СССР

1

То в вышнем суждено совете

То воля неба: я твоя.

Александр Пушкин

Дашка распахнула глаза, а остальное все застыло, будто обданное жидким азотом. Сравнение было неприятным. Я потоптался, вынул из-за спины букет и спросил:

– Можно?

Зрачки у Дашки заметались на коротком поводке, очень быстро, я даже испугался, но она глубоко вздохнула – грудь под серым трикотажем красиво поднялась, я спрятал глаза, – как-то обмякла, опустила руки и сказала:

– Заходи.

Я снова потоптался, понял, что добровольно из амбразуры дверного проема Дашка не уйдет, сунул ей букет в руки и потихонечку, через букет и локоток, продавил хозяйку в дом. Прикрыл дверь, опер Дашу о стеночку, быстро разулся, Даша сказала: «Тапки», хотя никаких тапок в помине не было, да я бы и на здоровые ноги не надел, терпеть не могу, повесил куртку на гвоздик, вполне натуральную тридцатку, – их пара была, вбитых возле косяка, второй гвоздик был занят Дашкиной четверть-шубкой, – и, не теряя темпа, похромал в сторону кухни. Даша, по счастью, спохватилась и пошла впереди незваного гостя. Хуже которого, пожалуй, и не придумаешь.

У Дашки я не бывал, но все четыре домовых модуля, которые ставились по Союзу, знал наизусть, на ощупь и любым местом, включая копчик с затылком.

Практика показывала, что из соотечественников можно вытравить даже страсть к добровольному огородничеству и хранению полиэтиленовых пакетов, но только не охоту к перестановке стен местами: каждый второй дом в Союзе перестраивался хозяевами до полного изумления. Это, блин, в Союзе, где все дома сдавались под заказ и под почерканный новоселом эскиз. Но кухню и санузлы перенести пытались совсем корбюзнутые энтузиасты.

Дашка к таким не относилась. Вообще. Вот вам модуль «три», можно сказать нетронутый. Правда, даже выставочные варианты были слегка темнее и грязнее тутошнего. Похоже, повернутость Дашки на чистоте была сопоставима с Элькиной, то есть эталонной и где-то клинической.

Поэтому, когда Дашка усадила меня за стол и справилась, чаю ли, невыносимо захотелось вымыть руки. Но этим я позволил бы себе больше, чем собирался, – по крайней мере, сейчас и без спросу. Я подсунул руки под колени и постарался не пялиться на то, как Дашка наливает воду в квадратную вазу и пристраивает туда букет.

– Красивые, – сказала она. – Где еще взял, интересно.

– Ну, можно при желании-то, – пробормотал я.

– Желания у него проснулись. Хороший признак, да? А то совсем снулый валялся, как селедка.

Я сперва скакнул слишком назад и вроде побагровел, но сразу понял. Бодрости это не прибавило:

– Так ты приходила, что ли?

Дашка некоторое время поизучала меня сквозь пар из дозревшего чайника, сполоснула заварник, всыпала горсть дарджилингского, залила кипятком, накрыла поролоновой бабой со вздорной прической, отодвинула табурет от стола, села, сцепив руки на коленях, и объяснила:

– Ну да. То есть приходила – это чересчур сильно сказано, там же твоя... Там же Эля как пост номер один стояла. Пару раз заглянула. Поревела даже. Не помнишь совсем?

– Не, – сказал я.

– Я там с тобой в третий раз простилась. Первый – ну, тогда; второй – когда машину сгоревшую нашли. А потом, когда Сергей Владимирович тебя приволок, я поняла... то есть загадала...

Дашка отвернулась к окну, быстро промокнула уголки глаз и продолжила, не отрывая взгляда от куцей лохматой пихты:

– В общем, я решила, что хватит себя мучить и тебя губить. Не то чтобы мне это элементарно далось. Но вот пришла, попрощалась. А ты не помнишь даже – а ведь глаза открывал. Ну и слава богу.

Я рассматривал Дашкин профиль, будто скопированный из альбома античной скульптуры, и пытался понять, за что нам с нею такое. Получалось, что вроде бы не за что. И потом, я действительно ничего не помнил, три недели вылетели или испарились, как тонкий пластик, если его аккуратно подпалить, а потом свести края дыры – получается бугристый такой стык, а куска с ладошку шириной как не бывало. Вот из моей жизни такую ладошку и вынули, и еще две ладошки повели такими буграми, что не понять, было это, не было, с кем и зачем.

Но теперь-то я был снова собой – и должен был разглаживать, латать, чистить до прозрачности и тянуть полотно в нужную сторону.

– Уехать хотела – Сергей Владимирович отговорил. Ну и сама подумала: ты в прошлом, постепенно привыкну. Элька вон перевелась, после декретного – дай ей... вам бог, чтобы все удачно... Словом, выйдет к Егоршеву, так что и видеться-то не будем, чего дразнить друг друга. А в Магадане делать совсем нечего, да и везде, – отвыкла я от России, новости как из другой страны воспринимаются. Здесь все-таки жизнь. Да и сама вроде не зря воздух копчу. Мы же только по «союзникам» себестоимость за полтора месяца на четыре процента скинули, знаешь?

Я кивнул. Дашка увидела, потому что как раз к этому моменту повернулась, воткнула в меня прицельный взгляд, тон, наоборот, стал почти ласковым.

– Ну конечно знаешь. Но я не об этом. В общем, Алик, можешь больше меня не бояться. Я тебя не люблю. Я и Эле так сказала, чтобы по-честному. Любила, как кошка. Вот как никогда...

Она снова отвернулась, но всего на секунду.

– Да, Алик, я все Эле рассказала. Ты не бойся, правду – как ты кричал, сопротивлялся и так далее. Гад ты все-таки, кстати. С другой стороны... В общем, ты извини, может, лучше было забыть и не расстраивать – супруга твоя, кажется, расстроилась...

– Не то слово, – сказал я, поняв, что уже пора приступать.

Дашка приподняла брови и нехорошо оживилась:

– А что, она с тобой чувствами поделилась?

– А чего я здесь, думаешь?

– А чего ты здесь?

– Даш. Я сейчас буду говорить довольно странные вещи. Прошу: выслушай до конца, ладно?

– Так. Интересно.

– Ладно?

– Ладно. А как я пойму, что конец? – поинтересовалась Дашка вроде бы всерьез, но в глазах ее скакнул знакомый зеленый черт.

– Уф. Поймешь. В общем, во-первых, я пришел просить прощения. Даш, ты прости меня, пожалуйста, что допустил такую ситуевину. Это еще не конец, позволь я договорю. Значит, я не думал, что так серьезно, и не было у меня такого раньше – да и слишком ты красивая, честно говоря. Это во-первых. Во-вторых, я дико люблю Эльку. Прости, это нельзя никому говорить, но без этого дальше, то есть в-третьих, неправильно прозвучит. Так. В-третьих, в данный момент я разведен и пришел делать тебе предложение. Только оно довольно гнусное, мне кажется, так что можешь послать сразу. Вот.

– Это конец? – выждав, осведомилась Дашка.

– Ну да.

– Как-то я по-другому его себе представляла. А что за предложение-то?

– Ну как... – Я даже растерялся. – Какие предложения обычно делают? Примерно такое, только гнусное, – я же говорю.

– Камалов, ты не говоришь, а, извини, бычьи яйца крутишь. Объясни толком.

И я наконец объяснил.

Дашка слушала не то что внимательно, а так, будто я описывал способ ее казни. Ну чем-то похожим я и занимался.

Когда я заткнулся, Даша некоторое время рассматривала меня как закопченную гравюру. Затем встала, развернулась к стойке с чайниками, сунула руку под поролоновый подол, рассеянно вытащила ее, развернулась ко мне, уперлась поясницей в стойку, неторопливо скрестила руки на груди, да еще ноги скрестила. С точки зрения прикладной психологии позиция обещала мало хорошего. Эстетически все было по-прежнему совершенно.