Спящие пробудятся

Бедреддин знал, да забыл. Забыл, казалось, и сам Джаффар. А тут, испугавшись за жизнь учителя, вспомнил. Равно как и коронный удар федаина — прямо в сердце. И не жалел ни о чем.

Бедреддин в первую ночь более всего был занят конем — успел отвыкнуть от верховой езды. Но лошадь, добытая на берегу реки, оказалась смирной, сама покорно шла за скакуном Маджнуна, повторяя каждое его движение, и Бедреддин вскоре освободил от забот о ней свою голову. Силясь разглядеть, что ждет их впереди, он то и дело с болью обращался к происшедшему у реки. Конечно, на десятника они натолкнулись случайно. Но случайной ли была его смерть? Самая крепкая из всех тюрем та, что построена в голове. Она извращает все понятия, все человеческие качества. Это она, тюрьма, построенная в голове десятника, превратила его природную сметку в тупость, его воинскую доблесть в трусость. Нет, не Джаффар убил его, а страх. Страх перед собственной свободой…

При всей справедливости этих мыслей они не утешали. Пусть не по их вине, пусть случайно, но первый их шаг к свободе от насилья был залит кровью. И это омрачало радость от того, что должно было наконец свершиться.

II

Исфендияр-бей, властитель Чандырлы, узнал о прибытии на его земли опального шейха Бедреддина в своем любимом Синопе. Княжество Чандырлы то, расширяясь чуть не до Анкары, занимало всю древнюю Пафлагонию и угрожало шелковому пути из Бурсы в Тебриз, то под натиском врагов, среди которых опаснейшими были османы, съеживалось до узкой полосы Черноморского побережья. Исфендияр-бей долгие годы дрался за отчий престол, за самое существование бейлика и преуспел в этом, правда, не столько на поле брани, сколько путем хитроумных союзов и рискованных предприятий. И все-таки ему пришлось признать над собой султана Баязида, отдать ему свою столицу Кастамону, тискать на деньгах его имя и прочней первой суры Корана затвердить: все, идущее во вред османам, ему, Исфендияру-бею, на пользу. Пошло ему на пользу и опустошившее турецкие земли Тимурово нашествие.

Загодя приехал тайком Исфендияр-бей к Железному Хромцу в крепость Алынджак, что под Эрзинджаном. Тимур готовился к походу на арабов. Принял Исфендияра с почетом, наградил халатом, оружием, ибо имел обыкновение глядеть далеко вперед. После Анкарской битвы Исфендияр-бей принес победителю свои поздравления, присовокупив к ним тысячу боевых коней. За это ему были возвращены все отнятые османами земли и города. Пришлось, верно, платить теперь дань Тимуру и чеканить монету с его именем. Но Тимур ушел за тридевять земель, в Самарканд, и вскоре окончил там свой век, а османы остались под боком.

Разные времена знавал Исфендияр-бей. Но и в годину несчастий, и в дни удач покойней всего было ему в Синопе, где он правил вот уже три десятилетия с той поры, когда молодым наследником был посажен сюда отцом. И не потому только, что город сей, удачно поставленный на узком перешейке самого северного мыса Анатолии, был защищен мощными стенами, доказавшими свою неприступность во время многочисленных осад, а оттого еще, что из окон его дворца на обе стороны было видно море. На одну бескрайний синий простор, на другую — укрытая от всех ветров синопская гавань, стоящие в ней суда — крымские и египетские, византийские, генуэзские и его собственные. Море внушало ему чувство безопасности и свободы. Оно, море, приводило сюда под его защиту союзников. Отправляло их вместо него самого в бой с его врагами. Связывало с друзьями — ханом Крыма, господарем Валахии. И если допустить, что крепостные стены Синопа могут однажды рухнуть, море у него все равно останется, его не перекрыть, не отнять никому.

Раздумывая над тем, почто пожаловал к нему Бедреддин, какую опасность представляет для него опальный кадиаскер, бежавший из султанской ссылки, и какую выгоду можно извлечь из пребывания известнейшего в мире ислама ученого и прославленного праведника в его бейлике, Исфендияр-бей через венецианское стекло следил за отходом большого генуэзского корабля, груженного ячменем, шерстью и драгоценной медной посудой местных мастеров. Сперва корабль оттаскивала за нос шлюпка с шестью гребцами, йотом опустились в воду все двадцать пять пар весел самого корабля. Галерники заработали изо всех сил, и судно медленно вышло на чистую воду залива. Легкий ветерок с Понтийских гор наполнил его паруса, корабль развернулся и, набирая ход, скрылся за мысом.

Ровно год назад таким же жарким днем проводил Исфендияр-бей Мустафу, последнего сына ненавистного султана Баязида. Мустафа был пленен Тимуром после Анкарской битвы, увезен в Самарканд и через тринадцать лет отпущен на свободу. Долго не верил Мустафа в добрые намерения Исфендияра-бея. Договаривался о помощи и переправе в Румелию сперва с венецианцами.

Только когда они обманули его, волей-неволей пришел на поклон в Синоп. Молодо-зелено, что поделать? Не мог понять: Исфендияр-бей не настолько глуп, чтобы весь род Османов, а не только правящего государя считать своим врагом. Но Исфендияр, видит бог, не обидчив. Снабдил Мустафу оружием, конями, благословил на подвиг и вместе с тремя сотнями воинов переправил на своих кораблях к другу своему господарю Валахии. Тот помог Мустафе людьми и деньгами, перевез через Дунай. И вот уже год сражается Мустафа Челеби со своим братом за престол и, даст Аллах, будет сражаться долго.

Известно ли обо всем этом было шейху Бедреддину в его изникском сидении? Конечно! Оттого и приказал своим поднять мятеж в Карабуруне, что знает: Махмед Челеби занят войной с братом.

— Ах, хитрец! — восхищенно проговорил Исфендияр-бей. Даже прихлопнул в ладоши от удовольствия, что разгадал помыслы шейха.

Впрочем, сам шейх ни в коем разе не должен был об этом догадываться. Объяснилось и другое: зачем прибыл к нему из Эдирне ученый дамаскин, как там его? Арабшах, что ли? Привез письмо от самого Мехмеда Челеби, в котором тот любезно просил оказать ласковый прием его личному писарю и улему. Араб с поклонами, с придыханьями попросил великой милости познакомить его с книгохранилищем Кастамону и представить ученейшему Мюмину ибн Мукбилю из Синопа, о медицинских трудах которого он премного наслышан. Нашел дурака! Какие там книгохранилища, какие труды? Приехал разнюхать, что творится в это смутное время в бейлике Чандырлы, каковы намерения его властителя. Не зря араб тщится задавать ему мудреные вопросы о боге, о справедливости, на которые пристало отвечать не властителю, а улемам. К ним он и отправил этого Арабшаха. И не подал вида, что раскусил его. Исфендияр-бей птичка стреляная, его на мякине не проведешь.

Он отошел от окна. И с удивлением заметил стоявшего возле порога доверенного слугу — махрама.

— Чего тебе?

— Изволили звать, мой повелитель?

Ох и вышколил же визирь этих махрамов. Как только услышал он его тихий хлопок!

Довольный своим умом, своими слугами, Исфендияр-бей приказал:

— Скажи визирю, чтоб все было готово. Когда шейх Бедреддин приблизится к городу, мы выйдем встречать его сами!

III

Море за окнами потемнело, слилось с ночью. Слуги, мягко ступая по коврам, зажгли свечи. Опустили занавеси. И встали у дверей.

Один за другим входили приглашенные. Рассаживались но местам. Властитель бейлика Чандырлы созвал на беседу со знаменитостью цвет своего двора: визиря, кадия, улемов. Удостоился этой чести и султанский писарь Ибн Арабшах. Исфендияру-бею он нужен был как свидетель. Бедреддина посадили на почетное место по правую руку от бея. По левую расположились взрослые сыновья-властителя Касым и Хамза.

Бедреддину нужно было одно: переправиться в Румелию. Он надеялся на помощь Исфендияра. У того с Мехмедом Челеби были давние счеты. После Анкарской битвы, с поля которой мальчишка Мехмед позорно бежал, Исфендияр-бей дважды пытался с ним расправиться. Известное дело, волчонка надо брать, покуда он не стал матерым волком. Но волчонку везло: оба раза, разметав засады, он вырывался цел и невредим. В третий раз Исфендияр пошел на него, соединившись с его братом Исой, оспаривавшим власть над Анатолией. И был разбит, на сей раз вместе с Исой и его войском. Общая опасность — воцарение Сулеймана Челеби — на время заставила их забыть о своей вражде. Исфендияр-бей с благословения Мехмеда Челеби переправил в тыл султану в Румелию другого брата — Мусу, чтоб не давал Сулейману покоя. Но когда Мехмед Челеби, задушив Мусу тетивою, сам стал султаном, Исфендияр тем же путем переправил в Румелию Мустафу. Знал: если Мехмед Челеби укрепится на престоле, ему несдобровать.

Эх, если бы шейх Бедреддин вслед за своим управителем Бёрклюдже поднял мятеж в Румелии! Тогда дом Османов загорелся бы с трех сторон, и Исфендияр мог спать спокойно. Но вслух он об этом и обмолвиться не смел.

Не мог говорить открыто о своих намерениях и Бедреддин. Их интересы с Исфендияром временно совпадали, но главная его цель была враждебна властителю Чандырлы не меньше, чем султану османов. И потому Бедреддин был настороже. Наверняка Исфендияр слышал о победах Бёрклюдже Мустафы, об установленных им порядках, о его речах. Может быть, слышал, но не верил: дескать, всякий правитель пользуется даром речи для сокрытия своих мыслей. Или, как большинству людей, мелочное, сиюминутное закрывало от него главное, истинное. А может быть, просто-напросто прикидывает, как обменять голову беглого кадиаскера на мир с султаном Челеби. Рассчитывает, что выгодней. Неспроста же сидит у него во дворце личный писарь султана.

Исфендияр встретил Бедреддина торжественно. Спешился вместе со свитой за сто шагов. Поцеловал руку. Сам ввел в город. Попросил дать имя своему новорожденному сыну и стать таким образом посаженым отцом. Явленный ему почет лишь усугубил настороженность Бедреддина. Известно, когда властитель говорит: «Ты храбрец!» — значит, посылает тебя на смерть. Когда дает понять, как высоко тебя ценит, значит, собирается продать.

Что до Исфендияра, то он хоть и желал Мехмеду Челеби провалиться сквозь землю, но боялся его. Слишком уж несоизмеримы были их силы. И потому Ибн Арабшах должен был засвидетельствовать перед султаном, что Исфендияр не замышлял против него зла, а Бедреддина принял не как беглого кадиаскера, а как почтенного шейха, чьи заслуги в делах веры и шариата общеизвестны.