Срок годности. Сборник экологической прозы о человеке и планете
Шрифт:
За 24 часа до убоя животные проверяются инспектором по безопасности мяса, который должен убедиться, что животные здоровы и, следовательно, их мясо может быть пригодным для употребления в пищу человеком.
Незадолго до убоя животных поднимают по дорожке на бойню. В ее конце – специальный бокс, куда по очереди загоняют животных. Этот бокс отделяет животное от остальных животных на дорожке. Через несколько секунд после входа в бокс оператор оглушает животное. В случае овец или свиней оглушителем служит электрический ток. Для крупного рогатого скота используется пневматический пистолет с выдвигающимся ударным стержнем. Устройство целят в голову животного. Свиней также можно оглушить углекислым газом. Этот процесс оглушения необходим для того, чтобы сделать животное бессознательным и нечувствительным к боли, прежде чем оно истечет кровью.
Как только животное оглушают, его задние ноги фиксируют кандалами,
После убоя инспектор по безопасности мяса осматривает тушу, чтобы определить, подходит ли она для употребления в пищу или ее лучше всего использовать в качестве корма для домашних животных, производства фармацевтических материалов, или же ее забраковывают.
В течение нескольких часов после забоя туша помещается в холодильник для охлаждения или замораживания. Процесс убоя и дальнейшей обработки предназначен либо для уничтожения болезнетворных микроорганизмов, либо для предотвращения их появления и получения мяса, безопасного для употребления в пищу человеком.
«мало людей вообще бывают на скотобойнях. это не очень-то приветливое место, знаешь. воняет коровьим дерьмом и кишками с кровью. ими же покрыт весь пол. очень грязно. потом приходишь домой – и вся воняешь этими же кишками. сколько ни стирай, ни мой – себя, одежду, – все равно вонь.
я-то попала сюда, потому что работала в мясной индустрии – в основном с бумажками. потом перевели в отдел типа менеджером по контролю за качеством. в первый день мне все показали, где что, – экскурсия. и все время спрашивали: you ok? так многозначительно: you sure? говорят, на экскурсии много людей в обморок падает. меня, конечно, подташнивало, но, думаю, ничего, привыкну.
короче, это, конечно, пиздец. и работа опасная. корова же огромная. ты ее оглушишь – она забьется в спазмах и по груди тебе – херак огромной ляжкой. это когда ее в бокс ведут. ты рядом с коровой стояла когда-нибудь? ты знаешь, что они пиздец какие огромные? короче, ты вроде все делаешь правильно, а они все равно чувствуют, паникуют. сам боишься. снесут ограждения – и все.
в общем, я целые дни проводила в этом боксе. там ни света, ни окон, ничего. голова в тумане к концу дня. ночью кошмары снятся.
и, короче, ты делаешь все, чтобы выжить. диссоциация, знаешь, что такое? ну вот. ты как бы немеешь. не воспринимаешь их. корову видишь не как целую корову, а как бы разделяешь ее на части, расчленяешь, думаешь: вот это можно продать, вот это – выбросить. но самый пиздец – это когда я увидела отдельные головы кучей. верещагин – только 3D, воняет и с эффектами. и смотрят на тебя. глазами этими выпученными. то ли зовут на помощь, то ли обвиняют. отвратительно и страшно. я не знаю, как я не сблеванула прямо там. добежала до туалета.
а однажды была эпидемия, туберкулез, и нам их целыми семьями приходилось закалывать. и быков, и коров, и телят. я особенно помню пятерых телят. они такие маленькие, тщедушные, на своих ноженьках тоненьких новорожденных, едва еще окрепли. они нас, как щеночки, обнюхивали, пальцы лизали, ничего не понимали, интересовались, любопытные. пятеро мальчиков. мы их потом в один бокс запихнули. бокс же он для одной коровы, но они тонну весят. а эти нежные, тоненькие. так пятерых их вместе и забили.
и на других это тоже действовало. ко мне в кабинет приходили в истерике мужики. мне приходилось их успокаивать. понимаешь, огромные такие, мускулистые мужики. ведь это работа физическая. а вижу – плачет.
не каждый пойдет сюда мясником. тут в основном мигранты, местных не было. ну они и языком в общем-то и не владели, чтобы прям выразить, что чувствуешь, как на тебя это влияет, помощь попросить там. поэтому топили все. часто подойдешь к одному – а от него алкоголем воняет. каждый справлялся кто как мог. а у многих потом ПТСР, депрессия. у меня тоже была. уже думала о самоубийстве серьезно.
короче, и я не могла ни с кем поговорить об этом. и чувство вины, и ужас. а один у нас мясник, который туши обдирал, так и покончил с собой.
тут я поняла, что мне самой нужна помощь. я ушла из скотобойни. теперь занимаюсь во всяких charities, помогаю тем, кто там работает. душевно, в смысле.
кошмары иногда все еще снятся, что я там. вроде живу и нормально, но как-нибудь среди ночи попадаешь во сне в тот бокс – и просыпаешься в поту. а тут на днях мне приснилось, что я сама корова, прикинь? как будто бы я по дороге к боксу, только с той, с другой стороны – среди этих всех коровьих тел. все жмутся друг к другу, дышать нечем. качает нас, как в трансе. и вроде нас хлестают, а одну мою соседку забили до смерти прямо передо мной. я сначала пиздец как испугалась. а потом разъярилась.
херак – и встала на дыбы, и копытами на тех. всею своей тушей. всей мощью. и бегу, бегу галопом. за все ограды и заборы. дальше от этой мясорубки. и впереди только сила, свет, свобода».Юля Ли. «Говорящее дерево [9] »
9
Вольный перевод стихотворения Speaking Tree, Joy Harjo, 1951 г. Опубликовано в книге Conflict Resolution for Holy Beings, Joy Harjo, W. W. Norton & Company; Reprint edition (January 24, 2017).
Марина Кочан. «Дача "Чернобыль"»
Папина дача была в «Чернобыле». В детстве это слово для меня ничего не значило. Оно было как черная быль. Что-то эфемерное, немного сказочное.
Дачный участок в восемь соток был миром коричневых торфяных лужиц со мхами на дне, жуков, осиновых и березовых листьев, я жарила их на костре вместо хлеба. Лужицы я ворошила палкой. Дачный участок в восемь соток был для меня огромным. Я слонялась туда-сюда в бороздках между грядками, у канавы, подходила к краю елового леса на соседнем участке.