Среди красных вождей том 1

По мере того, как время все более и более отодви­гало меня от того момента, когда я, весь разбитый и физически и нравственно всем пережитым мною, ушел из этого ада, ушел, со все растущим во мне разочарованием, отложившимся в конечном счете в яркое сознание, что я сделал роковую ошибку, войдя в ряды советских деятелей, тем сильнее и note 8 императивнее стало говорить во мне сознание того, что я обязани перед своею совестью и, что главноеи перед моей родиной, описать все, испытанное мною, все те порядки и идеи, которые царили и продолжают царить в со­ветской системе, угнетающей все живое в России…

Note8

8

Из дальнейшего, читатель, надеюсь, поймет, что, уйдя с советской службы, я, конечно, не мог не унести с собой чувства глубокой обиды, глубокого оскорбления моего простого человеческого достоинства… Скажу правду — первое время после отставки я был не чужд известного рода личного озлобления, и потре­бовались годы, долгие годы тяжелой внутренней работы, пересмотра всего пережитого, своих взглядов и выработки новых… Необходимо было время, чтобы пережитый события и все лично перенесенное и выстраданное, ото­шли, так сказать, на расстояние известного «исторического выстрела», чтобы я мог подойти к ним с боль­шей или меньшей объективностью (насколько это, разумеется, возможно для отдельного индивидуума), нужно было, по возможности, задавить в себе все мелкое, лич­ное… Нужно было выработать в себе способность от­нестись к событиям исторически.

В результате, всего этого индивидуально сложного, но лишь вскользь намеченного мною, процесса, я пришел к окончательному решению, что я не имею права молчать. И лишь сознание моего гражданского долга руководит мною в этом решении, и я искренно буду стремиться говорить обо всем только голую правду.

Считаю нелишним заметить, что я был все время на весьма ответственных постах, а именно: сперва первым секретарем Берлинского посольства (во време­на Иоффе), затем консулом в Гамбурге, (и одновре­менно в Штеттине и Любек), затем Заместителем note 9 Народного Комиссара Внешней Торговли в Москве, далее Полномочным представителем народного комиссариата внешней торговли в Ревеле (где я сменил Гуковского), и, наконец, директором "Аркоса" в Лондоне.

Note9

9

С последнего поста, как я упомянул выше, я ушел 1-го августа 1923 года.

Таким образом, я много видел.

Я знал многих известных деятелей большевизма со времен еще подпольных. И, само собою разумеется, вспоминая о тех или иных событиях, я не могу не говорить и об этих деятелях. А потому в этих воспоминаниях в последовательной связи выступят Ленин, Красин, Иоффе, Литвинов, Чичерин, Воровский, Луначарский, Шлихтер, Крестинский, Карахан, Зиновьев, Коллонтай, Копп, Радек, Елизаров, Клышко, Берзин, Квятковский, Половцева, Крысин и др.

Я опишу в последовательной связи, как и почему я вместе с моим покойным другом (с юных лет) Красиным, решили пойти на советскую службу при всем нашем критическом отношении к ней, и почему я в конце концов расстался с ней.

note 10

ВВЕДЕНИЕ

… Я принимал довольно деятельное участие в февральской революции 1917 года. В мае того же года я по личным делам ухал в Стокгольм, где обстоя­тельства задержали меня надолго. В начале ноября 1917 года произошел большевистский переворот. Я не был ни участником, ни свидетелем его, все еще находясь в Стокгольме. Там я сравнительно часто встречался с Воровским, который был в Стокгольме директором отделения русского акционерного общества «Сименс и Шуккурт», во главе которого в Петербурге стоял покойный Л. Б. Красин. В то время Воровский очень ухаживал за мной, частенько эксплуатируя мою дружбу с Красиным и мое некоторое влияние на него, для устройства разных своих личных служебных делишек…

Note10

11

В первые же дни после большевистского перево­рота, Воровский, встретясь со мной, сообщил мне с глубокой иронией, что я могу его поздравить, он, де­скать, назначен «советским посланником в Швеции». Он не верил, по его словам, ни в прочность этого захвата большевиками власти, ни в способность большевиков сделать что-нибудь путное, и считал все это note 11 дело нелепой авантюрой, на которой большевики «обломают свои зубы». Он всячески вышучивал свое назначение и в доказательство несерьезности его обратил мое внимание на то, что большевики, сделав его посланником, не подумали о том, чтобы дать ему денег.

Note11

12

— Ну, знаете ли, — сказал он, — это просто во­девиль, и я не хочу быть опереточным посланником опереточного правительства!..

И он продолжал оставаться на службе у «Сименс и Шуккерт», выдавая в то же время визы на въезд в Poccию. Через некоторое время он опять встретился со мной и со злой иронией стал уверять меня, что большевистская авантюра, в сущности, уже кончилась, как этого и следовало ожидать, ибо «где же Ленину, этому беспочвенному фантазеру, сделать что-нибудь положи­тельное… разрушить он может, это легко, но тво­рить — это ему не дано…» Те же разговоры он вел и с представителями посольства временного правительства (Керенского)… Но я оставляю Воровского с тем, что еще вернусь к нему, так как он является интересным и, пожалуй, типичным представителем обычных советских деятелей, ни во что, в сущности, не верующих, надо всем издевающихся и преследующих, за немногими исключениями, лишь маленькие личные цели карьеры и обогащения.

Слухи из России приходили путанные и темные, почему я в начале декабря решил лично повидать все, что там творится. И, взяв у Воровского визу, поехал в Петербург. Случайно с тем же поездом в Петербург - же ехал директор стокгольмского банка Ашберг, который, стремясь ковать железо, пока горячо, вез с собой целый проект организации кооперативного банка в России. Он познакомил меня дорогой с note 12 этим проектом. Идея казалась мни весьма целесо­образной для данного момента, о котором я мог судить лишь по газетным сведениям.

Note12

13

Мы прибыли в Петербург около двух часов но­чи. Улицы были пустынны, кое - где скупо освещены. Редкие прохожие робко жались к стенам домов.

Извозчик, везший меня, на мои вопросы отвечал неохот­но и как то пугливо.

— Да, конечно, вяло сказал он в ответ на мой вопрос, — обещают новые правители сейчас же созвать Учредительное Собрание… Ну, а в народе идет молва, что это так только нарочно говорят, чтобы перетянуть народ на свою сторону.

На утро я поехал повидать Красина в его бюро.

— Зачем нелегкая принесла тебя сюда? — Таким вопросом, вместо дружеского приветствия встретил он мое появление в его кабинете..

И много грустного и тяжелого узнал я от него.

— Ты спрашиваешь, что это такое? Это, милый мой, ставка на немедленный социализм, то есть, утопия, до­веденная до геркулесовых столбов глупости! Нет, ты подумай только, они все с ума сошли с Лениным вместе! Забыто все, что проповедывали социал-демократы, забыты законы естественной эволюции, забыты все наши нападки и предостережения от попыток тво­рить социалистические эксперименты в современных условиях, наши указания об опасности их для народа, все, все забыто!

Людьми овладело форменное безумие: ломают все, все реквизируют, а товары гниют, про­мышленность останавливается, на заводах царят коми­теты из невежественных рабочих, которые, ничего не понимая, решают все технические, экономические и, note 13 чорт знает, какие вопросы! На моих заводах тоже комитеты из рабочих. И вот, изволишь ли видеть, они не разрешают пускать в ход некоторые машины… «Не надо, ладно и без них!»… А Ленин… да, впрочем, ты увидишь его: он стал совсем невменяем, это один сплошной бред! И это ставка не только на социализм в России, нет, но и на мировую революцию под тем же углом социализма! Ну, остальные, которые около него, ходят перед ним на задних лапках, слова поперек не смеют сказать и, в сущ­ности, мы дожили до самого форменного самодержавия"…

Note13

14