СССР
Шрифт:
Надежда вспыхнула и запела в такт колесам: Га-ли силь-ный. Ga-li k"oc-le.
Получилось складно и красиво. Эля слушала несколько секунд, ловя переходы тональности, но нет, маршевая мелодия текла решительно и скорбно, как на военных похоронах, когда привезли Шагимансура, отцова братишку. Эля уткнулась мокрым, как у собаки, носом в ладони, пытаясь не завыть, и снова потеряла себя, а нашла уже на жестко освещенном перроне, отмахивающейся от смутно знакомого парня в белой тепловой куртке, который пытался отобрать у нее сумку. Парень терпеливо повторял:
– Эльмира Шагиахметовна, я Кубакин из отдела кадров, доставить вас должен, трамваи за городом уже не ходят, машина там стоит, пойдемте, поздно уже, трамваи только по городу сейчас, меня Бравин прислал,
Эля резко остановилась, мазнула по лицу мокрым платочком, который, оказывается, сжимала в кулаке, – лицо стянулось стылой полоской, и сразу холод уверенно взялся за ноги и полез вверх, перебирая невесомыми лапами, как Волк в «Ну, погоди!», – и сказала:
– Да, Женя, здравствуйте. Спасибо большое. Конечно, пойдемте. Спасибо.
В машине Кубакин задал пару вежливых вопросов про погоду и дорогу. Эля ответила не думая и, видимо, невпопад, потому что больше Женя ни о чем не спрашивал. Зато довез до дирекции удивительно быстро – если это не сама Эльмира из реальности выпала. Эля сразу прошла в кабинет Галиакбара – вокруг вились какие-то люди, приближались, что-то говорили и отпадали разноцветными тенями, последней метнулась, кажется, Нина, но Эльмира уже была у стола Гали – все-таки пустого стола Гали, Гали ни за ним, ни вообще в кабинете не было. Отозиравшись, Эля мучительно задумалась над тем, что делать дальше, и, возможно, придумала бы что-нибудь страшное. Но тут в кабинет стремительно и с воплями вошел Кузнецов. Лицо его было неровно поделено красно-белыми пятнами, с куртки падали тающие хлопья снега, вопил Сергей поочередно в большие трубки или рации, которые сжимал в обеих руках. Эля неловко повернулась ему навстречу. Кузнецов остановился, вглядываясь, потом недовольно гаркнул в поднесенные к лицу трубки:
– Ну по новой тогда начинайте! Секунду.
Быстро шагнул к Эле и обнял ее, стараясь не стукнуть трубками по спине. Эльмира застыла костяной статуэткой, пережидая объятия и горячий дух, волной ударивший из ворота куртки Кузнецова. Сергей отступил, быстро свернул телефонные беседы, устало присел на стол, положив трубки рядом, и спросил:
– Нормально доехала, встретили?
– Да. Нашли?
Сергей, сдерживаясь, посмотрел на нее, опомнился, подошел, взял за руки – Эля не стала отдергивать – и сказал:
– Эля, мы ищем.
– Где он?
– Ищем, Эля.
Эльмира задрала голову, прищурилась, пытаясь сквозь соленую муть разглядеть глаза Кузнецова, и спросила:
– Он живой?
Кузнецов что-то ответил, и Эльмира снова потеряла кусок жизни, теперь крохотный. Нашла она себя скукожившейся за гостевым столом, придвинутым к столу Гали. Рядом стояла Нина и что-то бубнила – а, уговаривала выйти куда-то, где удобнее и можно отдохнуть. Эля возмущенно мотнула головой. У Нины сразу будто новая пластинка в ченджер зашла: она принялась так же ласково и обходительно объяснять, как будет хорошо, если снять дубленку. Ни сил, ни желания снова мотать головой или делать что-то еще не осталось. Эля молча застыла, сжав кисти коленями. Было холодно и безнадежно.
Нина ушла, быстро вернулась, поставила перед Эльмирой красивую чайную пару: чашка ароматно дымилась, на блюдце искрились рафинад и два ломтика лимона. Желудок тягостно перекосился, Эльмира повернулась было к чашке, но тут же скрутка покатилась вверх по пищеводу, пришлось сгорбиться еще сильнее и переждать, пока зыбь уляжется. Мимо кто-то прошел, что-то выгрузил на стол – не беззвучно, как Нина, с оборванным лязгом,– и сказал:
– Поешьте, Эльмира Шагиахметовна.
Эля, не раскрючиваясь, подняла глаза. У стола стоял Бравин, тоже в куртке и тоже с мороза – даже губы полопались, потому что лижет, балбес, вот еще раз капельку крови языком снял.
– Здравствуй, Игорь, – с трудом сказала Эльмира.
– Добрый вечер. Поешьте, – ответил Бравин, кивнул и быстро вышел.
Эля посмотрела на стол. Там стоял серебристый тепловой судок, в каких до прошлого года возили обеды строителям. Желудок перекосился в другую сторону. Эля раздраженно выдернула руки из негреющих тисков
и оттолкнула судок. Крышка сдвинулась, пошел запах. Сейчас вырвет, холодно подумала Эльмира, но под горлом запела тонкая струна, а ниже будто дыра открылась, куда со сквозняком стал проваливаться весь мир, и шут бы с ним, но ведь в том числе и Азаматик. Эля выпрямилась на стуле, прислушиваясь к себе. Дыра развернулась к столу и всосала судок – то есть как всосала, заставила обнять, придвинуть, сбросить на пол загремевшую крышку и жрать теплый рис с рыбой, не различая вкуса, остроты и мелких костей, сперва вилкой, потом помогая рукой и с трудом удерживаясь от того, чтобы швырнуть вилку вслед за крышкой и хватать, комкая, рис горстью, а левой горстью выщипывать рыбью плоть – и жрать. Было стыдно и во всех смыслах неудобно, очень хотелось прерваться, прийти в себя и начать есть, а не жрать, – но не получалось.Она не ела со вчерашнего дня.
Все-таки последние рисинки Эля собрала пальцами, тщательно их прожевала и поискала глазами еще что-нибудь не съедобное даже, а сгрызаемое и прожевываемое. Лимон провалился в бездну, не успев брызнуть меж зубов, сахар хрустнул дважды и канул туда же, остывший чай лишь смягчил растревоженность за грудиной. Все болезни от нервов, и ожирение в первую очередь. Вот что толстухи, значит, чувствуют, подумала Эля.
И тут в кабинет ворвался Рычев – слава богу, не минутой раньше.
Он резко остановился и сказал:
– Эля.
Эльмира повернулась к нему, хотела встать, но почему-то не смогла. Рычев быстро подошел, наклонился, на секунду прижался седым виском к ее голове – Эля едва успела убрать вниз испачканные руки, – сразу отошел, будто испугавшись, и спросил, расстегивая пальто:
– Как ты?
– Максим Александрович, Гали пропал, – сказала Эльмира, поняла, что он знает, и снова из слезных каналов будто пробки вышибло.
Потом она обнаружила, что кабинет полон людей, Рычев, сняв пальто, стоит за пустым креслом Гали и что-то жестко говорит, а Кузнецов, сидящий слева от Эли уже не с красно-белым, а с багровым лицом, так же жестко отвечает, что «двойка» – это двадцать седьмой экземпляр – давно передан средневаховским на эксплуатационные и скраден неделю назад, а в администрации почему-то думали, что отогнан на ремонт или испытания, что взорвалась газовая смесь и что теперь мы это учтем. Рычев лязгающим голосом спросил, при чем тут это, и Элька отвалилась куда-то в сторону, а очнулась на словах Кузнецова про сделанный шагаловскими расчет наиболее вероятных квадратов поиска и про добровольцев из первой смены, которых более чем достаточно для прочесывания этих квадратов в течение двух часов, причем час уже прошел. Рычев спросил: «А если он в другом квадрате?», и это был очень важный вопрос, но почему-то Эля сперва отмотала память чуть назад, сообразила, что Рычев недоволен слабым размахом поиска, – и лишь потом уловила короткий вороватый взгляд, который в нее метнул Кузнецов, и услышала:
– За пределами логики и здравого смысла, как все последние дни, так что без гарантий, но сделаем все.
– Почему сразу не сделали, я спрашиваю? – повысил голос Рычев.
– Что – не сделали сразу? Соседей не подняли? Я объяснял, что это имитация и вообще перекладывание ответственности: кругом пятьсот, даже больше – пока долетят, пока развернутся, сутки пройдут.
– Сутки прошли – что?
– То, что мы на финишной. Найдем, живого или... – Кузнецов осекся.
Рычев раздернул узел галстука и сказал:
– Сильно. Почему сразу массовое прочесывание не наладили?
Кузнецов помолчал и объяснил так, что Эльмире захотелось завизжать – до лопания стекол, стаканов и голов:
– Люди со смены, вымотанные, толку с них сразу было бы... И потом, что это за феодализм: барин пропал, поэтому никому не спать, все на поиски.
Завизжать или разодрать Кузнецову совсем бурое лицо Эля не успела. Рычев тихо сказал:
– Сережа, вы с ума сошли? Вы что, полагаете, если бы рабочий со второго вот так вот... или просто потерялся – мы бы спать пошли? Вы бы сами спать пошли? Вы вообще где находитесь?