СССР. Жизнь после смерти
Шрифт:
Когда «нормальный капитализм» во имя еще большей нормальности пошел войной на социальные права, коммерциализируя образование и медицину, культуру и науку, сокращая общественный сектор и социальные программы, стало понятно, что СССР незримо присутствовал почти в каждом благосостоянии, в каждой семейной экономике в виде чего-то, полученного от советского социального государства, будь то квартира, земельный участок, высшее образование.
Моя сестра, 20 лет назад уехавшая с мужем работать в США, рассказывала, что ее американские коллеги часто говорят ей: «Вы осуществили Великую Американскую Мечту! Приехали в Штаты без гроша в кармане (что чистая правда – в 1991 г. были какие-то сложности с обменом, они так и полетели без валюты вовсе), сделали карьеру, теперь вы университетские профессора, у вас обоих лаборатория!». Мечта американская, и работали сестра с мужем истово, увлеченно и много. Но
Постепенно стала происходить уже и экономическая реабилитация СССР. Люди поняли, что многим из них не удалось бы ни за что «вписаться» в рынок, не будь у них чего-нибудь советского, если бы не продолжали все эти 20 лет худо-бедно скрипеть институты советского социального государства.
И вот тогда СССР окончательно вернулся – в виде социального образа, в виде заметного феномена общественного сознания.
Россияне получили своеобразный урок диалектики, на практике поняв, что это такое. За очень короткое время, на протяжении жизни одного поколения, пришлось наглядно сравнить два строя. И людям, не занимающимся социальным анализом, только за счет включения в повседневную социальную жизнь удалось увидеть всеобщее, осуществляющееся, по Гегелю, через детали. Буквально уткнувшись в детали сначала советского, а потом и постсоветского строя, россияне на собственной шкуре почувствовали всеобщие черты государства как верховной власти в обществе, как силы, стоящей над обществом. Все черты государства, свойственные ему как репрессивной машине, – подавление в той или иной степени свобод, манипуляцию общественным сознанием, сокрытие информации, бюрократию и т. п. – наивные советские люди связывали только и исключительно с советским государством.
Российское государство еще и очень успешно адаптировало самые неприятные, самые раздражающие черты советской государственной машины. Невольно вспоминается фраза, брошенная Дмитрием Быковым в романе «Списанные», что мы получили «совок», лишенный всего, что делало его переносимым. Постепенно становилось понятно, что есть некие сущностные черты государства, некое «государство вообще». Все, в чем обвиняли одно-единственное советское государство и одно-единственное Политбюро, оказалось некими всеобщими признаками государства.
Получили мы и более важный урок, связанный с пониманием всеобщего. В Советском Союзе был сделан рывок к осуществлению принципов, провозглашенных мировой гуманистической культурой. Конечно, СССР далеко не был идеальным обществом с точки зрения высочайших гуманистических идеалов, но мощное влияние массовой культуры, впитавшей высокую мировую культуру, способствовало распространению гуманистических идеалов как принципов реального повседневного поведения. Даже если это распространение нельзя признать широким и массовым, нужно согласиться с тем, что подобные принципы могли служить некоей планкой, критерием оценки своих и чужих поступков. «Общегуманистический идеал справедливого и неотчужденного общества, существовавший до революции как некая абстракция, стал не просто составной частью советской культуры (здесь мы говорим прежде всего о ее социалистической тенденции), но вошел в ментальность (психологию, духовную культуру) советского народа. Но по мере того как индивид переставал быть субъектом Истории, а затем и Культуры, постепенно происходило “размывание” самого этого общественного идеала» [175] .
175
Булавка Л.А.Феномен советской культуры. М.: Культурная революция, 2008. С. 287.
Сравнение культурной и повседневной жизни в двух противоположных социально-экономических системах позволило людям увидеть, что в культурной и – хотя бы отчасти – повседневной жизни советского периода были так или иначе воплощены всеобщие гуманистические принципы, когда « идеальное коммунизма(как мира неотчужденных отношений) в советском обществе было представлено советской художественной культурой» [176] .
Итак, за последние 12 лет произошла социально-психологическая, социально-культурная, отчасти социально-экономическая
реабилитация СССР. Да, конечно, дефицит, очереди и талоны ему поминают, но без прежнего гнева и энтузиазма.176
Там же. С. 286.
Происходит сегодня и то, что условно можно назвать социально-правовой реабилитацией. Коррупция, разнообразные истории «распила» и «крысятничества», заполнившие сегодня пространство Интернета, позволяют думать о советских партийных и хозяйственных руководителях почти как об аскетах и бессребрениках. Да, воровали и взятки брали, но разве так?!
Так почему же все-таки второе крушение – вскоре после возвращения?
Вся та реабилитация СССР, о которой сказано выше, возвращение его образа в общественное сознание и в общественную дискуссию, стали поводом только к массовой рефлексии, а не к формированию социально-политической альтернативы, хотя бы в виде интеллектуального продукта.
Реабилитация СССР в общественном сознании при всей своей масштабности все-таки оказалась неполной, она не включала социально-политическую реабилитацию. Не произошло принятия и оправдания общественным мнением того, что и сделало Советский Союз Советским Союзом, – революции и последующего за ней прорыва через время, даже эпохи, ценой громадных социальных и человеческих потерь. Это до сих пор не только не принимается, но и отвергается общественным сознанием. Парадоксальным образом неприязнь к революции по мере роста недовольства в обществе только усиливается, точнее, превращается в страх катастрофы, ужас перед Окончательным Хаосом.
Возник некий эмоциональный ступор, препятствующий мобилизации людей для солидарного участия в необходимых социальных переменах. Даже до внутренней мобилизации, до эмоциональной готовности к переменам, при всем недовольстве настоящим, пока далеко.
И именно поэтому сейчас СССР потерпел крах второй раз – уже как образ желаемого будущего. Все, что сегодня вспоминается с ностальгией и умилением, все, чем мы сегодня с опозданием гордимся, все, что сегодня оправдывают и принимают в советском прошлом, о чем даже потихоньку начинают мечтать, все это было вызвано к жизни революцией. А она-то как раз и не принимается.
Поэтому сегодня, наверное, только эмоционального возвращения к СССР недостаточно. Необходим рациональный анализ советского опыта наряду с анализом кейнсианства, наряду с анализом всех альтернатив капитализму. В том числе необходим и анализ причин нежизнеспособности этих альтернатив.
Послесловие
Виталий Куренной
«СОВЕТСКОЕ» КАК ПРЕДМЕТ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО ИНТЕРЕСА
Настоящий сборник, появившийся благодаря взаимодействию Института глобализации и социальных движений, Отделения культурологии философского факультета Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», а также проходившей по случаю двадцатилетия распада СССР московской выставки «Искусство памяти», в некотором смысле является заявкой на обновление программы исследований советского прошлого и его отношения к нашему настоящему.
Выросло поколение, которое вовсе не знало опыта существования в СССР, что формирует специфическую дистанцию: советское общество трансформируется в объект истории по отношению к настоящему, прекращает свое непосредственное наличное существование в виде живого опыта и перестает быть почти исключительно точкой схождения непересекающихся идеологических и политизированных линий – как это было в прошедший постсоветский период.
Несомненно, «советское» давно бытует в настоящем как историческое – в рамках политической, эстетической и коммерческой ностальгии. И рано еще говорить о его окончательном дистанцировании и историзации – оно продолжает оставаться точкой прямого референтного соотнесения для тех, кто вырос в СССР. Но поколенческий слом уже произошел и будет все больше обнаруживать свои последствия. Именно поэтому нам так интересны те способы конструирования «советского», какими начинает пользоваться поколение, для которого подобной связи живого опыта не существует. Элементы советских практик, которые, безусловно, продолжают существовать в настоящем, уже неясны для нового поколения по своему наглядному генезису, основанному на живом опыте. А это ведет, среди прочего, к перестройке системы легитимации поведенческих норм и практик, к активному производству мифов. Рациональное разъяснение и выяснение, конечно, не сможет в настоящий момент конкурировать с поверхностностью и иррациональностью популярной культуры, но для него это также новый вызов.