его заставили уже в мертвого выстрелить пять или шесть раз.

— Где могила, покажешь? — поднялся Амелин.

— Покажу. Они за кошарой лежат…

Когда раскопали яму и положили обоих летчиков в пластиковые мешки, Амелин, морщась, как от зубной боли, спросил Морозова:

— Вы этих гробов целлофановых много с собой набрали?

— Пять штук.

— Ты выбрось пятый. Хватит трупов.

— Выброшу, — пообещал Морозов. — Я понимаю.

Они пересекли границу на одном из небольших пропускных пунктов в стороне от Чемкара. Полицейский, перебрав стопку паспортов и виз, взялся было сверять фотографии. Амелин вложил ему в руку несколько десяти- и двадцатидолларовых ассигнаций.

— Все нормально?

— Нормально, — ответил полицейский, возвращая документы. — Проезжайте.

Пограничники на российской стороне заглянули в будку.

— Что везете?

— Груз двести…

Молодой лейтенант, предупрежденный о возможном возвращении группы на его участке, посмотрел на Амелина, потом на Морозова, сидевшего за рулем. Хотел было сказать что-то сочувственное, но, перехватив жесткий, почти враждебный взгляд небритого человека, сидевшего за рулем, козырнул, пропуская машину.

Шел снег. Барханы по обочинам дороги превратились в бело-голубые холмы. Зелеными темными шапками торчали кусты таволги. Редкие придорожные тополя роняли последние листья. Снежная холмистая равнина тянулась от горизонта до горизонта.

Владимир Христофоров Грибное лето в Вязьме

От автора

Для некоторых читателей описываемые события будут узнаваемы не только географически, но и фактологически. В своих домыслах они окажутся, однако, не совсем правы, здесь есть смещение не только во времени, но и в местонахождении персонажей, ибо живут и здравствуют свидетели, жизнь которых подвергать возможной опасности автор не вправе.

Те читатели, которые подумают, что описываемые события происходили где-то рядом с Вязьмой, будут, несомненно, более близки к истине. Хотя истина известна только автору, да и то не до конца.

Дядя Вася Солидол

Апрельским солнечным деньком 1994 года из маленькой полузаброшенной деревеньки, что расположена в западной части Вяземского района, вышел человек, известный всей округе как дядя Вася Солидол. Работал он некогда колхозным механизатором и на любые неисправности сельскохозяйственной техники глубокомысленно изрекал: «Солидолу, стервецы, жалеете, вот и гробите механизму.» Отсюда и прозвище.

Итак, щурясь с похмелья на нетронутый снег в ближнем леске, Вася Солидол бодро шагал в этот самый лесочек, чтобы вырубить новый шест под телеантенну.

Прислушиваясь к гулу близкой автотрассы, он остановился, чтобы сладить самокрутку, и тут взгляд его остановился на человеческой руке, торчащей из-под весеннего снега. Сморгнув видение, Вася Солидол отвернулся и крепко выругался в том направлении мысли, что бабкин самогон, для духовитости сдобренный пригоршней махорки, может и до кондрата ивановича довести. Однако краем глаза скосил туда, где привиделось это. Рука, она и осталась рукой, сжатая притом в кулак, почерневшая и как бы побитая молью. Должно быть, птички поработали…