Срок приговоренных

— Я вас узнаю, — пробормотал Резо, — до свидания.

Он положил трубку и в очередной раз бросил взгляд на часы. Может, на этот раз ему все-таки повезет?

Рассказ десятый

Прежде чем сесть в свою машину, я осмотрел ее, на всякий случай заглянул и под автомобиль. Я представлял себе, как можно устроить небольшую аварию, сделать так, чтобы моя поездка домой была последней в моей жизни. Хотя моя машина все же припаркована на служебной стоянке, и вряд ли Облонков или те люди, что стоят за ним, успели бы так оперативно сработать. А главное, устраивать взрыв там, где почти наверняка можно капитально засветиться. Запутаться так, что потом не ответишь ни на один вопрос прокуратуры. Одним словом — влипнуть наверняка.

Но я все равно проверил свою машину и выехал со стоянки спокойно. Если бы за мной следили, я бы что-то заметил. Ах, если бы они за мной следили, я бы вспомнил, что дома остался Виталик и, возможно, поехал бы туда, чтобы успеть предупредить своего друга. Но за мной никакого «хвоста» не было. Я несколько раз проверил. Все было чисто. Получалось, что я мог ошибаться относительно шагов и самого Облонкова, и тех, кто стоит за его спиной. Одного из них я знал, и Облонков должен был понимать, что если я слышал их разговор в туалете, значит, могу догадаться и о его собеседнике. Он не знал, насколько подробно слышал я их разговор. Но он уже понимал, что я о многом догадался и успел рассказать об услышанном Семену Алексеевичу. И, наконец, я мог догадаться, почему убили Семена Алексеевича. А значит — был опасным и крайне нежелательным свидетелем.

Пока я сидел в машине, пистолет лежал на переднем сиденье рядом со мной. Если они решат, что меня удобнее всего убрать по дороге домой, то явно просчитаются. Я неплохо стреляю, и им придется ловить меня на неожиданности. Или еще лучше — на светофоре. Но за мной никто не следил. И я решил, что у меня пока есть время. И поехал к Алене. Заехав в знакомый двор, я попросил соседских мальчишек последить за моей машиной и, оставив автомобиль во дворе, отправился в свою бывшую квартиру.

В последние дни я как-то стал мягче, добрее к бывшей жене. Да и она резко изменилась. Господи, почему обязательно должно случиться несчастье, чтобы люди осознали, как мало они живут на белом свете! Мы все такие хрупкие, беззащитные и так зависим друг от друга. Почему только перед лицом беды мы понимаем, как необходимо относиться друг к другу по-человечески. Наверное, это оттого, что мы много суетимся, так напряженно живем. Летим по жизни, будто обречены на вечность. А на самом деле живем-то по-настоящему всего двадцать — двадцать пять лет. Это если считать от тех лет, когда, собственно, становимся вполне взрослыми, и до пятидесяти, когда подступающие болезни заставляют нас больше думать о своем бренном теле, чем о воспарении духа и об удовольствиях, в частности, и об удовольствии общения. Я уже не говорю о том, что некоторым приходится умирать именно в этом счастливом возрасте.

Человечество, увы, заражено вирусом безразличия. Безразличия к собственной жизни, к судьбам окружающих нас людей, к судьбам нашей планеты. Мы живем как во сне. И когда приближается смерть, вдруг в последний день с ужасом понимаем, что вся наша жизнь была долгим и тусклым сном, что прожить ее надо было совсем иначе.

И вот моя собственная жизнь не стала такой. И это чудо случилось со мной из-за болезни Игоря, после которой и началась моя новая судьба, о которой я вам рассказываю.

Приехав к Алене, я узнал, что сегодня у Игоря опять болело сердце. Он лежал в своей комнате, и сестренка, сидевшая рядом, со страхом смотрела на него. Я вошел в комнату и взглянул на Игоря. Писать об этом невозможно — страшно и не нужно. У него были такие все понимающие глаза. Если хотите знать, что такое настоящий ад, — загляните в глаза больного ребенка. Вашего ребенка. А вообще лучше никому и никогда этого не видеть. Зрелище не для слабонервных! Я стоял и чувствовал, как у меня все дрожит внутри. И лицо начало дрожать. Игорь, видимо, что-то понял. Он улыбнулся и спросил:

— Как у тебя дела?

— Все хорошо, — я ответил чужим, незнакомым голосом. — А у тебя?

— Ничего, — он пожал плечами, — сердце немного болит. Но мама говорит, что все пройдет. Мы уезжаем в Германию.

— Я знаю. Все будет хорошо, — сказал я идиотскую фразу, сказал и подумал, что успокаиваю себя, а не его.

— Я еще не закончил читать книгу твоего друга, — сказал Игорь, и я вспомнил, что Виталик ждет меня дома. Наверное, его родственник-грек уже привез остальные деньги.

— Ничего страшного. — Я подошел поближе и дотронулся до его головы.

Как мне хотелось наклониться и поцеловать сына. Но я боялся, что не смогу сразу уйти. Боялся, что не сдержусь. А это было самое худшее, что я мог сделать в такой ситуации.

— Выздоравливай, — сказал я бодро и даже выдавил жалкую улыбку на дергающемся лице. — А за книги не волнуйся.

Его сестренка смотрела на меня непонимающими глазками. Малышка думает, наверное, что это такая непонятная игра, в которую мы все играем. Игорь играет в больного. А мы — в заботливых взрослых. Я выхожу из комнаты и вижу Алену. Вернее, сначала вижу ее глаза. Если мне плохо, то ей во сто крат хуже. Я все понимаю по ее глазам.

— Нам уже проставили визы, — сообщила Алена, — в воскресенье мы улетаем. Мы заказали билеты.

Андрей не вышел из кухни. Вообще он мне нравится все больше и больше. Как правильно он себя ведет! Я бы комплексовал, не разрешил бы своей жене встречаться с ее первым мужем. Идиот.

— Вот деньги. — Я достал обе пачки и передал их Алене. — Только оформите как положено. Еще лучше, если поменяете их на рубли, а потом снова на доллары. Конечно, немного потеряете, но зато будет справка. Или положите в банк на карточку. У Андрея есть пластиковая карточка?

— Есть.

— Тогда никаких проблем.

— Спасибо. — Она взяла обе пачки долларов и положила в ящик на книжной полке, прилепленной в коридоре. В этот момент деньги для нее — только лекарство для сына. Другой цены они не имеют.

— Завтра привезу оставшиеся тридцать.

— Не нужно, — твердо говорит она, — мы тоже не бедствуем. Решили кое-что продать. Вообще немного еще сумеем набрать.

— С ума сошла! — разозлился я, повышая голос. — Откуда вы наберете тридцать тысяч? Это же целое состояние. В общем, не спорь. Завтра я привезу оставшуюся сумму.

— Ты сдал квартиру, — поняла Алена.

— Это мое дело. Главное, чтобы он поправился. До свидания, Андрей! — крикнул я в приоткрытую дверь кухни.

Он появился на пороге. Вид у него был виноватый. Он, видимо, слышал наш разговор.

— Она права, Леонид, — сказал он, глядя мне в глаза, — мы должны разделить расходы пополам. Это, конечно, твой сын, но он и наш мальчик.

— Кончайте молоть чепуху, — устало бросил я в ответ, — берите деньги и уезжайте. Думаете, с операцией все кончится? Вам еще деньги понадобятся. И следить за ним нужно будет. И диеты какие-то соблюдать.

— При такой болезни диеты не бывает, — улыбнулся Андрей.

— Соки будете покупать, — решил я на прощание, — ему и себе. Только деньги обязательно на карточку положите. Сейчас в аэропортах строго проверяют. Такую сумму наличными вам вывезти не разрешат.

— Сдадим, — успокоил меня Андрей.

— Завтра я оставшиеся деньги привезу, — сказал я и вспомнил про Виталика.

Выйдя за дверь, я уже в лифте достал свой мобильный телефон и позвонил домой. Никто не отвечал. Я позвонил к Виталику. Он сразу взял трубку.

— Как у тебя дела? — спросил я его.

— Все в порядке. Получил оставшиеся деньги. И ключ от квартиры, где деньги уже не лежат. Я даже посмотрел новую твою квартиру. Должен тебе сказать, что ожидал увидеть нечто худшее. Хорошая однокомнатная квартира, неплохая кухня, встроенная мебель. И даже очаровательная соседка, которая живет одна.

— Твой родственник просто благодетель, — пошутил я.

— Какой он, к черту, благодетель, — засмеялся Виталик, — все равно кровосос. За такую квартиру, как твоя, можно было взять даже три с половиной. А он только два дает. Он внакладе не останется. Я его, гаденыша, знаю.