Спустя вечность

Богс вообще был на удивление откровенен и когда дело касалось сплетен, и когда высказывал собственное мнение. Гитлер надежно держался в седле, однако у него все еще были противники, и Богс должен был соблюдать определенную осторожность. В эти дни над Атлантическим океаном и миром парил недавно построенный воздушный корабль «Гинденбург» — впечатляющее свидетельство триумфа немецкой техники и инженерного искусства. Собственно, этот цеппелин следовало окрестить «Адольф Гитлер», но его конструктор, доктор Эккенер, воспротивился этому. К сожалению, как сказал Богс.

Однажды вечером мы смотрели в кино новости за неделю. Публика лихорадочно зааплодировала, когда на фестивале в Байройте показался фюрер в праздничном костюме и галантно поцеловал ручку фрау Виннифрид Вагнер.

— Видите, — сказал Богс, он не аплодировал, но одобрительно улыбался, гордый рыцарской галантностью фюрера.

Когда, уже в другой связи, на экране показался Геббельс, он прошептал:

— Между нами говоря, мне не нравится этот «маленький доктор».

Я немного удивился — министр пропаганды был его высшим начальством, и, безусловно, свое мнение Богс доверял не только мне, — правда, сказал он это очень тихо. Геринг другое дело — наш Герман — вот это мужик! Богс расхваливал Геринга за его способности, широкую натуру и веселый нрав, его известное всем тщеславие было по-человечески понятно и вызывало доверие. Наш Герман!

Сколько всего произошло с тех пор! Мировой пожар, миллионы убитых, военные преступления, геноцид. Но что мог знать об этом совсем молодой человек? Догадки и знание пришли потом — слишком поздно. А тогда я был участником этого, мне все казалось прекрасным, так оно было и для большинства немцев, пока и у них не появились свои догадки и свое знание — слишком поздно.

Берлинские улицы кишели эсэсовцами и штурмовиками. Они ходили толпами в своей коричневой и черной форме. Предписание приветствовать друг друга соблюдалось, очевидно, очень строго, потому что руки то и дело взлетали вверх. Богс сказал, что они тут проездом в Нюрнберг на ежегодный съезд партии, первый раз после окончательного захвата Гитлером власти. Позже в тот же день он позвонил мне и спросил, не соглашусь ли я по приглашению от министерства пропаганды присутствовать на этом партийном празднике, который, по словам Богса, должен был стать выдающимся событием. Бесплатное пребывание, карточка прессы, все бесплатно!

Я, естественно, согласился. У меня было еще много времени до того, как я должен был явиться в Академию в Мюнхен. Почему-то мне показалось, что этот чиновник министерства пропаганды ждет от меня в ответ какой-нибудь услуги: он мог бы использовать меня для налаживания контакта с весьма авторитетным, но труднодоступным Кнутом Гамсуном, однако тут же эта мысль показалась мне безосновательной, нажим на меня начался гораздо позже. Вот тогда я и понял, что сам сунул пальцы между молотом и наковальней.

У меня нет оснований подробно рассказывать об этих партийных празднествах, на которых я присутствовал в Нюрнберге осенью 1934 года, о бесконечных парадах SA, SS, РО [26] , HJ [27] или как там их еще называли, и о речах, которые произносились в те дни. Все это история, и пусть ею занимаются историки. Я был изрядно раздосадован и устал и от речей Гитлера и от речей других шишек, которые ему вторили. Мы сидели достаточно близко, и я мог бы нарисовать некоторых их них, в том числе гаулейтера Вагнера и чудовище Юлиуса Штрейхера, их обоих повесили после войны. Оба они были плотные, с бритыми головами, и походили друг на друга, как близнецы. Я почти ничего не знал о них и потому не следил за их выступлениями. Меня не это интересовало. Меня интересовала сама атмосфера, люди на трибунах, ежедневные парады с меняющимися квадратными построениями, занимавшими все поле стадиона, грохочущие марши, знамена и флаги — ничего подобного я раньше не видел.

26

Политические организации (нем.).

27

Гитлерюгенд (нем.).

В последний день перед Гитлером прошел парад вооруженных сил, они шли строевым шагом и демонстрировали свою боевую готовность с помощью разных упражнений. Воздух дрожал от сигналов и командных окриков, гремели выстрелы и пахло порохом от полевых пушек, по полю ворча кружили танки. Все это происходило с необыкновенной быстротой и точностью, но тем не менее, военного в этом было немного, уж слишком похоже на цирк. Мы с Богсом сидели вместе с французским журналистом, который немного тревожился и считал, что показ был «tres gai» [28] .

28

Очень яркий (фр.).

Из-за предстоящего съезда Богс облачился в свою элегантную черную эсэсовскую форму с серебряным шнуром на козырьке фуражки и тремя звездочками на лацкане мундира, которые означали звание унтер-штурмфюрера.

— А вы не можете и мне достать такую форму? — в шутку спросил я.

Он немного удивленно посмотрел на меня и сказал, что, конечно, может. Странный человек, подумал я, но не принял этого всерьез. Однако на следующий день он представил меня высокому толстому человеку, тоже в черной эсэсовской форме с дубовыми листьями на лацкане, это был врач, доктор Георги. Как я понял, у этого доктора были связи на самом верху, и он должен был передать туда мое желание вступить в ряды СС. Я был немало удивлен, что все прошло так легко, тем более, что мне предстояло оказаться единственным иностранцем в СС, если не считать известного шведского рыцаря по фамилии Хольст, так мне было сказано.

Во что я, собственно, ввязался? Я не имел об этом никакого понятия, но мне было интересно и я был взбудоражен — еще бы, возможность принять непосредственное участие в великих событиях, происходящих в Германии!

— Вы, разумеется, имеете в виду СС-Штурм? — спросил доктор Георги. — А не службу в казармах? Там служат профессиональные солдаты.

— Да, конечно, я не хочу ни служить в казармах, ни быть солдатом, я норвежский художник.

Доктор Георги дал мне свою карточку, и я обещал сообщить ему, когда приведу свои дела в порядок и у меня появится постоянный адрес.

Так, одновременно с поступлением в Академию искусств в Мюнхене, я был принят и в эту чернорубашечную армию воинов-дилетантов, чей лозунг звучал так: «Meine Ehre heisst Treue» [29] . И сначала я хочу рассказать об этом.

Мы, несомненно, были дилетантами, среди нас были совсем молодые люди, мои ровесники, и несколько пожилых, которые принимали участие в первой мировой войне и были причастны к военному ремеслу лет пятнадцать-двадцать назад. Несколько месяцев я числился в этом соединении СС-Штурм 8, Мюнхен. И теперь позвольте мне, исходя из личного опыта, полученного пятьдесят пять лет тому назад, объективно описать то СС, с которым я столкнулся, а не то, которое сегодня отождествляют с арестами, пытками и убийствами. Если бы мне довелось пережить нечто подобное, я бы, конечно, ни одного дня не остался в СС-Штурм 8. Мы не имели ничего общего с тем, что позже превратилось в гестапо, чья кровавая история известна всем.

29

«Моя честь это верность» (нем.).

Наша служба заключалась в том, что раз в неделю мы являлись в огромный гимнастический зал, где тренировались поворачиваться «налево» и «направо». Тренировались мы и на свежем воздухе, на огороженном плацу, маршировали широким фронтом и строем. Оружия у нас не было. Инструктором был унтер-офицер из полиции земель. Он получил эту работу, потому что был награжден недавно учрежденным «Блюторденом» — трехцветной лентой, вручаемой случайным людям, если только они маршировали с Гитлером и Людендорфом к Фельдхеррнхаллю — Павильону полководцев — в Мюнхене в 1923 году и были ранены или пострадали еще как-то, когда государственные войска начали стрелять. Он всегда носил этот знак отличия на своей травянисто-зеленой форме и явно гордился им. Вообще он был хороший парень и любил пиво.

Когда началась зима, нам поручили самое мирное занятие, а именно, сбор денег на зимнюю помощь под девизом: «Никто не должен голодать, никто не должен мерзнуть». И мы, усталые, но исполненные чувства долга, бродили по улицам Мюнхена, всегда в сопровождении штурмовика, и звенели своими кружками, невинные, как солдаты Армии Спасения.

Каковыми, конечно, не были. Жестокие методы борьбы и у коммунистов и у национал-социалистов горячо обсуждались, желающие имели возможность принять участия в столкновениях. Что касается меня, я, будучи норвежцем, осмелился сказать, что антисемитизм представляется мне примитивным и что те евреи, с которыми я был знаком, были порядочными людьми. Некоторые со мной соглашались, особенно, если мы оставались наедине, другие — нет. Помню Герберт Глосс, мой старший и ныне еще живущий товарищ сказал однажды: