Спящая кукла

Это напомнило Дженни те бесконечные часы, которые она проводила в кровати в пору своего замужества. Она, бывало, лежала, откинув голову назад, ожидая, пока прекратится кровотечение из носа, пока пройдет боль.

Она вспомнила спальню Тима.

И десяток других.

То, как она лежала, уставившись в потолок, и ждала, ждала, ждала…

Дженни понимала, что нужно встать и куда-нибудь пойти. Ее ищет полиция. Она видела по телевизору свою фотографию с водительских прав: суровое лицо, крупный некрасивый нос. Дженни залилась краской стыда и ужаса, узрев свою физиономию на экране.

Надо поскорее куда-нибудь убираться…

Однако в течение последних нескольких часов, которые она провела на этой дешевой продавленной кровати с выступающими пружинами, она ощутила в душе некое новое чувство.

Какую-то перемену, словно первый осенний заморозок. Что же за чувство проснулось в ней, подумала Дженни. Постепенно она поняла.

Гнев.

Эмоция, которую Дженни Марстон испытывала крайне редко. О, она часто чувствовала себя плохо, часто боялась чего-то, часто суетилась и хорошо умела переносить любую боль, как физическую, так и душевную. Она умела терпеливо ждать, пока боль пройдет.

И с не меньшим терпением ожидать начала новой.

И вот теперь ее впервые охватил гнев. Руки у Дженни задрожали, дыхание участилось. И вдруг, несмотря на то что гнев никуда не ушел, она ощутила удивительное спокойствие. Так бывает, когда делаешь конфеты: долго-долго варишь сахар, пока он не становится совсем густым, тогда он начинает пузыриться и брызгаться, и надо быть осторожной, потому что капля, попавшая вам на кожу, может вызвать сильный ожог. Затем вы выливаете его на холодную поверхность, и он остывает, превращаясь в плоский и хрупкий лист.

Вот что чувствовала сейчас Дженни. Холодную спокойную ненависть.

Тяжелую ненависть…

Сжав зубы, она прошла в ванную и приняла душ. Сердце билось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Затем она уселась за дешевый столик с зеркалом и немного подкрасилась. На это ушло почти полчаса. Потом Дженни долго рассматривала в зеркало то, что у нее получилось, и осталась довольна.

Ангельские песни…

Она вспомнила, как в четверг они стояли рядом с «фордом». Дженни плакала и обнимала Дэниэла.

– Мне будет так тебя не хватать, любимый, – говорила она.

Он почти шепотом ответил:

– Любимая, мне нужно решить одну проблему. Обеспечить безопасность нашей с тобой горной вершины. Но и от тебя кое-что потребуется.

– Что, Дэниэл?

– Помнишь ту ночь на берегу? Когда мне нужна была твоя помощь? Помнишь ту женщину в багажнике?

Дженни кивнула.

– Ты хочешь, чтобы я… чтобы я снова помогла тебе сделать что-то… такое же?

Он пристально вглядывался своими голубыми глазами в ее глаза.

– Я не хочу, чтобы ты мне помогала. Я хочу, чтобы ты сделала это сама.

– Сама?

Он наклонился к ней еще ближе, глядя ей прямо в глаза. Затем протянул пистолет, который отобрал у полицейского, охранявшего дом Джеймса Рейнольдса. И показал, как им пользоваться. Дженни удивилась, увидев, как легко можно управляться с оружием.

Теперь, чувствуя, как растет в ней злоба, Дженни подошла к кровати и вытряхнула на нее содержимое своей небольшой хозяйственной сумки: пистолет, половину оставшихся у нее денег, несколько личных вещей и самое важное из того, что оставил ей Дэниэл, – маленький листок бумаги. Дженни развернула записку и прочла то, что было на ней написано: имена Кэтрин Дэнс, Стюарта и Эди Дэнс и несколько адресов.

Она вспомнила, как Дэниэл, протягивая ей сумку, в которую он положил пистолет, произнес:

– Не торопись, любимая. Будь осторожна. И что самое важное из того, чему я научил тебя?

– Никогда не терять самоконтроля, – ответила она, словно хорошо выученный урок.

– Пятерка с плюсом, милая.

И они слились в своем последнем на этой земле поцелуе.

Глава 62

Выйдя из своего офиса, Дэнс направилась в «Пойнт-Лобос инн», чтобы проследить за переводом счета с кредитной карты Келлога на банковский счет КБР.

Чарльза Овербая, конечно же, совсем не обрадовали неожиданные расходы, но было что-то непристойное в том, чтобы подозреваемый в преступлении человек оплачивал расходы той самой организации, которая его арестовала. Поэтому Овербаю ничего не оставалось, как подписать бумаги, санкционирующие соответствующие выплаты. Его звездное мгновение, в которое он согласился поддержать обвинение против Келлога, длилось, однако, очень недолго. Овербай практически тут же начал брюзжать по поводу суммы, стоявшей в счете. («Каберне-джордан? Кто пил каберне-джордан? И целых две бутылки?»)

Дэнс не сказала ему, что по собственной инициативе разрешила Саманте Маккой остаться в гостинице еще на несколько дней.

Она ехала в машине и слушала кельтскую группу «Альтан». Песня называлась «Зеленые камыши». Мелодия была мрачноватая, что вполне уместно в данных обстоятельствах, так как направлялась Кэтрин к тому месту, где погибли люди.

Она размышляла о поездке в южную Калифорнию на будущие выходные вместе с детьми и собаками. Кэтрин собиралась записать там неподалеку от Оджаи группу мексиканских музыкантов. Они были поклонниками ее веб-сайта и прислали Мартине несколько записей собственной музыки. Дэнс захотелось послушать их вживую. Ритмы этих ребят потрясали. И она с нетерпением ждала поездки.

На дорогах сегодня было совсем немноголюдно. Плохая погода вернулась. Дэнс заметила только одну-единственную машину позади – голубой седан, тащившийся за ней на протяжении целой полумили.

Дэнс свернула с дороги и направилась к «Пойнт-Лобос инн». Взглянула на телефон. Все еще никаких сообщений от О'Нила. Сердце у нее сжалось от досады. Конечно, можно позвонить ему под предлогом какого-нибудь вопроса, связанного с делом, и Майкл будет вынужден с ней говорить. Нет, она не решилась. И может быть, действительно лучше сохранять некоторую дистанцию. Самая удобная тактика в общении с женатым мужчиной.

Дэнс выехала на дорожку, ведшую к гостинице, и припарковала машину на стоянке, дослушав элегическую песню до конца. Ей вспомнились похороны мужа. По всем правилам Билла, жившего с семьей в Пасифик-Гроув, следовало похоронить где-нибудь неподалеку. Однако его жесткая и властная мать настаивала на том, чтобы сына предали земле в Сан-Франциско, городе, из которого он бежал в восемнадцать лет и куда наезжал только иногда в отпуск, да и то не в каждый. Относительно места упокоения своего сына миссис Свенсон оставалась непреклонной.