спящая красавица

Ромео откашлялся и заорал. Мы вздрогнули, этот припизднутый никогда так не орал даже на нас! Откуда у него только голосина прорезался?!

«Не ори», — услышали мы глухой спокойный голос откуда-то сверху. Можно было уже начинать себя пощипывать. Проверять, спишь — не спишь! И что? Да хоть бы мы проткнули себе ляжки булавками — это был не сон! Мы не спали. Нет. В этом-то все и дело...

«Встать! — заорал шепотом мастак. — Стройся!» А потом он смылся. Да так, что никто из нас даже ухом не повел! Мы поняли, что он свинтил, только когда ворота со скрипом закрылись.

Мы стояли в полутьме. Лучи ноябрьского солнца падали на цемент, на наши пыльные ботинки. Клянусь, я видел лужицы! Кто-то обмочился от счастья!

И тут мы увидели этих голубей. Без воркованья они вышли на свет и, склонив огромные головы, нас рассматривали. Ха, наверное, мы были кормом. Еще бы! Таких свиней надо прокормить! Они были не меньше, если не больше пингвинов! Эта парочка нас обозревала и тут показала зубы. Серьезно! Не вру! Во второй раз щипать себя уже не стоило. У этих птичек мира блестело что-то в клюве! Это были клыки... Нормальные белые клыки.

Сколько мы слушали сказок! Мы были готовы! В сущности, мы были готовы ко всему! Даже если б они заговорили! Но к их клыкам мы не подготовились!

***

Я оказался в другом мире. В абсолютно другой стране! Единственное, что было как раньше, — это то, что я продолжал ходить на ногах.

И понял я это только по прошествии недели. Оказывается, я вел себя по-другому!

Для меня это было настоящее открытие! Все перестроилось так, что я этого и не заметил! Вдруг я осознал, что уже неделю не дрочу. Не-де-лю!

Черт! Оказывается, все умирает незаметно! Все желания! Все, кроме голода и страха!

Я не мог расслабиться! Попробуйте, чтоб у вас встал под бомбежкой! Или когда проснешься, а вокруг пожар! Вот и я даже думать про все это забыл! Ниже пояса было молчание и пустота! Казалось, я срал сразу из желудка! Страх живет в животе! Да. Недалеко от голода! И потом эти собаки! Постоянный страх, что тебе откусят руку! Вы не поверите! Мельник их спускал утром, и я, как кот, должен был держать ухо востро! В первый раз, когда они бросились на дверь в клозет, я взлетел чуть не на смывной бачок! Шерсть на загривке встала дыбом! Я был готов зашипеть на этих тварей! Я не знал, что у них на уме! Видя их вспененные морды, их клыки, я вообще не думал об их уме! Это была воплощенная злоба! Казалось, они готовы сожрать друг друга!

Это сейчас смешно, а тогда мне небо показалось не просто с овчинку, а с дырку в пуговице! Я носился как ненормальный, туда-сюда! «Подай то, се, пятое, десятое, закрой там дверь! Сквозняк! А кашу сварил для Троицы? А подмел в машинном зале? Окна! Окна! Почему я в них ни хрена не вижу! Только грязные капли! Дождь был вчера, а капли еще здесь?!»

Черт! И это было только начало. Обязанностей у меня прибавлялось с такой же скоростью, с какой Мельник приобретал привычки! Вдруг ему становилось скучно! Ха-ха! Скука — это желание, которое ты еще не понял! И вот я должен был понять за него его желание! То сладкая селедка, то кислые грибы, то жареная селедка, то муравьиные брови в сметане! О-о-о! Если б он потребовал говна самовар, я бы не удивился!

Я стал чистым. От такой жизни! Ни единого грешка! Не курить, не сорить!

По утрам я себя чувствовал легким, как крыло стрекозы! Мне ничего не хотелось. Ни есть, ни спать, ни срать, ни тем более напрягать свою тряпочку. А член стал точно — как тряпочка! Я даже удивился, что это у меня в штанах мешает! Что это за лоскут?! Я так ослабел, что стал сильнее самого себя.

Я пил горячую воду. Стаканами, литрами. Здесь был собачий холод! В том смысле, что только наши псы себя чувствовали здесь прекрасно! Еще бы! У них были такие шубы! А когда шерсть вставала дыбом, они напоминали огромные пушистые шары!

Эта Троица была неразлучна. Они жрали, бегали, вынюхивали, мочились все вместе! У них было одно имя на всех. Троица. И каждого дьявола по отдельности Мельник называл Троицей.

Это была его ария. Его любовь. Да. «Эй! Троячок! Сюда, сю-ю-юда! Хо-о-ороший мой! Ангел мой!» Кусок говна! «У-ух ты у-у-умница!»

Стоило только одному из Троицы получить дозу любви, как все остальные, как свиньи к кормушке, мчались под Мельникову руку! Они чуть не хрюкали от любви! Да, стоило на это посмотреть! Он в такие моменты становился как укротитель! Как в цирке! Тигры не шли ни в какое сравнение! Акулы! Это были киты- касатки! Эти демоны ласкались с пеной на мордах, оставляя хлопья на рукавах хозяина, на стульях! Они так крепко пахли. Эти хлопья любви, хлопья бешенства...

Я их никогда не смогу забыть. Они еще долго мне будут сниться.

А потом пошел снег. Однажды вечером. Это было впервые — когда первый снег ложился вечером. Я сидел в своей келье и смотрел на валенки. Я думал, что надо их подшить. Вот в эту секунду он и полетел.

Подняв голову, я пялился на мелкие хлопья в высокое окно. Это даже было не окно, а скорее стеклянный кусок крыши. Пожалуй, в первый момент именно эта застекленная крыша меня покорила.

Он меня сюда привел и оставил. Хотел поразить! Он хотел чистого впечатления! Чтоб я встал на колени! Он ведь этого хотел? Этого? Он вышел, кашляя. Скрип, скрип, половицы, здесь везде деревянные полы. Единственное дерево во всей этой стране черного железа. В этом темном, брошенном замке-корабле. И что? Я стоял, оглушенный тишиной, под самым куполом. Будто в чужом храме. В пустом храме, где только шепоты, да, только шепоты, чужой язык и солнце. Много солнца, в конце концов... Очень много солнца... Маленькая комнатка была как шкатулка, вывернутая наизнанку. Как сундучок моряка. Да. Весь оклеенный фото сундучок анонимности. Но это только так. С первого взгляда. Будто фото тех мест, в которых ты никогда не будешь. Подойдя поближе, я увидел, что это не природа, нет, не моря и бухты. Лицо женщины. И так повсюду. По всем стенам. Большие, маленькие, фото на документы, увеличенные, цветные, и такие, ну, такие модные... Раскрашенные, у матери тоже одна была такая. Девочка с кудрями и красные губки... А здесь — везде женщина. Вот. И вот еще, она в платке, уже старая. А вот она рядом с мальчиком. С подростком. Против солнца. Щурятся оба. Или вот. Маленькие фото на документы. Упрямое лицо, редко такие теперь увидишь, да, ну, может, у старух еще есть такие лица, где-то в заначке, в гаманке. В платочке узелком. Да. Все просто, в конце концов. Эта женщина умерла. Я смотрел по сторонам — везде была она. Везде. Молодая, чуть старше, одета так и так, а вот старая, а вот уже совсем старая. Она одна, потом с мужем, а вот рядом двое мальчиков. Вот она улыбается. А здесь она застеснялась. Ее рассмешил фотограф. Все-таки рассмешил. Я стоял и всматривался в эти маленькие портреты. Фотографии? Да мне всегда было наплевать. И на свои, и на чужие. Наш альбом? Я нашел его слишком поздно. Да. Позже интереса. Лица уже ничего не говорили, ведь я же не спрашивал. А тут... Точно, думал я, мужик ее рассмешил, они поспорили, и он ее рассмешил... Сказал что-то такое... Мне стало интересно! Я бормотал! Да, он что-то сказал, а она подалась вперед. Смеясь. Ему, мне, всем...

Лица умерших на фото. Смотреть на них долго- долго... Будто что-то забыл... Эта тревога. Ее тень. Будто давным-давно вышел из дому и вот теперь вспомнил, да, вспомнил, что' забыл там, в доме. Нет... Ничего... Нормально... Все нормально... Все выключено. Свет. Газ. Вода. Да. Везде? Везде. А свет?.. Свет тоже. Везде. Его нигде не осталось... Все нормально... Да. Ничего не забыто...

Лица умерших... Ты узнаёшь, что их уже нет. Они абсолютно незнакомы. Они умерли. Их никогда не будет. И что это меняет? Почти ничего. Даже меньше. Нет-нет, мы их не оживляем, нет. Мы умираем немного сами... Спускаемся к ним, туда. В этом есть горечь. И присутствие. Присутствие в нас кого-то, кто грустит, глядя на эти фото... Затихает... Будто мы уже знали смерть. Да. Это так тонко... Будто мы вспоминаем ее... Кто-то так же увидит наше лицо. Но это потом. Да. После... Наше лицо... После ухода... Мое лицо... Наши лица. У нас ведь тоже есть фото. Тоже все есть. Нет? Мы ведь так же смоемся, расправим складки, склеим ласты, сломаем трубку... Отдадим шкуру татарину, вывернем карманы. Уйдем на мыло, откинем правый сапог, закусим землей... И так далее и так далее, как говорил дядюшка. И мы тоже умрем. Да? Не так ли?.. Ведь правда же?.. Нет?

Смотреть на эти фото долго. Постепенно возвращаясь. Смотреть до тех пор пока смерть не забудется снова. Да. Еще и еще... Теперь лучше, вот так, еще, и все... Да. Теперь — все.

Я не знал, чем здесь пахло, в этой комнате. Она была похожа на алтарь. Да. Здесь пахло этим. Тоскливый запах храма. Запах развалин чужой жизни... Да, близко-близко к этому. Здесь — «горячо»...

***

Мельник... Он явно был не в себе. Он тоже сгнил, как и все остальные! Даже здесь, в ледяном дворце, он умудрился сгнить! Как только вынул слово «душа» — оп, еще один! Не только мать, не только дядя — казалось, все, все сгнили! Опять душа! Опять! Без нее никуда! Все провоняло этим словом, как рыбой!

Чокнутый тип. Но я знал, что все нормально! После моей матери, после дяди — мне было море по колено! И кроме того, я был не обязан его слушать! Он и не требовал! Пока.

По крайней мере, он гнил разнообразно! Кроме «души» он вынул «смерть»! Это было что-то новенькое. Вообще, в те дни я понял — не важно, что' ты бормочешь! Наплевать! Какая разница среди глухих?! А вот то, как ты вопишь, как ты изгаляешься, как ты вынимаешь речь! Вот это да! И могу сказать: я не мог оторваться, глядя, как он достает из кармана, изо рта все, что попадалось под руку! В такие моменты Мельник становился демоном! Передо мною вибрировал язык, сошедший с ума! Одноногий, трехрукий, стремительный, блещущий, ползучий, грозный и пророческий! Казалось, сейчас слово вывалится изо рта и, подпрыгивая, как девочка, смоется в подворотню! А некоторые были степенные, как мясники на рынке!