Срочный груз из прошлого

Но почему-то мне вся эта история не нравилась — от нее явно тянуло какой-то каверзой.

Когда мы уходили с причала, Гена сказал:

— У меня пломбир с дефектом — вот тебе образец пломбы, такой же, какую я повесил на контейнер. Потом дома сравнишь, если что. Но я не совсем понимаю, кому могут понадобиться пустые ящики из-под бутылок.

Я ответил, что тоже этого не понимаю, а потом стал благодарить и прощаться.

— А ты в общагу или в гостиницу? — спросил Гена. — В общагу?! Тебя там заживо сожрут клопы. Лучше оставайся здесь — сейчас отправим «Беломорку», возьмем портвешка да гуднем чуток — до утра еще много времени…

Черт возьми, за это и стоит любить командировки — за полное отсутствие контроля и возможность оттянуться на всю катушку.

— Годится, Генк! Вспомним студенческие годы, — согласился я. _

Глава третья

В промозглой ночной тишине слышу наконец знакомый лязг и визг грейферов. Над территорией блестят лучи высоко поднятых прожекторов, и мне впервые кажется, что их слишком уж много.

К проходной приближаться совсем не хочется, поэтому выхожу на набережную и в кромешной тьме, прижимаясь к бетонному забору, начинаю его обходить. Холода не чувствую, но всего трясет — наверное, начинается реакция. Чуть не сваливаюсь на торчащие из воды штыри арматуры и наконец оказываюсь на территории района. Рядом тихо стоит угрюмого вида рейдовый буксировщик с потушенными огнями. Еле слышно шлепают о его днище мелкие волны. Я спрыгиваю на плиты откоса и поднимаюсь на стенку набережной. Теперь можно сесть и немного перевести дух… Чертовски хочется курить!

…На кой черт понесло меня сюда?! Еще несколько часов — и уже некуда будет деваться. Все мужики в порту, надо полагать, отлично знают, что я уже давно тут не работаю. А если еще начнет ломать, тут-то мне и будет обеспечена прямая дорога обратно.

Перспектива вновь встретиться с доктором Ландбергом и женщиной в капроновых колготках меня совсем не радует, и я начинаю вглядываться в темноту, окутывающую причалы… Кажется, мне повезло.

Пригибаясь, как под обстрелом, быстро пробегаю по подкрановым путям два причала и останавливаюсь возле трапа, ведущего под стенку. У причала стоит загруженная углем здоровенная, как футбольное поле, трехтысячная баржа-площадка. Вспомнив Риткиного брата и его обглоданный стул, поднимаю с земли какую-то деревяшку, спускаюсь по трапу вниз и, придерживаясь руками за железные ребра шпунта, перепрыгиваю на борт.

Здесь, под стенкой, темно, как в известном месте, но крановые прожекторы ярко освещают противоположный борт баржи. Я прислушиваюсь. Наверху, на территории, гробовая тишина, очевидно, только что начался ночной обед. Я пробираюсь к освещенному борту и быстро смотрю осадку. Судно загружено по верхнюю ватерлинию, а если учесть, что бак и ют уже зачищены, то баржа скоро должна отчалить, и ее поведут куда-нибудь к черту на рога… Сойдет.

Перехожу на бак, нащупываю люк трюма и поднимаю крышку. Тьма в трюме еще более густая, чем под стенкой, но выбирать не приходится. Я спускаюсь вниз по вертикальному ржавому трапу, закрываю за собой люк и оказываюсь в душном мраке. Сажусь на шпангоут, определяю, что под ногами булькает вода, и кладу свою деревяшку на какой-то выступ повыше… На меня нападает икота, мучительная, болезненная икота. Пытаюсь задерживать дыхание, заглатывать воздух, но это ни к чему не приводит. Судороги продолжают сводить желудок, озноб усиливается, и я уже не сомневаюсь в том, что это вовсе не последствия холода, а признаки начинающейся ломки.

* * *

Сошников воззрился на меня с плохо скрытым отвращением.

— Какого черта? — спросил он.

— Вам что-то не нравится? — стараясь быть любезным, поинтересовался я, уже догадавшись, что во всей этой афере мой патрон принимал самое непосредственное участие. — Может быть, мне стоило вмешаться и поднять на уши весь порт?

Сошников смотрел на меня с прежним выражением на физиономии.

— Забери свой меморандум, — сказал он, — и перепиши его заново. Твои догадки здесь никого не интересуют, и в первую очередь — Попова. Ему вовсе ни к чему знать твое особое мнение.

Слова «особое мнение» патрон выплюнул с той же брезгливостью, с какой Гена Брашпиль в ночь нашей попойки выплюнул таракана, невесть как оказавшегося в его стакане с портвейном.

— Василий Фомич, — настаивал я из чистого упрямства, хотя мне уже надоел этот разговор. — Пусть меня убьют, если мы у себя перегрузили тот же ящик, что был отправлен из Сургута.

— Слушай, Андрей, дорогой мой… Номер контейнера тот же?

— Тот же. Пятьсот семьдесят два четыреста тридцать один двести двенадцать.

— Оттиски на пломбе совпадают с оттисками в накладной?

— Совпадают.

— Так чего тебе еще надо?

— Сделать проверку по фактуре, пока вагоны далеко не ушли. Я же говорю, в Сургуте контейнер закрывали при мне. И пломба была немного другая и с дефектом — ее навешивал на моих глазах сам сменный начальник. И…

— Но документы-то все в порядке?

— Все. Но…

— Так какого же… — Патрон засунул пальцы за воротник рубашки и покрутил толстой и короткой своей выей. И тут его взорвало: — Убери свою филькину грамоту! И чтоб больше таких штучек не было!

Что мне оставалось делать? Тоже взорваться? Или выскочить из кабинета и хлопнуть дверью? Но я просто молча встал, скомкал бумагу и продефилировал в смежный кабинет, где Лидочка отчаянно делала вид, что занимается работой. Видеть ее совсем не хотелось, и когда она послала мне свою традиционную сладкую улыбку, я, наверное, так свирепо на нее взглянул, что надолго отбил у нее охоту флиртовать.

Вот чертов патрон! Наверняка это он сам тут и химичит. Интересно, много он на этом загребает?.. Видеодвоечку вон купил недавно, «Хитачи». Полгода ему работать надо, чтобы купить такую, и, между прочим, не кушать… А мне за такие бабки сколько машин щебня нужно налево отправить?..

Я нажал несколько кнопок на калькуляторе. Результат получился астрономический. Раздумывая о том, какими путями можно заработать на видео, я полез в карман за сигаретами. Лидочка, вообще-то, просила меня не курить в кабинете, но сегодня мне было плевать. Шаря в кармане, я вдруг наткнулся на что-то жесткое и колючее. Это оказалась пресловутая пломба с того контейнера, обмотанная проволокой. Разглядывая пломбу, я вспомнил про мастера Знобишина. Взглянул на календарь — сегодня он заступает в ночь. Ладно.

После работы («Беломорка», конечно, снова ушла на север, вагоны, наверное, тоже уже катились куда— то) я заглянул в общагу. Достал пропуск, положил его на стойку вахты, будничным тоном произнес: «В семьдесят шестую, к Знобишину», и направился к лестнице. Но не тут-то было.

— Э-эй! — послышалось с вахты. — Молодой человек! Вернитесь, его нет!

Начинается, подумал я. Вахтерша сегодня была другая, но любому ведь известно, что все они одним миром мазаны.

— Только не говорите мне, что он в порту или в магазине, — сказал я. — У него скоро начнется смена, и он должен быть здесь.

— Его вообще нет, — заявила вахтерша. — Он съехал.

Я, естественно, не поверил ни одному ее слову, забрал пропуск и уселся в вестибюле.

— Подожду, — сказал я тетке. — Мне не к спеху. Одно мне только не нравится — что-то режим здесь стал ужесточаться. Стало уже, как при коммунизме. Учтите, я тоже работаю в порту. В управлении. И завтра поинтересуюсь, что это у вас тут за самодеятельность такая.

— Интересуйтесь, — пожала плечами тетка.

Терпения у меня хватило минут на двадцать. Как назло, никто не проходил мимо, и я лениво поднялся с места.