СССР: вернуться в детство 2

Но это я всё потом узнаю. А пока я смотрела вниз, и меня рвало прямо с четвёртого этажа.

В сознание внедрился какой-то звук, и я поняла, что в дверь звонят. Доковыляла до прихожей — звонок звенел снова и снова, с каждым разом всё дольше и настойчивее. Трясущимися руками с третьей попытки повернула вертушку замка.

На пороге стояли какие-то люди. Они говорили, но я плохо слышала — в ушах звучало сплошное «В-В-УФ-Ф-Ф… В-В-УФ-Ф-Ф… В-В-УФ-Ф-Ф…» — и совсем ничего не понимала. Только зубы мои стучали громко-громко.

Прихожая начала колыхаться, и кто-то подхватил меня, понёс в ванную. Чужие руки умывали мне лицо. Я попыталась встать ровнее и отстраниться, получалось плохо. Громкие голоса никак не складывались в слова.

Боже мой…

Не справился детский организм. Совсем.

07. И ЦОЙ В ГОЛОВЕ ПОЕТ…

ТВАРЬ БЕССЛОВЕСНАЯ, БЛИН

Слова сливались в сплошной гул. Вокруг мелькали люди. Кто-то накинул на меня одеяло. Перед лицом появилась чашка с чаем, меня настойчиво уговаривали пить — по интонации было понятно.

И тут до меня дошло, что со мной происходит. Вот же, блин, гадство! Дурацкая моя блуждающая мигрень! И в этом варианте событий она тоже меня достала, да ещё так рано!

Короче. Проявляется на стресс или перенапряжение. И у меня (не знаю, как у других, честно) часто сопровождается отключением речевого модуля. В лёгком варианте — только на говорение, в тяжёлом — ещё и на понимание. Остаются только картинки и музыкальный слух.

Да мать твою за ногу!

Чтоб вы понимали всю прелесть происходящего, вышеуказанные мысли я в этом состоянии думала не словами, а исключительно образами, как кино без слов. Надо успокоиться. Дышать. Дышать, тогда быстрее пройдёт.

Дико заболела голова.

Отличная новость.

Это значит, я ещё жива, и есть чему болеть.

Чай был тёплый, почти горячий, но несладкий. Сахар. Почему-то я думала, что сахар — это хорошо. Я посмотрела в лицо женщине с чашкой. Вроде, видела её пару раз. Глаза испуганные. Что-то спрашивает. Нет, милая, не сейчас. Я показала ей, как будто насыпаю в чашку сахар, размешиваю… Поняла! Сбегала в кухню, вернулась со сладким чаем. Я пила маленькими глотками…

Мой самый тяжёлый в жизни приступ бессловесности продолжался полтора часа. Мне тогда лет тридцать было, наверное. Нет, вся мигрень так быстро не прошла, но потом я потихоньку смогла говорить. Хотя первые попытки сразу после идут… как будто пунктиром. Как чтение по слогам. Или как радио с помехами. А если быстрее пытаешься речь выдавать — выскакивают всякие слова, хаотически. Забавно было бы, если бы не пугало меня до усрачки.

Чай кончился, я поставила кружку на первую попавшуюся горизонтальную поверхость и растёрла виски. О, ещё голову помассировать можно, немного помогает…

Перед лицом появился белый халат с блестящим кружком слушалки посередине. Гляди-ка, медицина! Тётка что-то спрашивала. Я отрицательно помычала, едва-едва качая головой. Вокруг собралась приличная такая толпа. Ещё бы, не каждый день бабки с балконов вылетают! Докторица взялась считать мне пульс и заглядывать в глаза.

— Стресс, — поджала она губы, — шоковое состояние, следствие испуга.

— О! — я обрадовалась и хотела сказать, что «слова пошли», но виски прострелило такой болью, что я невольно схватилась за голову.

— Голова болит? — деловито предположила докторша. Я осторожно кивнула и помычала.

Вторая медичка что-то негромко спросила и начала набирать в шприц лекарство. Господи, надеюсь, не снотворное.

Судя по реакции моей тушки, лекарство было обезболивающим. Через некоторое время оно начало разгоняться, и я смогла сосредоточиться на словах, не испытывая чувства, как будто тебе спицу в глаз втыкают. К тому моменту меня уложили на диван, сунув под голову диванную подушку и обмотав тремя пледами, собранными по всей квартире. Трясти вроде перестало. Я слегка раскуклилась и подняла руку, привлекая внимание врачихи, сидящей напротив меня на стуле. Столпившийся вокруг комитет соседок взволнованно заколыхался.

— Голова болит? — быстро спросила докторша. — Кружится? Руки? Ноги? Судорог не чувствуешь, не тянет? Тошнит?

— М-м, — я хотела отрицательно помотать головой, но передумала. — У… м…меня… блуж… мх… блуждаю… щая… мигрень… сечс… прдёт…

Всё, я устала.

Новая информация вызвала шёпот и пересуды между соседками. Я прикрыла глаза, чтобы избавиться от лишнего метлесения и медленно, чуть ли не по слогам сказала:

— Дед…шка… ск-зал… бабе Люсе… м-м-м… на таб…ретку не лаз-ть… Что… он пр-дёт и… п-весит… А она рас…с-рдилась… и по…лезла… И как упадёт… Я так испуга… алась… А она тым леж-т… — я снова вспомнила вид окровавленного тела, лежащего под балконом, и зубы мои отчётливо застучали.

— Чш-ш-ш… — похлопала по одеялу докторша и обменялась с медсестрой ещё парой кодовых фраз, из которых я уловила, что сейчас всё-таки пойдёт успокоительное. Ну, может и правда, стоит.

— А Али-то где? — спросила соседка, которая поила меня чаем.

— Он п-п-па-аш-ш-ёл с-с-с м-м-а-амой и б-ба-абушк-кой, пок-каз-зат-ть, где б-б-бу-д-дет к-конц-церт.

— Так вы в гостях? — подняла брови докторша.

— Да.

Медсестра взяла мою руку и перетянула вену. Так-так, судя по всему, что-то забористое будет ставить. Хитрая докторша задавала мне ещё какие-то вопросы. Я что-то в начале ответила, потом поняла, что язык не ворочается, и ваще могу лишнего наговорить, и отвечать перестала.

Проснулась я посреди ночи, на своём диванчике, и Васька тепло грел мне бок. Я было обрадовалась, что всё мне приснилось — просто очень натуралистичный кошмарный сон! — но тут увидела маму, дремлющую в кресле напротив, а во втором, подальше — Женю. Блин. Ни фига не сон.

Я села на постели, и мама мгновенно вскинулась:

— Что?!

— Я в туалет, не кричи.

Я сходила до туалета, умылась, почистила зубы, а то вкус во рту был безобразно мерзкий. Смотрю, мама в кухне свет включила. Я пошла туда.

— Чайник долго греть, сок будешь? — предложила мама.

— Давай, полстаканчика. Бабушка-то с дедом осталась?

— Ага. У него сердце начало хватать, страшно было одного оставлять.

Позади зашуршало, и в дверях кухни появился хмурый Женя:

— Ты как, Олька?

— Кошмар, конечно, — честно сказала я. — Испугалась до посинения, аж язык отнялся.

Брови у мамы сложились домиком:

— Ни с кем тебя оставлять нельзя!

— Да ну, — махнула я рукой. — Лучше бы я с Васькой осталась. Тут хоть и из окна выпадешь — не разобьёшься.

— Да уж… — Женя потёр шею. — А как вышло-то?..

— Я не видела сам момент-то. Я в зале села, порисовать. А она не послушалась деда, полезла с табуреткой на балкон. Она вообще-то долго развешивала. А потом смотрю — тени на окне нет, и соседка кричит. Выглянула — а она там лежит…

Я решила придерживаться этой до крайности сокращённой версии, во избежание всяких дурацких вопросов. А то вдруг какая светлая голова начнёт развивать мыслишку, что это я во всём виновата. Ишь, придумала — мышей бояться, когда порядочные люди по табуреткам лазают! А потом, не считая всего прочего, меня внезапно посетила циничная мысль: а не к лучшему ли это всё? Глядишь, и дед проживёт подольше. Лишь бы бабы Люсин полёт в суицидные не записали, хотя, выпавшее вместе с ней бельё свидетельствовало о самом что ни на есть бытовом несчастном случае. Надеюсь, с сердцем у деда всё нормализуется…