Спустя вечность
Шрифт:
Три туристических поездки в Испанию в это время и немного позже вместе со мной и Марианне, которую мама очень любила, как будто немного облегчили ей жизнь. Она почувствовала прилив сил: «я еще на что-нибудь пригожусь!» Я с радостью думаю о том, что у нас была возможность позволить ей совершить эти поездки. Свое восьмидесятилетие она отметила вместе с нами в Торремолиносе и вместе с писателем Карлом Бьярнхофом выступала по датскому радио.
В 1962 году «Гюлдендал» издал действительно первую книгу Кнута Гамсуна, выпущенную им еще до «Голода», — «О духовной жизни современной Америки», с предисловием, которое я написал специально для этого издания. Сам отец не особенно ценил эту книгу и не хотел включать ее в собрание сочинений. Но мама была довольна этим изданием и писала: «Еще в 1909 году, когда я жила в меблированной комнате на Кейсерсгатен III и у меня стояли старые папины плетеные полки для книг, он сам был в восторге от этой книги.
…Вчера у нас в гостях был Енс Бьёрнебу со своей очаровательной семьей. Они приехали в половине первого и пробыли весь день — к сожалению, домой они уехали наверняка голодные, не удовлетворив своего зверского аппетита. Они купили себе грузовик, который переоборудовали так, чтобы в нем можно было жить. Потолок высокий, можно стоять во весь рост. Они еще не совсем его обустроили, но там будет и плита, чтобы готовить, и спальные места. Они навещали мать Енса в Кристиансанне. С ними было так весело, две старшие девочки очень хорошенькие и милые, не говоря уже о малютке Терезе».
Эсбен, сын Арилда и Брит, погиб в автомобильной катастрофе 20 января 1964 года. Ни бабушка, ни родители так и не смогли оправиться после его смерти. Он должен был получить в наследство Нёрхолм, был добрый и всегда старался помочь. Эсбен только что закончил Сельскохозяйственную школу в Холте, и когда произошло несчастье, собирался на военную службу.
Арилд сидит у телевизора вместе со всеми, но часто, пользуясь темнотой, плачет. Мне кажется, что Эсбен еще здесь, с нами, я как будто чувствую, что он ходит по двору и слежу за ним глазами. Потом думаю: что он подумал бы о нас, если бы увидел, как мы сидим у телевизора и даже не разговариваем о нем?..»
…Сердечное спасибо тебе за письмо от Инге, ты такой добрый — посылаешь мне все, что может поддержать меня! Судя по письму, она уже преодолела кризис переходного возраста. Надеюсь и верю, что и тебе тоже будущее твоего искусства покажется теперь светлее. Сесилия писала: он должен стать одним из великих.Она продолжает заниматься живописью, у бедняжки Ии была такая трагическая жизнь, но надеюсь, что Микаэль обеспечит ей теперь более спокойное существование. Однако все упирается в деньги…
Только что звонил Юлиус Хоуген. Он хочет, чтобы телевидение приехало к нам не позднее июня. Если я к тому времени буду в состоянии принять в этом участие… Интересно, платят ли за такое участие в передаче? Получил ли что-нибудь Монрад Йохансен или должен был сам заплатить?»
Вы уехали, и я даже не смогла как следует попрощаться с детьми, которых, быть может, уже больше никогда не увижу. Мне их всех так не хватает, особенно малышей. Здесь все уже взрослые. Передайте привет Тургейру, он такой добрый и умный. Регина не нуждается ни в каких приветах, она меня не помнит. Никак не могу заставить себя выровнять следы Тургейра на длинной клумбе, через которую он хотел перепрыгнуть… Мы, как обычно, подняли флаг — единственный раз в году. Сгнивший флагшток выдержал еще раз… Заходил Тведт, милый, как всегда, говорил, что собирается в „Аскехауг“…»
В последние два года жизни мама иногда посылала в газету «Моргенбладет» статьи под названием: «Письма из моей норы», которые она писала у себя наверху, где были написаны также ее детские книги, стихи и обе книги воспоминаний. Письма были встречены доброжелательно, написаны они были блестяще, иногда даже с юмором. Но они не всегда позволяли почувствовать горе и грусть, которые не оставляли маму после смерти Эсбена. Мне она пишет на день рождения:
Лежу и думаю о прошлом, и мне кажется, что я совсем недавно увидела тебя в первый раз. А теперь ты тоже уже немолод и, по-моему, начинаешь размышлять, куда девается день за днем. Ты испытал много неприятностей в жизни, но все-таки держался достойно, так, по крайней мере, казалось со стороны. А потому я желаю, чтобы никакие катастрофы и несчастья не коснулись тебя и твоих близких в будущем и чтобы ты всегда встречал жизненные трудности не теряя самообладания.
Следующие два года я продолжал получать от нее письма, но рассказ о ней мне хочется закончить именно этим письмом.
Она верно рисует свое душевное состояние, когда ей просто не хватало сил встретить конец с той детской верой, которая
была у нее когда-то. Ее ясный ум то и дело возвращался к тому, что она теперь воспринимала как одну из загадок творения Господня — рождения, жизни, смерти и вечности, в которой тебя уже не будет. Мало утешительного.Сейчас, когда я пишу это, прошло двадцать лет с тех пор, как она умерла. Она умерла ночью во сне 4 августа 1969 года. С нею никого не было, она не чувствовала себя больной. В тот день, бывший также и сто десятым днем рождения отца, ей подали в кровать чай с бутербродами, и Марианне с Тургейром и Региной принесли ей букет полевых цветов, сам же я в это время еще летел в самолете, возвращаясь после гамсуновских чтений в Хамарёе…
Наутро Арилд пришел к нам, пожал всем руки, и мы все поняли…
Но сегодня я знаю больше о последнем годе ее жизни. Знаю, что она обрела покой и нашла утешение в частых разговорах с нашим близким другом, приходским пастором в Гримстаде Карлом Торпом. Она любила этого пастора, у которого много лет был приход в Хамарёе. А потому их разговоры велись в свете воспоминаний, и они находили общие точки зрения и общие толкования, когда он читал ей Библию. И Торп был доволен. Он произнес надгробное слово над ее могилой, и никто не покинул этого мира с более сердечным напутствием на будущее, чем моя мать.
Должен ли я теперь, после смерти моих родителей, продолжать это своего рода жизнеописание, должны ли последующие годы быть описаны в ином свете, исходя из другой действительности? Они оба больше не существуют как живые свидетели прошедшего времени. Они больше не принимают прямого участия в моей жизни, как принимали, пока были живы, но стали мне еще ближе благодаря письмам, которые я здесь привел.
Я отказываюсь от такой попытки. Частные обстоятельства в жизни художника, его мнения, его работа, его привязанность к времени, часто имеют большее значение для него самого, чем для других. Здесь все дело в соотношениях. Только в связи с чем-то более крупным уменя появилось чувство, что я и сам могу что-то дать, хотя все можно было бы сделать гораздо лучше.
Я долго не мог расстаться с военными годами не только во время последней войны, но и спустя много лет после нее. Для меня они имели совершенно особое содержание и составляли большую часть моей жизни.
Раскаяние? Этот вопрос стоял перед всеми нами. Начиная с обращения церкви к Управлению судами и кончая мнением простых людей о том, что считать справедливым.
Ты раскаиваешься?
Человек, совершивший убийство или какое-нибудь преступление, обязательно должен раскаяться. Вор должен раскаяться в том, что он украл, и если человек сделал глупость, ему тоже есть о чем пожалеть. И так далее.
Но требование покаяния должно иметь предел, который устанавливает сама жизнь. Что достигается, если сломлена твоя гордость? Можно ли раскаиваться в том, что ты таков, каков есть и каким был? Что такое раскаяние?
У меня было время пофилософствовать на эту тему. Есть судьба. Я вижу себя в дальней перспективе, начиная с ранней юности. Я вижу случайности. Если бы у меня не было такого хорошего и интересного учителя немецкого языка, когда я учился в средней школе в Эурдале в Валдресе, я бы, наверное, иначе относился к Германии, как, например мои сестры, которые тоже несут наследие отца.
Паскаль говорит: «Все люди стремятся быть счастливыми, Это мотив действий каждого человека — даже того, кто идет и вешается».
Меткий парадокс старого циничного философа.
Я никогда не мог пользоваться словом счастьев связи с чем-то, что имеет протяженность во времени. Счастье — это проблеск, измеряемый в секундах. Но когда я оглядываюсь на свою жизнь, которую время покрыло патиной, и, таким образом, безусловно, приукрасило, — то все чаще думаю об удовлетворении, которое я испытывал почти всегда, занимаясь тем, что меня интересовало: своей живописью и своими скромными литературными трудами. Поэтому, естественно, что я выбрал материал, который мне особенно близок. Я написал биографию отца в разных изданиях, предисловия к новым изданиям его произведений, делал инсценировки для радиотеатра по его романам и выступал с докладами о нем по всей Норвегии и за границей.
Но все-таки я прежде всего художник. И я никогда не чувствовал себя более счастливым — здесь я решусь использовать это слово, — чем стоя перед мольбертом и понимая, что работа мне удалась.
То, что несколько лет назад мне как каприз, не более странный, чем все остальные, взбрело в голову написать три романа сразу один за другим, я уже пробовал объяснить в начале этой книги. Живопись сродни литературе. И у меня была потребность «литературно» проиллюстрировать некоторые мысли, для которых я не мог найти точного выражения в живописи. Это напряженная и трудная работа, но и она принесла мне много радости.