Спрут

–  Да, похоже, они собираются переходить к действиям.

Было слышно, как яростно спорят Геттингс и Дилани; в этот спор ввязался еще один из полицейских.

–  Сейчас я окликну Губернатора,- сказал Энникстер, вылезая из рва.

–  Не надо!
– крикнул Остерман.- Не вылезай. Отсюда им нас так просто не выбить.

Хувен и Хэррен, которые, не раздумывая, последовали было за Энникстером, остановились при этих словах Остермана, и все трое в нерешительности застыли на краю рва, держа револьверы наготове.

–  Отец!
– крикнул Хэррен.- Возвращайся! Это бесполезно. Только зря время тратишь.

Но спор продолжался. Один из полицейских, выехав вперед, заорал:

–  Назад! Ни шагу вперед, слышите!

–  Вались ты к черту!

– крикнул Хэррен.- Здесь моя земля.

–  Брось, Хэррен, иди назад,- окликнул его Остерман.- Все равно ничего тебе это не даст.

–  Слышали?
– вдруг воскликнул Хэррен.- Отец нас зовет. Пошли! Я иду!

Остерман выскочил изо рва, подбежал к Хэррен у, схватил его за руку и потянул назад.

–  Никто нас не зовет. Не горячись. Иначе все погубишь. Прыгай в ров. Сейчас же.

Но Каттер, Фелпс и старик Дэбни, не понимая, в чем дело, и увидев, что Остерман выскочил из канала, полезли вслед за ним. Теперь во рву не оставалось никого: Хувен, Остерман, Энникстер и Хэррен успели уже сделать несколько шагов по направлению к дороге, Дэбни, Фелпс и Каттер следовали за ними по пятам.

–  Назад! Стоять на месте!
– еще раз крикнул полицейский.

Стоявший возле коляски Бермана Геттингс продолжал сердито препираться о чем-то с Дилани; не утихал и бурный спор между Магнусом и Гарнеттом, с одной стороны, и Рагглсом и шерифом,- с другой.

До этого момента маклер Кристиен, родственник Бермана, не принимал участия в споре и держался позади коляски. Теперь, однако, он тоже решил выдвинуться на передний план. Но при создавшейся тесноте сделать это было не так-то легко, и когда он пробирался мимо коляски, его лошадь ободрала себе бок о ступицу. Животное шарахнулось и, налетев на Гарнетта, сшибло его с ног. Дилани на своей лошади загораживал коляску от стоявших возле дороги фермеров,- происшествие они видели достаточно смутно и истолковали его превратно.

Гарнетт еще не успел подняться на ноги, а Хувен уже орал во все горло:

–  Hoch der Kaiser! Hoch der Vaterland! [17]

С этими словами он упал на одно колено и, тщательно прицелившись, выстрелил из винтовки в кого-то из людей, сгруппировавшихся у коляски.

И, словно по сигналу, началась ружейная и револьверная стрельба. Обе стороны - полицейские и фермеры - открыли огонь одновременно. Вначале это была просто беспорядочная пальба, затем последовало несколько торопливых, разрозненных выстрелов, на миг Все смолкло, и, наконец, один за другим с равными промежутками прогремели последние три выстрела. И опять настала тишина.

17

 Да здравствует кайзер! Да здравствует родина! (нем.)

Дилани с простреленным животом свалился с лошади и на карачках пополз через дорогу в пшеницу. Кристиен повалился назад и соскользнул с седла в сторону коляски, одной ногой запутавшись в стремени, головой и плечами он уперся в колесо. Хувену, когда он попытался приподняться с колена, пуля угодила в горло, и он рухнул на землю. Старик Бродерсон с криком: «Они же меня укокошили, ребята!» - сделал два неверных шага в бок и, безжизненно опустив руки и пригнув голову, свалился в канал. Остерман, у которого изо рта и из носа лилась кровь, повернулся и пошел назад. Пресли помог ему перебраться через канал, и он лег на землю, уронив голову на скрещенные руки. Хэррен Деррик упал, где стоял, потом перевернулся на живот. Он лежал неподвижно, издавая душераздирающие стоны, а под животом у него растекалась лужа крови. Старик Дэбни, бессловесный, как всегда, встретил смерть молча. Упал на колени, поднялся, снова упал и тут же скончался, не проронив ни слова. Энникстер, убитый наповал, лежал, вытянувшись во весь рост, локтем прикрыв лицо.

VII

По пути на дерриковскую усадьбу Хилма и миссис Деррик услышали звуки отдаленной стрельбы.

–  Стой!
– вскричала Хилма, хватая за плечо Вакку.- Останови лошадей! Что это?

Бричка остановилась; прорвавшись сквозь шорох волнующейся пшеницы, до них долетели несильные хлопки выстрелов.

–  Слушайте!
– закричал Вакка, испуганно вытаращив глаза.- Да они же… они ж дерутся!

Миссис Деррик закрыла лицо руками.

–  Дерутся?
– воскликнула она.- Боже мой! Но это же ужасно! Там Магнус и… Хэррен…

–  Как, по-твоему, где это?

–  Скорей всего на хувеновской ферме.

–  Я еду туда! Поворачивай, Вакка! Гони лошадей!

–  Я бы не стал этого делать, миссис Энникстер,- возразил Вакка.- Мистер Энникстер сказал, чтоб мы ехали домой к мистеру Деррику. Если на ферме у Хувена творится что-то недоброе, лучше нам туда не ехать. Да и потом, пока мы туда доберемся, все уже кончится.

–  Да, да, поедем домой!
– воскликнула миссис Деррик.- Я боюсь. Ах, Хилма, я так боюсь.

–  Тогда едемте со мной к Хувену.

–  Туда, где стреляют? Нет, я не могу! Не могу! И мы все равно не успеем доехать, Вакка прав.

–  Это уж конечно,- подтвердил Вакка.

–  Поезжай к Хувену!
– приказала Хилма.- Если ты не поедешь, я пойду пешком!

Она отбросила фартук и спустила ногу на подножку.

–  А вы!
– воскликнула она, обращаясь к миссис Деррик.- Как вы можете… зная, что Хэррен и ваш муж могут… могут находиться в опасности?

Недовольно ворча что-то себе под нос, Вакка повернул лошадей и поехал напрямик через поля, пока не выехал поблизости от миссии на дорогу, ведущую в Гвадалахару.

–  Скорей!
– подгоняла Хилма.

Щелкнул бич, и лошади побежали резвей. Вдали показалась усадьба Кьен-Сабе.

–  Может, домой заедем?
– обернулся к ним Вакка.

–  Нет, нет! Поезжай быстрей, гони вовсю!

Лошади неслись во весь опор мимо надворных построек.

–  Боже мой!
– вскричала вдруг Хилма.- Поглядите! Смотрите, что они сделали!

Вакка осадил лошадей. Ехать дальше было нельзя. Громадная куча домашнего скарба, беспорядочно сваленного посреди дороги перед домом Энникстера, преграждала им путь. Семейный очаг Хилмы был разорен: из дома вынесли и безжалостно бросили на дороге все, что они с мужем купили в ту чудесную неделю после свадьбы. Тут был и белый спальный гарнитур - все три кресла, умывальник и комод, ящики которого вывалились, а содержимое рассыпалось по земле; рядом валялись белые шерстяные коврики из гостиной и подставка для цветов вместе с осколками горшков и поникшими цветами, разбитый стеклянный шар и дохлые золотые рыбки, плававшие прежде в нем; качалка, швейная машина, большой круглый стол мореного дуба, лампа с красным абажуром из тонкой гофрированной бумаги, прелестные литографии, изображавшие хор ясноглазых мальчиков и мечтательных девиц в розовых платьицах и деревянные резные орнаменты - перепелка и дикая утка, подвешенные каждая за одну ногу; и, наконец, чистые, свеженакрахмаленные кисейные занавески, грубо сорванные и измятые. Кровать - их чудесная кровать с пологом, нарядная и веселая, которой Хилма так гордилась, была выброшена из уютного, сокровенного уголка спальни в пыль проезжей дороги, всем напоказ, на осмеяние; ее осквернили, над ней надругались.

Хилме показалось, что на обозрение выставлена какая-то частица ее души,- выставлена, поругана, втоптана в грязь. То, что было для нее свято, оказалось осмеянным, оплеванным. Горькие слезы оскорбленного достоинства застлали ей глаза, краска стыда залила лицо.

–  Боже мой!
– вскричала она, чувствуя, что рыдания подступают к горлу.- Боже, как они могли!

Но тут же ее охватил страх, затмивший все прочие чувства - очевидно, впереди ее ждали еще горшие испытания.

–  Гони,- крикнула она Вакке,- скорей, скорей!