спящая красавица

Ее слова да ей бы и в уши... Я праздновал победу. Все будет по-моему. Я знал это как пить дать! Даже яснее! Держи нос по ветру! Вдыхай! Пусть твой страх вкалывает на тебя! Для чего его кормить! Дармоеда! Пусть нюхает ветер!

Все шло как по маслу. Так легко. Так свободно. Лягушата сами впрыгнули мне на ладони. Я был в восторге! Я не видел легких туч на горизонте. Я туда не смотрел. Нет. Я верил в удачу. Идиот! Все было слишком совершенно! Верить в судьбу — ничто! А вот понять, что именно это и есть твоя судьба, — для этого надо было иметь уши подлиннее моих!

Но они-то, они — совсем расслабились! Привыкли, что я чуть не жру собственное говно! Неудивительно, что я их усыпил. И не только их! Сам чуть не поверил в это. Труда много не затратил. Они сами себя убаюкали! А я начал расшатывать все это! Этот ритуал. Да. Этот дом привычек. Я копал под него со всех сторон одновременно. Хоть бы хны! Они ничего не замечали. Так... Чуть больше злости, чуть меньше.

Я еле шевелился. Едва-едва за час смог ее причесать и заплести косы. А еще и поплавки. Моя обязанность. Я должен был их привязывать. И крючки. Я всеми силами оттягивал тот момент, когда мы наконец выползем на речку. Она должна была проголодаться. Раньше чем обычно. Это был верный ход.

На речку мы шли спотыкаясь. Я все время падал. Иду-иду и раз! Потом встаю. И снова. Тут бы даже дядя пронюхал трюк, но матери было наплевать. Она увидела воду. Она будто уже видела этих рыб. Этих чудесных двойняшек.

А я приближал ее голод. Время не просто на меня работало! Оно на меня пахало в поте лица! Каждая минута, как пчелка, вкалывала! Несла в попке мед удачи! Мед возможности! И кроме того, у меня постоянно развязывался шнурок на левом ботинке! Потом я уже и не останавливался! Я ведь был господин своего заговора.

И как я пожалел потом!.. Как я хотел, чтоб ничего этого не было!..

И вот в августе, помню точно, что после Ильина дня, я вышел на сцену и начал. Это был мой лучший трюк. Мой самый удачный фокус.

Помните, я говорил, что все шло как по маслу, и дальше про лягушат? Как они сами мне впрыгнули в руки? Вот они-то и стали моими сообщниками. Лягушата.

Ольга их дико боялась. Она могла обмочиться. Серьезно! Все бросить и визжать, как поросенок! Пять минут без сознания! Обморок! На эти пять минут я и поставил.

Всего лишь ловкость рук. Просто ловкость рук и холодная голова. Чем больше меня загоняли курам в зад — тем холоднее становилось у меня на сердце. А мои ассистенты? Они вели себя превосходно! Сплошное рвение! Они в меня верили, как в спасителя! Умницы! Мои лучшие ассистенты!

Воскресенье. Полдень. Запах свежей рыбы. Ветерок. Прохлада, и ни одной мухи за столом! Сухой, веселый треск в маленькой печке. Все готово — мины, голод и огонь.

Сложная конструкция. Китайский фейерверк. Одна мина щекотит другую, та начинает смеяться и детонирует третью. Как зевок! И так дальше. Одна за одной! По кругу! Чтоб мало не показалось! Чтоб заметались, как черти у своей сковородки! Ха-ха! Как черти у жаровни.

Что я сделал? Фенобарбитал. Знаете? Я уже говорил, что мать работала в аптеке? Нет? Так вот. Говорю. Она там работала провизором. Ее было не так-то просто провести! У нее был Нос! Да. Она была ведьмой, моя мать, и здоровой ведьмой. Она чуяла «всю эту химию» не просто за версту, а дальше! В запакованном виде!

Но голод и время работали на меня. Третьим сильным слугой была жажда. И в доме квас. Великий квас — отбиватель вкуса! Мать мне сама дала волшебное слово! Когда мы Бурьке давали активированный уголь от поноса. В квасе... «Она ничего не почует», — сказала мать. Так все и случилось. И с Бурькой, и с матерью. Я все приготовил заранее. В сарае. В холодке. Даже это ее не насторожило! Черт, она теряла форму! Когда все слишком хорошо — это знак заговора! А когда уже все готово — это первый акт предательства.

Теперь еще ближе... Она долго, как мужик, пила из поднесенной мной кружки. Литровой наверное, эмалированной. Почти до дна. И все. Я не отпускал рыбок в корзине ни на минуту. Она пошла в дом, за Ольгой.

Я стоял и смотрел на этих красноперок. Кроме двух — все уже спали. А эти две, еще яркие, все открывали и закрывали рот. Будто пели дуэтом: «О-о- о-о-о». Волшебную арию...

Так. Почти все было готово. Даже мои соратники лягушата. Они сидели в банке с влажными опилками. Пусть не дергают лапками! Не бросаются на стенки! Пусть потерпят еще! Не волнуйтесь! Скоро! Уже скоро... Наш выход! Да. Только наш... Наш танец...

***

Лягушки связаны с нашим кладбищем. С нашим старым кладбищем на горе. Было городское, новое. Там, где ванны в домах. И все такое... А на старых Мазарках было царство лягушек...

У нас так и говорили: «Вот понесут на Мазарки... » Все в гору и в гору... Мы бегали и смотрели, как несут красиво. По снегу. Так медленно. Молча. Все черные. Кто-то пляшет. Клубы пара изо рта. Вздохи... И снег, яркий, алмазный. Скрип-скрип... Глаза сухие... Иголочки блистают в воздухе. Как будто праздник. Сказка. И пах этот снег особенно. Мы забегали вперед и стояли прищурившись. Как собачки. Любопытные. Дойдут — мы снова дальше. Отбежим и встанем. Всегда чуть выше. Разглядываем, как несут. Ресницы склеиваются от мороза, а мы стоим, ослепленные, в хрустальном неподвижном мире...

Все мертвые исчезали. Это было непонятно. Удивительно. Мы стояли, внимательно их рассматривая. Мы с ребятами. Все мертвые лежали одинаково. В одном и том же месте. В самом центре комнаты. В центре самой лучшей комнаты.

Мы стояли и смотрели на них. «Снимите шапки!.. Антихристы!» — шипели на нас старухи.

Не отрываясь, не мигая мы всматривались в их лица. Подвязанные платками челюсти. Хоть бы одно движение! Нас обманывали. Они все притворялись! Надо отдать должное. Они на самом деле казались мертвыми! Покинутыми. А мы ждали... Ждали... И начинали моргать от боли. Ни единого движения! Ни ресница не дрогнет, ни нос... Это было непонятно! Абсолютно загадочно! Таинственно!

А потом они исчезали. Дядя Саша-плотник. Дядя Леша по прозвищу Пряник. Тетя Шура. У нее в доме всегда пахло конфетами. Да. Так приятно пахло. И заходить всегда хотелось...

Они помогали друг другу. Копали могилы. Дядя Саша копал для Пряника. Потом сын тети Шуры копал для дяди Саши.

Их уносили, и начинался праздник. На нас никто не обращал внимания. Те, кто хотел плакать, — плакали. Кто хотел пить — пили. Здесь, на поминках, всем было место. Тетя Шура говорила: «Все там будем... Все уйдем в землю... »

Мне казалось — мы тоже на какое-то время умерли. Немножко так. Чуть. Особенно когда все усаживались. Молча. Зеркала были уже занавешены. Всем находилось место. Все умещались. Ни у кого никто по пути кусок не тырил. Ни у кого изо рта не сыпалось. Все были вместе. Будто все мы ехали куда-то. Как в вагоне. Да. Как в поезде. В тесноте. В торжественности.

Еды было вдоволь. Мы ели от пуза. Пироги с мясом, с рисом, с капустой, щи, блины, кулебяки... Никто не требовал: «Сиди! Сначала доешь! Доешь, потом пойдешь!.. Не кроши!»