Средневековые тени

3. ЦАРЕВНА АДЕЛЮЦЪ

На берегъ моря царевна идетъ, гордая Аделюцъ, блокурыхъ фризовъ царевна. Собирать пестрыя раковины она идетъ, янтарь, водяныхъ коней и морскія звзды. Потому что силенъ былъ утренній прибой, и вс отмели чудами съ глубокаго дна покрылись.

Странная птица у моря сидитъ — смотритъ на Аделюцъ дикими глазами. Какъ темная ночь, черны крылья ея, и дыбомъ торчатъ, вс врозь, на ней перья. Пламя сверкаетъ въ мрачномъ взор ея, и ростъ ея — ростъ богатыря-человка. Зеленый трупъ держитъ птица въ когтяхъ, и клювъ ея окровавленъ.

— Здравствуй, Аделюцъ! Здравствуй, царевна-краса. Потому что красиве тебя нтъ двы на свт. Головою ты выше своихъ подругъ: золотыя косы твои падаютъ ниже колна. Какъ первый снгъ на горахъ, ты бла, и розами цвтутъ твои щеки. Перси твои — какъ дв пнныхъ волны, а глаза сине, чмъ море, гд ловлю я блдные трупы.

Пвцы о теб по свту славу поютъ, за синимъ моремъ звучатъ о крас твоей псни. Только псню услышавъ, по псн одной, — храбрый викингъ Айдаръ въ тебя влюбился. Только псню услышавъ, по псн одной, — корабли онъ черные построилъ. Только псню услышавъ, по псн одной, — на корабляхъ онъ къ теб черезъ море пустился. Но не викингу было тобою владть. Клянусь, достойна ты лучшаго ложа. И вихорь, и бурю ему я на встрчу поднялъ, и ко дну пошли корабли, и гребцы, и бойцы съ кораблями. Захлебнулся студеною волною Айдаръ, и вотъ я, веселый, — сижу, клюю его блое тло.

Къ матери Аделюцъ въ страх идетъ, къ Утэ-цариц несетъ печальныя всти.

— Страшная птица мн прокаркала ихъ, страшная птица въ черномъ опереньи. Былъ то, должно быть, самъ дьяволъ изъ бездны морской или проклятый колдунъ, слуга адскаго мрака.

Утэ-царица, блдная, дрожитъ.

— Храни тебя, Аделюцъ, Богъ, потому что теб грозитъ великое несчастье. Не дьяволъ то былъ изъ бездны морской, но ужъ лучше бы онъ былъ самъ дьяволъ.

Воронъ морской явился теб, страшная птица невдомой пучины. Несчастьемъ мореходовъ онъ живетъ, трупы утоплениковъ — его пища. Холодомъ ветъ отъ крыльевъ его, ржавая роса каплетъ съ его черныхъ перьевъ. Смрадною кровью обагренъ его клювъ, и вокругъ него — воздухъ могилы.

Горе мужчинъ, который увидитъ его. Горькою смертью умретъ онъ до скончанія года. Горе женщин, которая увидитъ его. Горькою смертью умретъ она до скончанія года. Горе двушк, которая увидитъ его, потому что она потеряетъ невинность.

И тебя, моя Аделюцъ, спасти я должна. Высокую построю теб башню. И будетъ въ башн свтлица одна, и въ свтлицу тебя заточу я. Одно лишь окно въ свтлиц прорублю, чтобы могла ты корзину опускать, — посылали бы мы теб съ земли пищу. Такъ будешь жить ты, Аделюцъ, цлый годъ, покуда молитвы мои не снимутъ съ тебя чаръ дурного глаза.

Въ свтлиц Аделюцъ на лож лежитъ. Давно уже темная ночь землю кроетъ. Снжная буря вокругъ башни гудитъ. Кто въ оконце стучитъ, когтями царапаетъ, кричитъ и стонетъ?

— Отвори, прекрасная Аделюцъ, отвори, потому что я тебя люблю и хочу, чтобы ты меня любила. Сильно озябъ я въ снжной ночи, и крылья мои коченютъ. Пусти меня, Аделюцъ, къ теб на кровать, обогрй на своей груди, въ любовныхъ объятьяхъ.

— Не пущу я тебя на кровать, не стану грть на груди, въ своихъ объятьяхъ. Что мн до того, что ты любишь меня? Не бывать теб мною любимымъ. Потому что я знаю: ты черный воронъ морской, страшная птица невдомой пучины. Несчастьемъ мореходовъ ты живешь, трупы утоплениковъ — твоя пища… Холодомъ смерти ветъ отъ крыльевъ твоихъ… ржавая роса каплетъ съ твоихъ перьевъ. Смрадною кровью твой клювъ обагренъ, и вокругъ тебя — воздухъ могилы.

— Пусть кровью мой клювъ обагренъ, пусть вокругъ меня воздухъ могилы. Но за то я въ пучин океана живу, и вс богатства его мн извстны. Если ты мн отворишь окно, если ты мн объятья откроешь, лучшій перлъ я теб подарю, — лучшій перлъ, какой родила глубина океана.

Пусть холодомъ ветъ отъ крыльевъ моихъ, пусть ржавая роса увлажняетъ мои перья. Но за то я въ подземныхъ пещерахъ живу, и вс ихъ богатства мн извстны. Если ты мн отворишь окно, если ты меня на грудь свою примешь, — лучшій въ мір рубинъ я теб подарю, величиною въ куриное яйцо, и красный, какъ адское пламя.

Пусть я несчастьемъ мореходовъ кормлюсь, пусть трупы утоплениковъ — моя пища. За то я въ подводныхъ чертогахъ царю, и вс ихъ богатства мн подвластны. Если ты мн отворишь окно, если ты меня любовью согрешь, — золотой поясъ я теб подарю, снятый съ мертвой языческой царицы.

Тысячу лтъ, какъ утонула она, но ржа ея пояса не съла. Красиво блеститъ онъ, какъ въ первый день, и многихъ рдкихъ зврей изображаютъ его звенья. Когда тмъ поясомъ обовьешь ты свой станъ, солнце затмится предъ тобою, а луна отъ стыда за себя не посметъ выйти на неб.

И встала съ кровати Аделюцъ, и очень сильно было ея искушенье. И краснаго рубина хотла она, и хотла драгоцннаго перла. Больше же всего ее поясъ манилъ, поясъ съ рдкими зврями, снятый съ мертвой языческой царицы.

И отворила окно бдная, глупая Аделюцъ, и влетлъ къ ней черный морской воронъ. Въ тяжкія крылья онъ обнялъ ее и кровавымъ клювомъ устъ ея коснулся. И согрвала она его на груди, — Господи прости ей ея согршенье.

Отецъ и мать пришли къ царевн Аделюцъ, царь Марквардъ съ царицею Утэ. И сильно были они изумлены, и долго въ молчань на дочь они глядли.

— Отвчай намъ, Аделюцъ, гордая Аделюцъ! Гд взяла ты драгоцнный перлъ, что сіяетъ въ твоей головной повязк?

— Грустно мн, двушк, въ свтлиц, одной — горькими слезами въ одиночеств я плачу. Изъ слезъ моихъ родился этотъ перлъ, — такъ диво ли, что онъ такъ великъ и прекрасенъ?

— Отвчай намъ, Аделюцъ, гордая Аделюцъ! Гд взяла ты кровавый рубинъ, что горитъ, какъ огонь, въ ожерель, на твоей блой ше?

— Солнечный лучъ я поймала ршетомъ, заклятьями въ камень превратила. Изъ солнечнаго свта сдланъ мой рубинъ, — такъ диво ли, что онъ такъ великъ и прекрасенъ?

— Отвчай намъ, Аделюцъ, гордая Аделюцъ! Гд взяла ты поясъ золотой, что змею вьется вокругъ твоего стана?

Ничего тутъ не сказала Аделюцъ, и приступилъ къ ней царь Марквардъ съ грознымъ допросомъ.

— Отвчай мн, Аделюцъ, гордая Аделюцъ! Отчего такъ полонъ твой стань, и въ глаза намъ взглянуть ты не смешь? Святымъ Богомъ клянусь, что преступна ты! Открой же намъ твои вины и преступленья.

— Правъ ты, отецъ Марквардъ, и ты, царица Утэ, моя мать. Преступна я, и нтъ мн прощенья. Страшный плодъ я въ тл ношу, и боюсь, чтобы не родился отъ меня дьяволъ. Потому что съ морскимъ ворономъ я спала, съ страшною птицею невдомой пучины. Онъ бдою мореходовъ живетъ, трупы утоплениковъ — его пища. Холодомъ ветъ отъ крыльевъ его, ржавая роса каплетъ съ его перьевъ. Алою кровью обагренъ его клювъ. И вокругъ него — воздухъ могилы.

Отъ него этотъ перлъ и рубинъ, и золотой поясъ снятый съ мертвой языческой царицы. Въ снжную бурю ко мн онъ влетлъ, и я на груди его грла. И тло, и душу мою онъ погубилъ, — Господи, прости мн мое согршенье.

Прошу тебя, добрый отецъ мой, царь Марквардъ: вели сложить костеръ во двор твоего островерхаго замка. И дегтемъ его вели осмолить, и соломы, и стружекъ насыпать. На костр должна я сгорть, и проклятый плодъ мой будетъ сожженъ вмст со мною. На костр должна я, какъ колдунья, сгорть, потому что я зналась съ нечистымъ бсомъ.