Среди падших (Из Киевских трущоб)
Шрифт:
Хрящиха отерла сухие глаза и продолжала:
— Надо, думаю, помочь, работы какой найти, уроков или что другое…
Улюша встрепенулась…
— Что, паненочка, вздохнула, прислушиваться стала? Слушай, слушай дальше: бегала я, бегала по знакомым, — где уроки предлагала, потому знала, что уроки искали… в газетках вычитала, — где переписки, где в продавщицы предлагала — не берут. Везде знакомство нужно, и вдруг прихожу в один дом, хороший дом, паны хорошие живут, зажиточные, и ласковые и сердечные, и говорю им, так и так, барышня в нужде проживает, нет ли места какого… а они вдруг говорят, пусть сюда приезжает, нам чтица нужна, романы читать. Очень они тронулись рассказами моими про нужду про вашу и даже заплакали. Сидят и плачут оба, муж и жена… Я им ручки целовать…
Улюша рванулась и от радости поцеловала Хрящиху.
— Ишь, обрадовалась! Самое
— Боже! да я на все согласна, на все! В чем дело, — говорите?
— Мы, говорит, любим, чтобы гувернантка или чтица богато была одета, в шелку и чтобы белье дорогое… Чистота, опрятность прежде всего…
— Но у меня…
— Паненка, не перебивай… Мы, говорят, знаем, что у ней денег нет, мы ей все сошьем, а она нам понемногу выплачивать будет. Подпишет штётец и конец… вот души какие, таких теперь других и не встретишь! Нельзя, говорят, ей в тряпье ходить. У нас гости бывают, и все кавалеры разные, при них тоже читать придется, ну и надо быть понарядней… а я про себя думаю, вот и хорошо, что понарядней, может, и женишок подвернется, пан какой-нибудь…
Уля не помнила себя от радости. Кончились ее мытарства. Она будет сыта, обута — на свои трудовые деньги.
— Когда же можно переезжать? — спросила она у Хря-щихи.
— А вот как, завтра, чтоб ты, паненка, не сомневалась, к тебе портниху пришлют, мерочку снимут и белья привезут, а там дня через три и туалетик доставят, вроде пенюр-чика… а там я соседу с рук на руки тебя, ангелочка, и сдам… Счастливая ты! другая бы, может, с голоду померла, а ты в довольство попала… Значит, по рукам?…
Улюша протянула руку.
— А как зовут тебя? Я там, как хвалила тебя, сказала, что Еленой… может, и верно, Еленой… Прекрасная Елена…
— Нет, меня зовут Улей… Ульяной…
— А документы есть?
— Есть…
— Какие?
— Паспорт, метрическое, свидетельство об окончании гимназии и…
— Ну ладно, давай их сюда. Я передам господам Панту-хам… Пусть видят, что ты благородная и с науками. Словом, как надо быть паненке…
Уля достала бумаги и передала их Хрящихе. Та быстро их спрятала в карман — точно боясь, что ее жертва раздумает и отберет их обратно. Но бедная Уля не подозревала ничего. Она была опьянена счастьем. Ей и в голову не приходило, в какой ужасный вертеп она попадет, откуда нет выхода, кроме вертепов еще хуже и ужасней… Точно бабочка на огонь, летела она в расставленные сети. Хрящиха тряслась от волнения и довольства, что юная, хорошенькая головка так, очертя, бросается в объятия разврата, в объятия власти тьмы, созданной светом. Она уже считала барыши, которые получит. Она видела в своем воображении Улюшу в бархате, дорогих каменьях, при свете электрических люстр, танцующую под игру тапера. Богачи, и старые, и молодые, сыпят Пантуху золото, а он отсыпает часть ей и она богатеет, продавая чужое тело, живой товар… По лицу Хрящихи разлилась блаженная улыбка и она зажевала своими вставными зубами.
— Ну, я пойду, моя паненка, а вот тебе десять рублей на расходы… сочтемся, — Хрящиха вынула золотой и подала Уле. Та еще раз от всего сердца поблагодарила старуху и, крепко поцеловав, проводила ее из номера до самой лестницы. Хрящиха не шла, а летела к Пантуху с приятной вестью о легкой победе. Улюша, тоже довольная, вернулась в свой номер и уже со спокойной совестью легла на убогую кроватку и стала засыпать под песню уличного гула, отдаленно доносившегося до нее. Радостно улыбалось ее красивое личико. Должно быть, радужные грезы посетили ее головку, душу, сердце…
Так она спала до следующего утра. Утром к ней явилась Хрящиха с портнихой. Привезли превосходное белье, сняли мерку для платья и через три дня обещались быть снова. Наконец, миновали и три заветные дня, и Улюша отправилась со своею благодетельницей Хрящихой к Панту-ху, — отправилась, богато одетая в фаевое платье, шелковое белье, чулки, огромную с вывертом шляпу и бархатную кофточку с куньим боа. Странно ей было видеть себя в таком наряде, но мысль о том, что так хотят ее новые хозяева — пресекала все остальные мысли, и Уля, наконец, остановилась у заветной двери. О, если б знала она, куда приходится ей переступать, через какой порог — с каким бы ужасом и омерзением бежала бы она прочь, как бегут от чумы; прочь, прочь от этого проклятого места. Но… Отворилась дверь и захлопнулась. Надолго ли?
Быть может — до старости!
Глава VIII
НА СЛУЖБЕ
Господин Пантух и г-жа Курилич очень любезно и приветливо встретили Улюшу. Они отвели <ее> в комнатку, предназначенную ей, очень чисто, даже богато убранную. Указали на комод и шкаф, в которых она могла найти все необходимое. Улюша разобрала свои жалкие пожитки, вынула карточки отца и матери и, довольная, мысленно беседовала с ними. Незаметно прошел день, наступил вечер и любезный г. Пантух попросил ее переодеться и выйти в гостиную, где он познакомит с двумя-тремя его знакомыми. Улюша поправила прическу и с заалевшимися от волнения щечками пошла за Пантухом. Он ввел ее в пестро обставленную комнату, где уже сидела его супруга, госпожа Курилич, и трое гостей. Курилич представила им свою новую чтицу, — все трое поклонились ей и как-то странно переглянулись. Улюша села и чувствовала, что новые знакомцы с восхищением смотрели на нее и, что называется, ели ее глазами. Один из них был красивый мужчина лет сорока, стриженный ежиком и с красивой, длинной седой бородой; другой — старик лет под шестьдесят — полный, с седой головой и подкрашенной, модно стриженной бородкой; третий — молодой человек, очень красивый, с жгучими черными глазами, красивым лицом, стриженной, полысевшей головой и маленькой бородкой. Довольно вульгарным тоном, непривычным для Ули — они стали заговаривать с ней, подносить пошлые комплименты ее красоте вообще, — глазам, носу, щекам, шейке, ушкам, талье, — и Улю-ша слушала их, краснела и думала: «Какие странные люди: первый раз видят меня, а говорят так, что и добрые знакомые не решатся». До слуха ее долетал звук рояля, топот танцев, смех смешанных женских и мужских голосов и какое-то странное ощущение испытывала она в этой новой, чуждой ей обстановке. Все было ей чуждо — и пестрая, позолоченная мебель, и зеркала, и нахальные взгляды мужчин, и их речи, и даже те люди, к которым она поступила добывать кусок трудового, как она думала, хлеба. Изредка, вынужденная отвечать, Улюша несвязно произносила слова, краснела и часто слезинки навертывались на ее ресницы и отдельными капельками срывались и падали на лиф и на юбку. Так прошло около часа.
Затем г. Пантух оставил ее одну, попросив подождать их, сам же вышел и с госпожой Курилич, и с своими гостями в другую комнату. До слуха Улюши стали доноситься голоса, о чем-то спорившие… Она не могла разобрать, в чем дело, не могла понять из тех урывков, из тех слов, что доносились до ее ушей…
Наконец дверь отворилась, в комнату вошел уже один молодой человек, без своих сотоварищей и г-жи Курилич. Интимно, с какой-то омерзительной ласковостью сел он около Улюши. Курилич приказала подать фруктов и бутылку шампанского. Все это очень быстро внесли. Г-жа Кури-лич налила три бокала и незаметно, во время разговора, в Улюшин всыпала какой-то порошок. Долго не соглашалась Улюша выпить, но, наконец, уступила настоятельным просьбам и отпила полбокала; непривыкшая пить, Улюша разом почувствовала, что вино бросилось ей в голову. Молодой человек любезно упрашивал допить бокал до конца — говоря, что не следует оставлять зла. Улюша выпила; сладкая истома разлилась по ее жилам… Тут вмешалась предупредительная Курилич и, найдя, что в этой комнате слишком накурено, предложила молодому человеку и Улюше перейти в другую…
* * *
Прошел вечер… Прошла ночь… Настало раннее утро… Снег обильно выпал и покрыл белой искрившейся пеленой мостовые, крыши, тополя, уличные фонари и тумбы… Небо, голубое, покрытое дымкой мороза, как-то ясно, чисто, улыбаясь, смотрело на город… Прохожих почти не было… Изредка тащился спящий извозчик, прикрытый полостью… Его лошаденка, лениво, медленно переставляя скрюченные ноги, на память плелась домой… На главных улицах стали появляться дворники со скребками, чтобы начать чистить тротуары…
Среди улиц, натопорщась от мороза, чирикали воробьи с воробьихами, весело поклевывая… Природа-мать позаботилась и об этих маленьких существах…
Вот ударил колокол к заутрени… Первый удар торжественно пронесся по городу… Вот другой, третий, а вот и другие церкви стали призывать к молитве…
Глава IX
В ПАУТИНЕ
Маленькая, обитая пестрым кретоном комнатка была полуосвещена голубым фонарем, бросающим вокруг себя мягкий ласкающий свет.