Среди людей

Пригласив Сазонова сесть на диван, он устроился рядом. Теперь свет из окна падал прямо на его лицо, на удивительно для взрослого человека голубые глаза, и Сазонов вдруг отчетливо увидел сходство с солдатом Кравченко.

— С вашего разрешения я закурю, — сказал Сазонов.

Заметив, что посетителю как-то не по себе, Зубарев пошутил:

— Вы не волнуйтесь, товарищ майор: я не убегу…

— Обстоятельства вынуждают меня, — сказал Сазонов, — задать вам ряд вопросов личного порядка. Имя-отчество вашей покойной супруги — Зоя Семеновна?

Зубарев кивнул.

— В сорок втором году, в январе месяце, при артобстреле, — продолжал Сазонов, — в вашу квартиру попал немецко-фашистский снаряд. Так?

Расстегнув ворот кителя, Зубарев снова кивнул.

— Известна ли вам дальнейшая судьба вашего сына? — спросил Сазонов.

— Он погиб при эвакуации через Ладогу, — спокойно ответил Зубарев. — Я трижды наводил справки, последний раз в сорок шестом году.

— Прошу прощения, имя вашего сына?

— Иван.

— Не могли бы вы сообщить какие-нибудь особые телесные приметы ребенка: шрамы, бородавки, родимые пятна?..

— Он жив? — быстро спросил Зубарев.

— Определенно утверждать не могу, — сказал Сазонов. — Но есть некоторые основания полагать… — Он не закончил фразу и вынул из кармана фотокарточку Кравченко. — Эта фотография вам ничего не говорит?

С фотографией в руках Зубарев подошел к свету. Сазонов поднялся следом и встал за его спиной. Сделал он это потому, что ему хотелось быть ближе к Зубареву в тот момент, когда надо всей силой своей веры поддержать его, может быть, слабо затлевающую надежду.

— Я ничего не понимаю… — сказал Зубарев, медленно рассматривая карточку; он обернулся с виновато-беспомощным лицом. — Ему было три года… Война ужасно отшибает память, Все время встречаешь людей, которых ты когда-то встречал, и не можешь вспомнить, кто они. У вас так бывало?

— Бывало, — сказал Сазонов.

— Вы могли бы узнать своего сына через шестнадцать лет?

— Мой сын пропал без вести в сорок третьем году.

— Вы его искали?

— Искал, — сухо ответил Сазонов.

Зубарев снова стал всматриваться в фотографию. Сазонов увидел сзади, как постепенно краснеют его уши.

— Вы спрашивали относительно примет, — сказал Зубарев. — В зиму перед войной я катал его на финских санях с горы. Сани опрокинулись. Я тоже упал и придавил его ногу к железному полозу. Пришлось зашивать, шрам, должно быть, остался… Может быть, это вам поможет?

«Почему вам?» — подумал Сазонов.

И, словно угадав его мысль, Зубарев поправился:

— Я нехорошо сказал… Как ваше имя-отчество?

— Николай Васильевич.

— Поймите меня правильно, Николай Васильевич. Я должен точно знать, я должен быть совершенно уверен, что это мой сын…

— Какую ногу вы ему ушибли?

— Сейчас вспомню. — Он вытянул перед собой руки, придав им такое положение, в котором они были много лет назад, когда он толкал впереди себя финские сани с ребенком. — Правую!

Все это он проделал быстро и не совсем сознательно, не видя или не понимая, что делает.

Сазонов больше задерживаться не стал. Сказав, что известит Зубарева в случае надобности, он ушел.

По дороге в Управление Сазонов раздраженно корил себя, что зря рассказал совершенно постороннему человеку о своем сыне.

И еще он подумал, как бы сам вел себя, если бы к нему пришли с той же вестью, с которой явился он. Скрипнув зубами, он даже зажмурился — так пронзительна была эта мысль. И все-таки… и все-таки он тоже хотел бы быть уверен, что найден именно его сын.

Много лет назад, потеряв надежду найти сына, он пробовал пить, но горе, настоянное на водке, становилось еще крепче. Уже давно ясно было, что эта военная формула «без вести пропавший» ничего иного не означает, как смерть, однако ожесточенная вера в эту формулу приносила облегчение, она была похожа на веру в загробную жизнь.

Вернувшись в Управление, Сазонов тотчас же написал письмо Федору Кравченко с просьбой сообщить, имеются ли у него какие-нибудь особые телесные приметы — шрамы, бородавки, родимые пятна — и где они расположены.

Ответ пришел быстро.

У Федора Кравченко на правой ноге, под коленкой, оказался шрам.

«Искал я еще чего-либо подходящего, — сообщал солдат, — но в остальном тело у меня чистое, а откуда взялся ко мне этот шрам, сказать не умею».

Не медля, Сазонов написал в политотдел воинской части: он просил отпустить Кравченко в краткосрочный отпуск для свидания с отцом.

В отделении уже знали о предстоящем свидании, такие события случались не часто, и весть о нем разнеслась по коридорам Управления.

Примчался редактор многотиражки, сказал, что под это дело надо отвести три колонки на второй полосе.

— Кстати, товарищ Сазонов, вы не выясняли, солдат — отличник службы? — спросил редактор.

Сазонов ответил, что этими подробностями он не интересовался.

— А у Зубарева есть правительственные награды?

И этого Сазонов не знал.

Капитан Серебровский, находившийся тут же в комнате, строго сказал редактору:

— Вы мало пропагандируете гражданский розыск. Ему надо придавать широкое политическое звучание!.. Молодежь должна воспитываться на этих примерах.

Редактор обернулся несколько оробело: он знал, что газета всегда что-нибудь мало пропагандирует или недостаточно отражает.

— А вы могли бы, товарищ капитан, написать об этом конкретном случае статью для нашей многотиражки? — спросил редактор.

Серебровский боком, вопросительно посмотрел на Сазонова.

— Может, — сказал Сазонов.

Через два дня приехал Федор Кравченко. Прямо с вокзала он явился в Управление городской милиции. Как только он вошел в комнату, у Сазонова исчезли последние сомнения: казалось, что это Зубарев справил себе солдатский парадный мундир, яростно начистил новые сапоги, постригся под машинку, выпил волшебной живой воды и, как в добрых народных сказках, сбросив со своего хребта лет двадцать пять, возник перед столом Сазонова.