Ссора с патриархом

Поскольку деньги он давал только тогда, когда слышал: «Он был там!», мальчик быстро сообразил, как заработать их, и сообщал ему: «Он был там!», даже если это была неправда.

— А она? Стояла у окна?

— Стояла у окна.

— И подавала ему знаки?

— Подавала знаки, белым платочком!

Дон Франко сжимал кулаки и кусал губы, выходя из себя. Но вынужден был оставаться на месте и приглашать в зал свидетелей, пока не кончится заседание, а потом еще провожать домой судью, который развлекался, расспрашивая его, потому что знал, в чем дело.

— Что с вами, дон Франко?

— Наказание божие ниспослал мне господь, синьор судья!

— Ну раз уж он так нравится девушке…

— Я скоро убью его своими собственными руками, синьор судья!

— Но прежде вы с Циту были большими друзьями, мне кажется.

— Это было предательство, синьор судья!

То, что дон Франко называл предательством, произошло однажды вечером в страстной четверг. Едва вынесли из церкви статую Христа бичуемого, начали палить из небольших мортир, каноники затянули свои псалмы, а верующие закричали: «Да славится пресвятой Христос бичуемый!»

Кто-то в толпе посмел ущипнуть какую-то женщину, та возмутилась, и началась потасовка. Удары, пощечины, мелькающие над головами палки, суматоха, женщины в обмороке, дети перепуганы, стражники и карабинеры протискиваются сквозь толпу — словом, сплошной переполох!

И Циту подхватил Бенинью, белую как полотно, бессильную, тоже в обмороке от испуга. Ему пришлось поднять ее на руки, и отнести домой в соседний переулок, и помочь донне Саре, которая стеная и рыдая, никак не могла распустить корсаж дочери, вытянувшейся на постели, словно покойница.

— Немного уксусу, донна Сара! Это пустяки.

Циту усердно принялся хлопотать вокруг девушки. Он уже давно имел виды на нее и теперь хотел воспользоваться случаем, чтобы войти в доверие ее семьи. И он брызгал холодной водой на ее лицо, и смачивал уксусом ноздри, и растирал лоб и руки, чтобы привести ее в чувство, и утешал мать, которая в силах была только плакать и отчаиваться:

— Пустяки, донна Сара!

Дон Франко прибежал, когда Бенинья уже полулежала в постели, бледная и растерянная, и Циту хлопотал возле нее, упрашивая:

— Глоток вина. Вам сразу же станет лучше.

И приподнимал ее голову, и подносил к губам стакан.

Дон Франко не мог отдышаться, потому что, бросившись домой, несся со всех ног через четыре ступеньки, едва ему сказали:

— Бегите скорее. Ваша дочь ранена!

Он слова не мог вымолвить, только ощупывал дочь, пытаясь понять, куда же она ранена. Наконец проговорил:

— Где?.. Где рана?

Циту, догадавшись, почему он об этом спрашивает, рассмеялся, налил стакан вина и ему и сказал:

— Известное дело: началась война — поползли слухи.

— Ах!.. Если бы не он! — Донна Сара рассыпалась в похвалах и благодарностях и расчувствовалась до слез, так была признательна и растрогана.

— Ну как, вам уже лучше? — спрашивал Циту девушку.

Бенинья улыбалась ему, еле заметно кивая головой, как бы говоря: «Лучше!»

— Еще немного вина?

— Нет, спасибо!

— Тогда я выпью его за ваше здоровье!

— Это чудо совершил пресвятой Христос бичуемый! — заключила донна Сара.

И Циту согласился с ней, и дон Франко тоже.

— У жены Титты, Глухого, разбита голова, — добавил он как бы в подтверждение.

И ушел вместе с Циту, который пригласил его выпить стакан вина в остерии у Патакки, потому что, когда они проходили мимо, трактирщик приветствовал их.

Они собирались нагнать процессию. Но на площади деи Веспри Циту снова пригласил дона Франко — в остерию к Скат а.

— Немного вина вам не повредит. Тут оно гораздо лучше, чем там, вот увидите.

Дон Франко решил, что неловко отказываться.

— Вот как? Неужели?

— Да, да. Здесь оно неразбавленное.

— Ну хорошо, еще стакан!

Когда они добрались до площади Святой Марин, процессия ушла уже далеко. На углу была лавка Гваданьи с веткой лавра над входом и зажженным фонариком.

— А здесь вино «Виттория» самое что ни на есть натуральное.

— Нет, спасибо, кум Санти.

Но кум Санти, взяв его под руку, подтолкнул внутрь.

— Последний стакан, дорогой дон Франко!

Этот последний стакан развязал тому язык и привел в хорошее настроение. Дон Франко захотел рассказать хозяйке остерии, что случилось во время процессии и какое чудо сотворил пресвятой Христос бичуемый! Он путался, повторялся, снова путался и все время хлопал Циту по плечу: «Молодец, парень!» — и смотрел на него слипавшимися, осоловевшими глазами:

— Молодец, парень!

Донна Сара и Бенинья, увидев, что он входит, шатаясь, шапка сдвинута на затылок, в изумлении воскликнули:

— О боже!.. Что с вами?

— Славный парень этот Циту! Замечательный человек! Да славится пресвятой Христос бичуемый!

И упал в ближайшее кресло, как-то странно похихикивая.

* * *

Так Циту вошел в семью Ло Кармине и стал бывать в доме даже в отсутствие дона Франко. И однажды, когда донна Сара на минутку отлучилась на кухню, оставив его наедине с дочкой, Циту мог спокойно сказать девушке о том, на что уже давно намекал взглядами, ухаживаниями, шутками:

— Я с ума схожу из-за вас! Если только вы согласны…

И, видя, что девушка зарделась и опустила голову, он пошел дальше — обнял ее за талию и поцеловал в затылок.

— Мама! — воскликнула Бенинья, не ожидавшая этого. — Ради бога, Циту!

Но в ответ на робкий упрек Циту, потерявший голову, снова поцеловал ее, и на этот раз в губы.

И при этом поцелуе сердце бедной Бениньи вспыхнуло пожаром, потому что огонь в нем зажегся еще тогда вечером, в то самое мгновение, когда, очнувшись, она увидела Циту у своей постели и узнала, что он нес ее, как больного ребенка, на руках до самого дома.