Средина. Том 1

— Смолкни, — властно дыхнул вглубь макушки Перший, не желая слышать грубых слов в отношении собственной лучицы. — Ты когда-нибудь наполнишь Бога и сам станешь его частью. Потому такой умный, ощущаешь людскую боль, страдания, зришь видения. Ты, точно почка на ветоньке… Еще лишь зачаток побега и в силу неравномерного роста образуешь замкнутое, скрытое семя… семя… зачаток Бога… Ты поколь только впитываешь в себя тепло, свет этого мира. Но придет время и наружные листочки дотоль защищающие, скрывающие тебя отворятся… Отворятся, и тогда появишься Ты! Ты! мой бесценный малецык, мой сын… моя радость… Голубые лепестки раскроются под лучами света, и ты заблагоухаешь, подаришь Всевышнему себя… Себя полноценного Бога! Зиждителя! Господа! моего уникального малецыка, — однозначно эту речь Перший говорил не столько для мальчика, сколько для лучицы, стараясь снять всякую тревогу с нее. — Никогда… слышишь, никогда больше не принижай себя, — а это вже звучало требование в направлении человеческой плоти. — Это недопустимо… не выносимо слышать нам Богам, с которыми ты связан своим естеством… Хорошо? — и вопрос он произнес многажды мягче и вроде как с отдышкой.

Юноша медлил совсем малую толику времени, трепетно вжимаясь в серебристое сакхи Димурга, ощущая под ним схожую с людской плоть. А после торопливо кивнул и долгий хохол на его макушке ершисто взлетев вверх обдал уста Бога своим колыханием.

— Ты меня отдашь… скоро? — с трудом выдавил из себя Яробор Живко, чувствуя, что умрет в тот же миг как ступит на землю… и сияние теперь окутало всю его человеческую плоть так, что от острой боли в голове пришлось даже сомкнуть очи.

— Нет, мой милый, не скоро, — торопливо отозвался Перший и принялся покрывать поцелуями голову мальчика, его лоб, очи, щеки… той теплотой вгоняя сияние в кожу, придавая ровности ее смуглому оттенку, успокаивая свою такую непокорную, чувствительную лучицу.

Зримо шевельнулась в венце Бога черная змея и ядренисто пыхнула зелеными очами, тем передавая своему носителю, что-то важное.

— Умру… умру без тебя… — туго прошептал Яробор на чуток прикрыв глаза и словно окаменев в районе позвонка и конечностей, судя по всему озвучивая слова Крушеца.

— Будешь жить… будешь, — настойчиво вторил ему голос Димурга, с особой нежностью лобызая лоб и очи. — Ибо ты рожден для жизни, для творения… Ты рожден Богом, с великими способностями и особой чувственностью, мой любезный малецык.

Зеркальная стена залы, меж тем легохонько заколыхавшись, впустила в помещение рани Темную Кали-Даругу. Демоница была высокой женщиной, верно на голову выше мальчика и не менее дородной, можно даже молвить упитанной, полнотелой с мягкими приятными для глаз округлыми формами, а нежно-голубая кожа придавала рани еще большую теплоту. На каплевидном лице с высоким лбом и вздернутым кверху маленьким носиком поместилось сразу три глаза. Два, как и полагается, залегали под выступающими надбровными дугами, очерченными тонкими черными бровями. Эти очи, были черными, полностью поглотившими склеру. Они не имели радужной оболочки, зрачка и внутри них кружили золотые нити. Третий же глаз расположился во лбу, подходя одним своим уголком к переносице. Это был вельми узкий продолговатый глаз, поместившийся не как обычные по ширине лица, а отвесно надбровным дугам так, что второй уголок дотягивался до средины лба. Третий глаз, также как два иных, не имел зрачка, радужной оболочки и был полностью заполнен, будто безжизненной голубой склерой. Однако подле него имелись веки… Кои можно было бы назвать правым и левым, покрытые тонкими черными ресничками, один — в — один как и на двух других очах, синхронно моргающих.

Не менее удивительными были губы Кали-Даруги. Большие, толстые, слегка выступающие, светло-красного цвета, от краешка каковых… вернее от средины рубежа нижней губы к долу отходил дотягивающийся до конца подбородка тонкий рдяной язык. Второй язык крепился с подбородком тонкой, трепещущей складкой. Густые, черные, вьющиеся волосы демоницы были распущены и той мощной массой покрывали спину, дотягиваясь до ее колен.

У демоницы имелось четыре руки. Весьма мощное широкое плечо заканчивалось объемными локтевыми суставами от оных отходили по два уже более сухопарных предплечья. Казалось, сами предплечья были весьма гибкими и подвижными, точно внутри них не имелось костей. Запястья на всех четырех руках смотрелись достаточно тонкими и удлиненными, завершающимися пятью пальцами.

Рани была обряжена в долгий до лодыжек голубой сарафан без рукавов и ворота, где подол, вырез на груди и проймы рукавов украшала тонкая серебряная тесьма. На оголенных плечах рани поместились широкие серебряные браслеты со вставленными в них изящно ограненными синими сапфирами. Точно такие же серебряные браслеты на вроде накрученных множество раз тонких тел змеек с просматриваемыми чешуйками украшали запястья и предплечья почти до средины, а также лодыжки, и, огибая шею, покоились на груди. Кольцообразные, серебряные серьги свисали с мочек ушей. Их, похоже, там находилось не меньше десятка, а потому мочка зрелась дюже оттянутой книзу. Демоница была обута в легкие сандалии, где кроме подошвы и серебряных, тонких ремешков опутывающих сами стопы и укрепленных к браслетам ничего не имелось.

На голове у Кали-Даруги находился серебряный венец. Он широкой полосой проходил по голове рани, и касался своим краем уголка третьего глаза, возвышаясь округлым гребнем со скошенными рубежами над ее лбом. Искусно украшенный тончайшими переплетениями золотых, платиновых нитей, напоминающих сети паука, увенчанных в местах стыка синими сапфирами, словно прикрытый тем ажурным покрывалом, тот гребень имел гладкую серебристую основу. У демоницы также имелся прокол в левой ноздре, где на золотом колечке висел маленький фиолетово-красный берилл, взыгравший светом стоило ей войти в залу…. Точнее Кали-Даруга не вошла, а вплыла в помещение и медленной поступью направилась к креслу Седми. Еще толком не приблизившись к Расу, она внимательно-встревожено оглядела этого Бога (взором в каковом просквозила материнская забота и любовь).

Остановившись в шаге от кресла Седми, Кали-Даруга широко просияла и торопко схватила протянутую к ней руку Бога, нежно обхватив ее четырьмя руками и прижав к щеке.

— Кали, милая моя Кали, — полюбовно продышал Седми, явственно сказывая на ином языке, не слышимо для Яробора Живко и подавшись вперед, провел правой рукой по густоте ее волос укрывающих спину.

— Господь Седми, дражайший мой мальчик… как дурно выглядите, — низко-мелодично отозвалась Кали-Даруга, также слышимо токмо для Раса. — Тотчас ступайте в дольнюю комнату пагоды… вам нужен отдых.

— Хотел… — и вовсе нерешительно произнес Седми, и днесь низко склонив голову, коснулся губами сплетенных меж собой рук демоницы.

— Я все ведаю, только, что покинула вашего старшего брата, — теперь много тише продышала и рани Черных Каликамов, несомненно, стараясь скрыть доверенное ей от старшего Димурга пронзительно в нее всматривающегося. — Все ведаю, сейчас вам надо отдохнуть в дольней комнате, а после мы обо всем потолкуем. Мой милый, дорогой мальчик Господь Седми.

Кали-Даруга щекой нежно огладила склоненную голову Бога, всколыхав на ней пшеничные волосы, и когда тот сызнова облобызал все ее руки, выпустив их, испрямился, по теплому ему улыбнулась.

— Ярушка, — чутко пробасил Перший, по-видимому, так и не поняв, о чем говорили его создание и сын. Он легохонько отодвинул от себя мальчика, и, воззрившись в его очи, досказал, — хочу тебя познакомить.

Бог прервался, понеже ждал когда, развернувшись, отойдет от Седми Кали-Даруга, и юноша повернется в ее сторону. Однако Яробор Живко срыву повертав голову, мало-мальски всматриваясь в лицо Кали-Даруги, договорил за старшего Димурга:

— Это демоница.

Рани Черных Каликамов остановилась теперь в нескольких шагах от своего Творца и озабоченно зыркнув на него, нескрываемо беспокойно ощупала взором самого мальчика.

— Я видел ее во снах, — дополнил свои мысли Яроборка, и слегка вздев вверх дугообразные, русые брови, покрыл зябью морщин лоб. — Кали… я звал ее Кали.

— Правильно господин… Кали, — откликнулась незамедлительно мелодией своего голоса демоница. — Рани Темная Кали-Даруга, — представилась она полным величанием. — Но для вас мой господин, я Кали.

— Кали… Кали… — нежно повторил юноша и как-то разом обмякнув, тягостно качнувшись, повалился, благо Перший поддержав его, заботливо притулил спину и голову к себе на грудь.