Среди Йоркширских холмов
Шрифт:
— Это Ламзден. Из Скантона. Помощник мистера Моттрама. У его лошади тяжелые колики, и я не справляюсь. Мне нужна консультация.
Сон мигом слетел с меня.
— А где Моттрам?
— Уехал в отпуск на север Шотландии. — Голос молодого человека дрогнул. — Ну и, конечно, это случилось, когда его тут нет. Он просто обожает эту лошадь… каждый день на ней ездит. Я все перепробовал, но она при последнем издыхании. Не знаю, какими глазами на него посмотрю, когда он вернется… — Наступила пауза. — Собственно, я надеялся застать мистера Фарнона. Он же спец по лошадям, верно?
— Да, — ответил
Я прервал его благодарности и позвонил Зигфриду домой, сообщил ему, что произошло, и почувствовал, как он вырвался из сна.
— Господи! Моттрам!
— Да. И как вы?
Я услышал долгий вздох и слова:
— Я должен поехать, Джеймс.
— Я поеду с вами.
— Да? Но стоит ли вам…
— Конечно. И ведь в эту ночь я дежурю. А моя помощь может пригодиться.
По дороге в Скантон мы почти не разговаривали, но Зигфрид высказал мысли, одолевавшие нас обоих:
— Знаете, Джеймс, в этом есть что-то потустороннее. Похоже, едем мы совершенно напрасно, а Моттрам проникнется к нам еще более нежными чувствами, когда узнает, что мы присутствовали при смерти его любимой лошади. Колики — скверная штука и всегда опасны, даже если ничем не осложнены, а я готов побиться об заклад, что осложнены, и еще как!
Дом Моттрама был расположен на краю Скантона, наши фары осветили каштановую аллею, которая вела к внушительному зданию с красивым портиком. Мы обогнули дом и увидели Ламздена, который сигнализировал фонариком с булыжного двора. Едва мы подъехали, как он повернулся и побежал к освещенному стойлу в углу. Когда мы вошли туда следом, то поняли причину его спешки. Зрелище было страшное. У меня в горле застрял комок, и я услышал, как Зигфрид прошептал:
— Боже мой!
Крупный гнедой конь, спотыкаясь, кружил по стойлу, голова его была низко опущена, глаза выпучились, бока покрылись пеной, колени подгибались, и казалось, он вот-вот рухнет на пол и начнет кататься, что приведет к завороту кишок и неминуемой смерти. Молодой человек отчаянно тянул за уздечку, вынуждая коня кружить.
На вид Ламздену нельзя было дать больше шестнадцати лет, но раз у него имелся диплом ветеринара, значит, к этой цифре следовало прибавить минимум десять. Худощавый, с мальчишеским лицом, которое сейчас посерело от утомления.
— Как хорошо, что вы приехали! — выдохнул он. — Простите, что поднял вас с постели, но я боролся с этими коликами весь день вчера и весь день сегодня, и безрезультатно. Ему все хуже, а я совсем вымотался.
— Правильно сделали, старина, — бодро сказал Зигфрид. — Джеймс подержит коня, а вы расскажете, какие меры принимали.
— Ну, я давал истин как слабительное и хлоральгидрат, чтобы облегчить боль. Еще хлорпромазин и несколько небольших инъекций ареколина, но дальше колоть ареколин воздержался — там такие завалы, что я боюсь разрыва кишечника. Если бы он только хоть чуть-чуть испражнился, но его уже двое суток полностью заперло.
— Ничего, мой милый, вы все сделали правильно,
так что не терзайтесь. — Зигфрид подсунул руку под локоть и пощупал пульс, а когда конь, пошатываясь, шагнул вперед, он оттянул веко и вгляделся в конъюнктиву. Задумался, а затем измерил температуру…— Да… да… — без всякого выражения бормотал он, а потом повернулся к Ламздену. — Вы не сбегаете в дом, не принесете горячей воды, мыло и полотенце? Я хочу провести ректальное исследование.
Молодой человек умчался, а Зигфрид повернулся ко мне:
— Черт, не нравится мне это, Джеймс. Пульс омерзительно слабый, еле его нащупал, конъюнктива кирпично-красная, а температура тридцать девять и четыре. Я не хотел пугать этого юношу, но, думаю, его не вытянуть. — Тут глаза моего партнера широко раскрылись. — И опять Моттрам! Просто проклятие какое-то!
Я промолчал, продолжая держать шатающегося коня. Слабый пульс у лошадей — признак самый зловещий, да и все остальное указывало; что положение осложняет воспаление кишок.
Когда Ламзден вернулся, Зигфрид закатал правый рукав и ввел руку глубоко в прямую кишку.
— Да… да… завалы, как Вы и сказали. — Он несколько секунд тихо насвистывал. — Ну для начала следует облегчить боль.
Он ввел транквилизатор в яремную вену, все время ласково уговаривая коня:
— Тебе от этого полегчает, старина. Бедный ты мой старичок! — Следом он сделал вливание физиологического раствора, чтобы уменьшить шок, и не забыл об антибиотике против энтерита. — А теперь зальем в него галлон жидкого парафина, чтобы смазать всю эту дрянь внутри.
Зигфрид быстро ввел через ноздрю желудочный зонд и держал его, пока я накачивал парафин.
— Теперь мышечный релаксант. — Он сделал еще одну внутривенную инъекцию.
К тому времени, когда Зигфрид очистил и смотал зонд, конь явно почувствовал себя много лучше. Колики на редкость мучительны, а я твердо убежден, что лошади ощущают боль острее всех других животных, и наблюдать их страдания бывает невыносимо. А потому с большим облегчением увидел, как конь заметно успокоился, перестал опасно шататься и явно отдыхал от недавних мук.
— Ну что же, — сказал Зигфрид вполголоса, — теперь будем ждать. Ламзден вопросительно поглядел на него.
— А вам обязательно? Мне так неловко, что вы из-за меня не спите. Уже третий час. Может быть, теперь я и один справлюсь…
Мой партнер ответил ему измученной улыбкой.
— С полным уважением к вам, юноша, мы и дальше будет объединять наши усилия. Лошадь пока просто одурманена, а что положение ее очень серьезно, и говорить не надо. Если мы не заставим заработать кишечник, боюсь, она сдохнет. Ей еще очень многое потребуется, включая зонд. Так что будем и дальше трудиться до победного или иного конца.
Молодой человек опустился на тючок сена и тупо уставился на свои сапоги.
— О Господи, только бы не до иного! На прощание мистер Моттрам сказал мне: «Коробок остается на нашем попечении!»
— Коробок?
— Спичечный Коробок. Это его кличка. Мой патрон на него не надышится.
— Очень грустно, — сказал Зигфрид. — Положение у вас незавидное. По-моему, Моттрам не из тех людей, которым легко что-нибудь объяснить.
Ламзден запустил пятерню в волосы.