Среди факиров

— Я готов, саиб, — ответил факир просто и решительно.

— Принимая во внимание твое усердие, твое самоотвержение, многочисленные услуги, оказанные тобою твоим господам, ты умрешь самой благородной смертью, какой только может пожелать верующий. Это будет священное обезглавление.

— Благодарю, о лучший и самый уважаемый из властителей! — воскликнул факир, падая на колени.

— Пусть принесут кариват! — сказал холодно пундит.

Два факира тотчас же встали и вышли, чтоб поскорей исполнить приказание.

В числе странных и ужасных пыток, выдуманных индусами, существует добровольное обезглавление, совершаемое самим осужденным. Быть своим собственным палачом, отрубить себе голову решительно, одним ударом — это вещь довольно трудная. Надо непременно одним ударом, потому что в этом случае добровольный мученик считается святым; если же это ему не удастся, он считается оскорбителем святыни, и душа его должна переселиться в тело нечистого животного. Орудие этого убийства есть karivat. Это металлическое полулуние, по которому скользит очень тонкое стальное лезвие, приводимое в движение следующим образом: оконечности этого лезвия снабжены двумя цепями со стременами на концах. Осужденный садится или ложится, надевает на шею полулуние и кладет ноги в стремена. Потом он дает обеими ногами сильный толчок, достаточный для того, чтоб отделить голову от туловища. Такого рода самоубийство распространено у тех, кому надоела жизнь; они приводят его в исполнение с большой торжественностью, со всевозможными священными обрядами. Что же касается обреченных на него факиров, они исполняют его тем охотнее, что оно считается благородным искуплением. Таким образом, в глазах Кришны и других адептов Берар, лишая себя жизни, был одновременно и наказан, и вознагражден.

Оба факира вернулись, неся, как святыню, на широком белом полотнище роковое орудие казни. Они разложили покрывало на земле, и Берар стал на середину его, ловко расположив различные части karivat'a, которые загремели и зазвенели. Он надел полулуние себе на шею, вдел ноги в стремена и сел, сильно согнув их, чтоб употребить в решительную минуту возможно большее усилие и отрезать себе голову одним ударом. Как человек, знакомый с неизменными обрядами этих трагических церемоний, Берар, приготовившись к действию, стал ожидать обрядовых слов, которые должен был произнести распорядитель обряда, а также знака, который тот должен был ему подать. Эти слова — священные изречения, читаемые пундитами; знак — это движение руки от сердца до уст…

Кришна начал читать длинную и монотонную псалмодию, продолжавшуюся несколько минут. Потом он остановился и посмотрел на Берара. Тот напряженно ожидал знака.

Но Кришна не сделал знака, за которым должна была последовать смерть факира. Обратившись к Берару, утомленному ожиданием, он сказал серьезно:

— Правила божественного Ману учат нас человечности: они приказывают помогать слабым и не запрещают прощать… Ты проявил человечность… ты спас, несмотря на их происхождение, двоих детей, находившихся в опасности… и поэтому ты не исполнил в точности моих приказаний… В свою очередь, и я прощаю тебя и приказываю тебе жить!

— Хорошо, господин, я буду жить! — ответил Берар, принимая приказание жить с тем же хладнокровием, с каким он принял приказание умереть.

— Это подобие смерти будет твоим единственным наказанием. А теперь, сын мой, к делу! Некогда мы изгнали из нашей среды злодея, нечистого, сына свиньи… Биканеля! Мы оставили его в живых, так как закон настоятельно требует, чтоб никто не убивал брамина, даже недостойного. Однако сегодня мы осудили на смерть Биканеля. Мы узнали, что он надругался над священными останками нашего брата Нариндры, и поэтому он более не находится под защитой писания. Иди, Берар, иди!.. Отомсти за нас и освободи землю от этого чудовища!

Потом, обратясь к другим факирам, пораженным неожиданностью этой сцены, он прибавил:

— А вы, дети, готовьтесь отправиться в страну афридиев. Люди, ведущие священную войну, нуждаются в вашей помощи.

ГЛАВА IV

Безвыходное положение. — Минута отчаяния. — Раздирающий душу крик. — Звуки тромбона. — Тот, кого не ждали. — Разговор между человеком и слоном. — Примитивный телефон. — Бомбардировка и саперные работы. — Перед кирпичной стеной. — Ум слона. — Переговоры. — Воздух! — Берар, Боб и Рама.

Находка ящика с именем и гербом герцогов Ричмондских под основанием Башни Молчания была, конечно, событием весьма неожиданным. Пеннилес и Патрик одновременно вспомнили о богатстве того предка, который был убит в Каунпуре и который доверил свои деньги гебрскому купцу, на честность и верность которого он полагался. Но благодаря каким таинственным обстоятельствам этот ящик, заключающий в себе огромное богатство, мог очутиться в этом мрачном месте, в которое никто не мог проникнуть, не будучи обвиненным в святотатстве? Впрочем, им некогда было долго рассуждать. Они уже начинали чувствовать недостаток воздуха. Надо было как можно скорее освободить выход назад, чтобы не задохнуться; за это дело и принялись все трое с помощью ребенка. Более чем когда бы то ни было измученные голодом и жаждой, слабо освещенные фосфорным блеском, придававшим им вид привидений, стесненные в узкой яме, где они едва могли шевелиться, они испытывали ужасное чувство медленного удушения. Это была поистине ужасная борьба со смертью, которая и в простом, и в переносном смысле слова окружала их со всех сторон; но их непреодолимая энергия все-таки восторжествовала. Рука Пеннилеса, пальцы и ногти которого были покрыты кровью, разрыла последнюю кучу песку. Он вскрикнул, прильнув ртом к отверстию, вдохнул в себя воздух и немного пришел в себя, затем начал нервно выбиваться ногами, руками и машинально полез по наклонному коридору.

Он вылез на кучу костей, совсем раскаленных от солнца, которое сильно жгло. Высоко-высоко, теряясь в небе, которое было утомительно однообразного серо-голубого цвета, неподвижно парили несколько больших рыжих коршунов, между тем как остальные были погружены в тяжелую дремоту. В этой мертвой обстановке, в этой Башне Молчания, вполне заслуживавшей свое название, чувствовалось гнетущее одиночество. Он прошептал разбитым голосом:

— О Клавдия, Клавдия, увижу ли я тебя когда-нибудь?

И из его губ, растрескавшихся от ужасного жара, вырвался крик ярости, страдания, отчаяния, крик измученного животного. Против всякой возможности, как бывает иногда в мучительных кошмарах, извне раздался ответный крик, крик дикий, дрожащий; коршуны, заслышав его, вытянули головы. Пеннилес, внезапно опомнившись, узнал этот звук, напоминавший звук медного инструмента, кимвала, тромбона:

— Уинк!..

— Рама! Это Рама! — сказал он, недоумевая, не веря своим ушам. Он закричал опять, как можно громче: — Рама, Рама, на помощь, на помощь!

— Уинк, Уинк!.. — раздался опять голос умного животного, которое в то же время принялось сильно пыхтеть.

— Рама, доброе животное, на помощь!

Услышав дрожащий и раздирающий звук голоса, обыкновенно столь ласкового и кроткого, слон понял, что его друг находится в большой опасности. Но так как он не умел выражать свою мысль различными способами, то он опять ответил:

— Уинк! Уинк! Уинк!

Как будто бы он хотел сказать:

— Я понял! Подожди немного!

Через несколько секунд раздался неслыханно сильный удар по железной двери. Большие рыжие коршуны, выведенные из оцепенения, развернули свои огромные крылья и начали летать с пронзительным визгом. Увы! Окованная железом дверь даже не дрогнула. Вероятно, слон поднял хоботом камень потяжелее, чем первый, так как Пеннилес слышал, как он пыхтел и визжал.

— Бум!

Раздался второй толчок, и камень, разбившийся от ужасного удара, разлетелся на тысячу кусков.

— Тут нужна была бы пушка! — пробормотал Пеннилес, разочарованный. Слон, со своей стороны, видя, что успеха нет, оставил свои попытки. Он зарычал от гнева, и Пеннилес услыхал, как он поскакал, будто цирковая лошадь, вокруг этой башни, в которой старался открыть менее защищенные места. В эту минуту послышался глухой шум в подземном коридоре. Товарищи капитана, беспокоясь, что он не возвращается, начали звать его и стучать ногами в ящик; звуки эти громко отдавались в сухом дереве. Слон тоже услышал подземный шум, остановился и стал пыхтеть. Пеннилес вернулся к товарищам, которые все еще продолжали стучать, и сообщил добрую новость. Теперь в глубине колодца можно было дышать и можно было бы даже чувствовать себя не очень скверно, если б не голод и жажда.