Среди красных вождей том 2

Больной и физически и душевно, весь терзаемый противоречиями, чувствуя себя в роковом кольце, из которого не было выхода, Иоффе, не желая сдаваться — настолько то он был порядочен — покончил с собой выстрелом из револьвера… А ведь он был безусловно талантливый человек и, в частности, как дипломат, пользовался далеко за советскими сфе­рами выдающейся репутацией…

XXX

Читателю, хоть сколько-нибудь следившему за развитием советской власти с самого ее появления на ис­торической арене, известно, конечно, что правительства всех стран, до Америки включительно, наложили в свое время между прочим, бойкот на русское золото, которое, таким образом, легально не котировалось на западноевропейских биржах. Между тем, у советского правительства для его закупок, не считая небольших запасов иностранной золотой валюты, оставшихся от царских времен, не было иных ресурсов, кроме золотых полуимпериалов. До моего приезда Гуковский, как я уже отметил, ведший небольшой обмен валюты лично, по произвольному ему одному ведомому курсу, прямо из своего письменного стола, а в крупном масш­табе при посредстве такого банкира как упомянутый выше Сакович, все время терял на этом обмене. Это­му понижению курса нашего золота, помимо бойкота, спо­собствовало еще и то, что, заключая договоры с разного рода поставщиками на товары, он в виде авансов, открывал им аккредитивы, внося наше русское золото, которое уже сами поставщики должны были обменивать note 96 на ходовую, обычно шведскую, германскую и изредка английскую, валюту. Поставщики пользовались угнетенным положением русского золота на западноевропейской бир­же, а кроме того, входя с Гуковским в «полюбовные» сделки, лимитировали наше золото в иностранной валю­те по самому низкому курсу. У нас же в Москве, плохо разбираясь в валютных операциях и переоценивая удельный вес бойкота русского золота, одобряли те курсы, о которых им сообщал Гуковский в своих реляциях, как о высших "достижениях".

Note96

432

Назначив меня в Ревель, советское правитель­ство возложило на меня обязанность снабжать актуаль­ной валютой всё наши заграничные организации, возглавляемые Красиным в Лондоне, Коппом в Берлине, Литвиновым в Копенгагене и разными, специально ко­мандированными в ту или иную страну, лицами (как, например, Бронштейн, брат Троцкого) для определенных закупок, а также и многочисленные тайные отделения Коминтерна, пожиравшие массу денег…

Задача эта при современной ситуации была очень нелегкая. Я имел возможность продавать золото только в Сток­гольме. Конечно, стокгольмская биржа была лишь промежуточным этапом для нашего золота и в свою оче­редь перепродавала его (иногда, как мне говорили, для обезличивания нашего золота в интересах сокрытия его происхождения, его перетапливали в слитки «свинки») на крупных биржах, как берлинская, например. Разумеется, мы теряли от этой перепродажи, но ничего в то время нельзя было поделать…

Когда я приехал в Ревель, наше золото продавалось Гуковским на сток­гольмской бирже по (если не ошибаюсь) 1,83 шведских кроны на золотой рубль. Это было, разумеется, очень мало.

note 97 Прежде всего я устранил, конечно, «банкира» Саковича и вошел в непосредственные сношения с банком "Шелль и К°." и стал производить мои валютные операции через его посредство, что мне гарантировало известную устойчивость и добросовестность, и избавля­ло от необходимости уплачивать еще и этому ненужному посреднику известную комиссию. Само собою, устранение Саковича не обошлось без сцены со стороны Гуковского. Через банк "Шелль" я вел и аккредитивные операции, устанавливая в договорах твердо тот курс, по которому я отдавал поставщику золото. Но биржа в Стокгольме была мала и, понятно, я не мог выбрасывать на нее, не рискуя понизить цену, большие количества зо­лота. Приходилось действовать с выдержкой. Тем более, что первое время "Шелль" был один, и у него не было конкурента.

Note97

433

Как раз в это время мне написал стокгольмский банкир Олоф Ашберг, о котором я уже упоминал в "Введении" этих воспоминаний. Он предлагал мне свои услуги, как банкир, говоря, что по пер­вому моему требованию он прибудет в Ревель. Я не­медленно выписал его. Таким образом, я устроил конкуренцию "Шеллю". Насколько я успел узнать Ашберга, работая с ним, это был умный и опытный и да­же талантливый банкир, и он очень помог мне в Ревеле в моих банковых делах. Между прочим, он предложил мне сделать попытку продавать золото в Америке. Дело это было трудное, так как русское зо­лото можно было провезти в Америку только контрабан­дой. Но Ашберг взял на себя всю эту неприятную сто­рону сделки. Я ему дал для пробы 500.000 зол. р. и, спустя известное время он продал его в Нью-Йорке по небывало высокому курсу, около 2,35 шведских крон note 98 за золотой рубль. Но это был единственный случай и повторять его было нельзя из-за трудностей перевоза золота в Америку.

Note98

434

Развивая постепенно, шаг за шагом, мои операции по обмену золота, я путем упорной работы, все повышая и повышая курс золотого рубля, довел его до 2,19 шведских крон на стокгольмской бирже. Должен отдать справедливость и Шеллю и Ашбергу, которые, конечно, зарабатывая сами, все время давали мне необходимые со­веты, чем и помогли мне в сравнительно коротки промежуток времени довести курс золотого рубля до указанного уровня.

Мою работу по поднятию курса рубля очень тормо­зили постоянные требования, предъявляемые лицами, которых я должен был питать валютой и которые осаж­дали меня, не давая мне возможности выжидать, что при правильном ведении валютных операций было необхо­димо. Мешал и досаждал мне также и Гуковский, при котором состоял некто (не ручаюсь за точность его фамилии) Дивеловский, титуловавший себя "полномочным представителем Коминтерна". Личность совершенно бесцветная, он по распоряжению Коминтерна, которому был открыт беспредельный кредит, постоянно обращался ко мне с требованиями перевести в такой то и такой то валюте столько то и столько то за счет Коминтерна по таким то и таким то адресам: это были условные адреса на имя разных нейтральных лиц.

Причем требования эти скреплялись подписью Гуковского. Я к Коминтерну не имел никакого отношения и являлся лишь его «банкиром» причем в моих книгах велся точный учет всем переведенным за его счет суммам.

Могу ска­зать только одно, что денег за счет Коминтерна пере­водилось много… Будущий историк сможет, если книги note 99 эти не будут уничтожены, точно установить суммы выброшенных на дело "мировой революции" народных сбережений которые я с таким трудом превращал в актуальную валюту.

Note99

435

Я сказал: "на дело мировой революции". Приведу из этой сферы один эпизод, из которого читатель увидит как расширительно толковался этот термин и его потребности. Я опишу этот эпизод подробно, что­бы читателю были ясны все его детали.

Мне подают полученную по прямому проводу шиф­рованную телеграмму. Она подписана "самим" Зиновьевым. Вот примерный ее текст:

"Прошу выдать для надобностей Коминтерна имеющему прибыть в Ревель курьеру Коминтерна то­варищу Сливкину двести тысяч германских золотых марок и оказать ему всяческое содействие в осуществлении им возложенного на него поручения по покупкам в Берлине для надобностей Коминтерна товаров .Зиновьев."

(ldn-knigi, дополнение:

http://www.memo.ru/memory/communarka/list7.htm

Сливкин Альберт Моисеевич.Род.1886, г. Двинск (Латвия); еврей, член ВКП(б), обр. низшее, помощник начальника Главного Управления Кинопромышленности СССР, прож. в Москве: Брюсовский пер., д.7, кв.71.

Арест. 3.08.1937. Приговорен ВКВС СССР 15.03.1938 по обв. в провокаторской деятельности в РСДРП. Расстрелян 15.03.1938. Реабилитирован 19.11.1959.

И вслед за тем ко мне является без доклада и даже не постучав, и сам "курьер" Коминтерна. Это развязный молодой человек типа гостинодворского мо­лодца, всем видом и манерами как бы говорящий: "а мне наплевать!" Он спокойно, не здороваясь и не пред­ставляясь, усаживается в кресло и, имитируя своей по­зой "самого" Зиновьева, говорит:

— Вы и есть товарищ Соломон?.. Очень приятно… Я Сливкин… слыхали?.. да, это я, товарищ Сливкин… курьер Коминтерна или правильнее, доверенный курь­ер самого товарища Зиновьева… Еду по личнымпоручениям товарища Зиновьева, — подчеркнул он.

Я по своей натуре вообще не люблю ами-кошонства note 100 и, конечно, появление "товарища" Сливкина при описанных обстоятельствах вызвало у меня обычное в таких случаях впечатление. Я стал упорно молчать и не менее упорно глядеть не столько на него, сколько в него. Лю­ди, знающие меня, говорили мне не раз, что и мое молчание и гляденье "в человека" бывают очень тяжелы­ми. И, по-видимому, и на Сливкина это произвело удру­чающее впечатление: он постепенно, по мере того, как говорил и как я молчал, в упор глядя на него, стал как то увядать, в голосе его послышались нотки какой то неуверенности в самом себе и даже легкая дрожь, точно его горло сжимала спазма. И манеры и поза его стали менее бойкими… Я все молчал и глядел…

Note100

436

— Да, по личным поручениям товарища Зиновье­ва… по самым ответственным поручениям, — как бы взвинчивая себя самого, старался он продолжать, посте­пенно начиная заикаться: — Мы с товарищем Зиновьевым большие приятели… э-э-э, мы… т. е., он и я… Вот и сейчас я командирован по личному распоряжению то­варища Зиновьева… э-э-э… никого другого не захотел послать… э-э-э… пошлем, говорит, товарища Сливкина… он, говорит, как раз для таких деликатных поручений… э-э-э… Меня все знают… вот и в канцелярии у вас… все… э-э-э… спросите, кого хотите про Сливки­на, все скажут… э-э-э… душа… э-э-э… человек…