Спящее зло

— Язык твой обгоняет ум, а горячность так же безмерна, как и храбрость. Прости, если мои слова обидели тебя, но клинок этот запятнан Злом. Он несет на себе древнее проклятие.

Конан задумался. Обстоятельства, при которых он завладел мечом, были и впрямь необычными. Случилось это во время его побега из Гипербореи, где он был рабом. Когда киммериец, безоружный и полунагой, очутился в лесной чаще на границе с Бритунией, за ним увязалась стая голодных волков. И неизвестно, чем бы все закончилось, не попадись беглецу на глаза нагромождение камней, которые, как оказалось, закрывали вход в склеп. В усыпальнице Конан и нашел оружие. Но прежде чем клинок перешел в руки нового хозяина, варвар выдержал жестокую схватку с ожившим мертвецом, против которого сталь была бессильна — только огонь помог киммерийцу взять верх. Даже теперь при воспоминании об этом юноша поежился. Но потом меч служил ему верой и правдой. О каком же проклятии может идти речь? Или старика пугает один вид оружия? Ведь он без конца толкует о Добре и Зле, о том, что каждая тварь имеет право на жизнь, даже та, что вырвала у него, Конана, кусок мяса из бедра и чуть не отправила в путешествие по Серым Равнинам…

— И ты прости меня за резкие слова, вендиец, — начал юноша уже спокойно, поскольку решил, что нельзя осуждать дряхлого старца за трусоватую осторожность, — но это оружие уже не раз послужило Добру. Меч как меч. Разве что древний.

— Поверь мне, ты носишь беду в своих ножнах. Если меч до сих пор не проявил своих магических свойств, так это лишь оттого, что Зло еще не пробудилось. Оно спит… до поры.

Варвар помрачнел. Как и всякий дикарь, он испытывал суеверный ужас перед колдовством.

— Владелец меча, тот, чей покой ты потревожил, заплатил за него страшную цену и пролил реки крови. — Старик возбужденно размахивал руками.

— Каждый, кто берется за оружие, льет кровь. Я и сам уже пролил ее немало.

— Вижу, словами тебя не проймешь, ибо невежество твое не знает границ. Что ж, придется нарушить запрет и приподнять покрывало Истины перед непосвященным. Подойди ко мне и сядь рядом!

Последние слова пришлись не по вкусу киммерийцу. Он заподозрил подвох. Что, если старик погрузит его в мертвый сон, как чудище в ущелье, или превратит в голубя, чтобы он не мог больше убивать? Вон как он разошелся, глаза жгут, будто угли.

— Неужели ты боишься меня, великий воитель из Киммерии? — ехидно спросил старик, словно прочитал его мысли.

Это был открытый вызов, а Конан никогда не уклонялся от схватки, даже если силы неравны. Варвар опустился на землю рядом с вендийцем, дерзко сверкнув глазами из-под нахмуренных бровей. Старик усмехнулся и, взяв его за руку, положил ее на рукоять меча, а потом накрыл своей рукой — сухой, туго обтянутой коричневой кожей, как у мумии.

— Закрой глаза! — сурово приказал он. — Не бойся, ты не уснешь. Да и голубя, сколько ни колдуй, из тебя не получится. Возможно, в будущей жизни душа твоя и будет обитать в птичьем теле, но это будет тело ястреба или орла. — Он улыбнулся, заметив замешательство юноши, и добавил уже серьезно: — Ты должен изгнать все посторонние, суетные мысли, иначе наше путешествие не состоится.

Киммериец закрыл глаза и замер. Упрямый и недоверчивый от природы, он поначалу лениво гадал, сколько дней пути отделяют его еще от заветной цели.

Как только он минует городские ворота и облегчит кошелек какого-нибудь борова, направится прямехонько в ближайшую таверну. И Конан живо вообразил, как зубы его вонзаются в хорошо прожаренную баранью ляжку. Мясо, много мяса, и никакой копченой рыбы, никаких кореньев, Нергал побери их всех! А еще вино, красное и густое, как кровь, немного терпкое, но не кислое. Вино льется в его глотку, а на коленях у него вертится и хихикает смуглянка, пышногрудая, как та добрая деваха, которая преподала ему первые уроки любви…

— Может, хватит мечтать о том, как ты будешь пожирать трупы несчастных животных и лапать непотребных женщин! — Старец прервал радужные мечты Конана. — Клянусь Асурой, иногда я впадаю в искушение обломать палку о спину молодого осла вроде тебя.

Представив, как сухонький старичок, едва доходивший варвару до середины груди, прыгает вокруг него, словно задиристый воробей, и пытается отходить палкой, киммериец расхохотался. Вендиец сначала сердито сверкал глазами, пытаясь придать себе грозный вид, а потом и сам захихикал, как проказливый мальчишка.

— Ох, мудрейший, — простонал Конан, утирая слезы, — а ты, оказывается, и кричать умеешь! Как наскочил на меня, а! Знаешь, тебе тоже не суждено стать голубем в следующей жизни — ты будешь бойцовым петухом.

— Увы, все мы рабы своих слабостей, — вздохнул вендиец, но в глазах его продолжали вспыхивать искры смеха, а губы невольно кривились в улыбке.

— Сознайся, — не отставал варвар, — и ты в молодости был горяч.

— Чего скрывать, порядочный был олух. Упрямый, как буйвол. Наверно, боги что-то напутали. Мне бы родиться в семье воина, а не жреца. У нас судьба человека предопределена: сын идет дорогой отцов и дедов. Еще мальчишкой меня отдали в учение, а я, вместо того чтобы зазубривать священные гимны и прислуживать наставнику, удирал в лес и часами предавался дурацким мечтам: вот я лечу на боевой колеснице, затмевая всех блеском славы, и красавицы тайком вздыхают обо мне. Да мало ли о чем может грезить безмозглый сопляк… Иногда я даже завидовал обезьянам, которые свободно носятся по лесу, перелетая с дерева на дерево.

— А что было потом?

— Учитель пожаловался отцу.

— И тот вздул тебя хорошенько?

— Нет, пригрозил, что, если я не возьмусь за ум, отречется от меня и выгонит из дома, так что я стану неприкасаемым и все будут избегать меня, как прокаженного. Однако как ловко ты спутал мои мысли и заставил забыть о главном! Как ни горько мне это сознавать, из тебя выйдет изрядный пройдоха и искусный вор. Если только проклятая сталь не погубит тебя раньше…

— Ну вот, опять ты за свое!

— Эх, сын мой, ты юн и глуп и не видишь опасности, пока она не возникнет перед самым твоим носом. Говорю тебе, Зло спит до поры, но если оно проснется…

— …Я возьму над ним верх, как уже бывало.

— И зачем только я свернул с дороги и поспешил к тебе на помощь! Почему я помешал дракону избавить мир от заносчивого мальчишки, от этой горы мяса с умом младенца?

— Не потому ли, что ты любопытен не в меру и любишь совать нос в чужие дела? Не помешай ты мне, я бы и сам выпустил кишки из этой ящерицы и освежевал ее. Представь, какой щит можно было сделать из ее каменной шкуры. Ни одна стрела, ни один клинок не пробил бы его!

— Если бы я не вмешался, эта «ящерица» сейчас бы мирно ужинала тем, что осталось от глупого варвара, похрустывая косточками.

— Если бы не ты, я бы сейчас обгладывал ее косточки, вместо того чтобы давиться всякой пакостью, которую ты называешь едой.

Старик презрительно поджал губы, всем своим видом показывая, что не намерен больше опускаться до пререканий с мальчишкой. И Конан почувствовал, что зарвался. Честно говоря вендиец был недалек от истины: он появился как раз вовремя, выручил его, Конана, из беды, врачевал его раны, разделил с ним пищу, а взамен только наслушался дерзостей. Он, конечно, порядком наскучил своими нравоучениями, но старые люди любят надоедать советами, даже когда об этом не просят. Не будет большой беды, если позволить ему поколдовать немного…

— Вот именно, — буркнул вендиец, — беды не будет, если этот назойливый старикашка вложит немного ума в твою пустую голову.

Конан вздрогнул: он забыл о том, что Чиндара свободно читает его мысли.

— Скажи, о почтенный старец, а много ли таких искусников, умеющих влезать в чужой разум, как вор — в чужой кошель?

— Нет, непочтительный щенок, у тебя хватило бы пальцев на руках, чтобы перечесть их.

— Это славно, а то некому было бы приносить жертвы Белу, покровителю воров и торгашей.