Спящий детектив

— Чем могу служить, джентльмены? — быстро спросил он.

— Пришли мы, доктор Мэдден, — громыхнул Морис Клау, внушительно тряся воздетым указательным пальцем, — дабы сообщить вам, что Райдеру угрожает непосредственная — да, непосредственная опасность ареста.

Доктор вздрогнул.

— И потому желаем мы побеседовать с одним из ваших пациентов!

— Не понимаю вас. С каким пациентом?

Морис Клау покачал головой.

— Давайте мы с вами будем разумными людьми, — сказал он, — а не двумя старыми дурнями! Вы так прекрасно понимаете, с кем из пациентов.

Доктор Мэдден постучал пальцами по столу.

— Вы детектив? — вырвалось у него.

— Я не есть детектив! — отвечал Морис Клау. — Я изучаю Науку циклов — не путайте те циклы с мотоциклами; я также скромный исследователь эфирных рубежей! Вам предъявить могут тяжкие обвинения, доктор!

Доктор нервно заерзал в кресле.

— Если я и виновен, — сказал он, — то провинился не далее как вчера вечером.

— Ага! — загромыхал Клау. — Он был не в себе?

Доктор Мэдден застыл в оцепенении.

— Мистер Клау, — выдавил он, — не знаю, кто вы, но способности ваши невероятны. Он утратил память!

— Что? — потерял память! Как это?

— Он упал с лошади! Пойдемте; теперь я вижу, что не стоит тянуть время. Я отведу вас к нему.

Мы направились к ожидавшему автомобилю. Я посмотрел на Гримсби и чуть не расхохотался, таким комичным казалось его изумленное лицо.

— Ради всего святого, о чем они говорят, мистер Сирльз? Я точно очутился в незнакомой стране: все вокруг о чем-то разговаривают, но я ничего не понимаю!

По пути:

— Расскажите мне, доктор, о вашем пациенте, — сказал Морис Клау.

Доктор, не пытаясь более ничего скрывать, принялся рассказывать, как его вызвали к мистеру Роджерсу, художнику, который жил на ферме у Хинксмана, расположенной у дороги на Оксли. В вечер трагедии Роджерс оседлал Бесс, фермерскую кобылку; в десять вечера обитатели фермы начали тревожиться, поскольку кобыла была весьма норовистой. Около четверти одиннадцатого Бесс прискакала обратно без всадника, а чуть позднее два работника принесли бесчувственное тело Роджерса — его нашли у дороги на некотором расстоянии от фермы.

Несколько дней Роджерс находился в критическом состоянии вследствие сотрясения мозга. Наконец он стал выздоравливать — но, как выяснилось, утратил память.

— В прошлую субботу, — добавил доктор, — специалист, вызванный мною из Лондона, удачно провел операцию.

— Ах, — пророкотал Морис Клау, — так мы сможем его увидеть?

— Безусловно. Он идет на поправку. Вчера вечером память полностью восстановилась.

Как можно легко понять, на ферму Хинксмана мы добрались, по-прежнему пребывая в тумане неизвестности.

На веранде сидел и дружески беседовал с фермером загорелый молодой человек с забинтованной головой и трубкой в зубах.

Морис Клау поднялся по ступеням вместе с доктором Мэдденом.

— Добрый день, мистер фермер! — любезно сказал он.

Из открытого окна высунулось розовощекое девичье личико.

— Добрый день, мисс фермер! — Клау снял свой коричневый котелок и повернулся к загорелому молодому человеку.

— Добрый день, сэр Роланд Креспи!

Пока мы с Гримсби оправлялись от потрясения, вызванного этой захватывающей встречей, сэр Роланд, доктор Мэдден и Морис Клау успели о чем-то пошептаться, после чего Клау заявил:

— А теперь сэр Роланд расскажет нам о смерти мистера Гейдельбергера!

Гримсби вперил взгляд в молодого баронета; последний тем временем начал свой рассказ:

— Как вам уже известно, после отъезда из Англии я вместе с тремя другими компаньонами разрабатывал копи в Западной Африке. Состояние здоровья вынудило меня вернуться в Англию; я приехал в Креспинг и поселился у Хинксмана под именем «мистера Роджерса» — обстоятельства, при которых я покинул дом, заставляли меня держать свое возвращение в секрете от жителей деревни. Наши успехи в Африке были достаточно скромны, и когда я узнал, что отец умер и Креспи-холл попал в руки Гейдельбергера, я понял, что моих скудных капиталов не хватит на выкуп поместья. Все это потрясло меня; никому не открываясь — борода, которую я отрастил в Африке, служила отличной маскировкой, но сейчас ее сбрили по указанию врачей — я стал наводить справки о Райдере. Нашел я его без труда и только он один во всем Креспинге знал, кто я такой.

Теперь я перехожу к событиям, непосредственно связанным со смертью Гейдельбергера. В старом поместье имелась одна вещь, пробуждавшая во мне множество воспоминаний; я хотел во что бы то ни стало сохранить ее у себя — и готов был торговаться. То был портрет моей матери. Упомяну также, что по причинам, о которых я не хочу распространяться, я скорее сжег бы портрет, чем позволил ему попасть в руки Гейдельбергера.

С этой целью я обратился за помощью к Райдеру — если бы не моя личная просьба, тот ни за что не согласился бы выполнить подобное поручение. Это было за день до смерти Гейдельбергера; тем утром я получил известия из Африки, пробудившие во мне надежду на спасение своего старого дома от позорной судьбы. Мои надежды оправдались: сегодня я узнал, что копи сделали меня и моих компаньонов богачами. Думаю, опрометчивое замечание Райдера, говорившего о возможности выкупа поместья у Гейдельбергера, заставило людей подозревать, что старик замыслил кровавое преступление.

Райдер, между тем, назначил встречу с Гейдельбергером и пришел на нее, как и было договорено. Я боялся за Райдера, опасаясь, что еврей — который славился очень жестоким характером — может дурно с ним обойтись. Поэтому я предпринял некоторые шаги; косвенным образом они и стали причиной трагедии.

Как и в большинстве старинных замков эпохи, в Креспи-холле немало потайных проходов, туннелей и выходов. По древней традиции, тайну их существования бережно хранят члены семьи. Я решил стать незримым свидетелем беседы Райдера с Гейдельбергером и воспользовался для этого потайным ходом — он начинается в кустах ярдах в пятидесяти от западного крыла. Пройдя через туннель, я поднялся по ступеням и очутился за старинной картиной, которая украшает пиршественную залу. Рама картины на самом деле является дверью; она открывается при нажатии пружины, но древний механизм проржавел и еле действовал. Отсюда я мог слышать все, что говорилось в зале: я рассудил, что переговоры состоятся там, где висит портрет моей матери.

Так и случилось — не успел я преодолеть две последние ступени, как в зале послышались шаги. Гейдельбергер заговорил первым:

— Только подумать, что ты захотел купить портрет леди Креспи, сентиментальный старый глупец! Будь на твоем месте кое-кто другой, я бы понял такую настойчивость!

Затем я услышал голос Райдера.

— Что вы хотите этим сказать, мистер Гейдельбергер? — спросил он.

Я с любопытством ждал ответа еврея. Как я и предполагал, он высказал грязные и необоснованные обвинения в адрес моей бедной матери. Я не мог молча терпеть это оскорбление; лопнуло и терпение старого Райдера — когда я отворил дверь и бросился в комнату, чтобы встретиться с этим клеветником лицом к лицу, послышался звук удара и Гейдельбергер, как дикий зверь, взревел от ярости.

В следующий миг он схватил старика за горло. Но прежде, чем он успел что-либо сделать, я нанес ему сильный удар кулаком; он разжал свою хватку и обернулся к новому противнику.

Я обязан отдать должное Гейдельбергеру: похоже, он не знал страха, и нападение врага, о чьем присутствии он даже не подозревал, лишь прибавило ему сил. Он смерил меня взглядом, и в лице его не было никаких признаков испуга.

— Так это вам нужна картина, а? — усмехнулся он. — Полагаю, вы…

— Прекратите! — сказал я. — Я Роланд Креспи, и я не намерен выслушивать ваши грязные оскорбления!