Стадион

Русанов поддерживал ее бережно, как тяжело больного ребенка. Он уже устал медленно шагать по большому просторному номеру гостиницы, но стоило прилечь или сесть, как боль становилась нестерпимой. Врач обещал сделать на ночь укол морфия, тогда можно будет заснуть. Ему вправляли кость и накладывали гипс под наркозом, поэтому в голове сейчас шум и кажется, будто стены качаются, как пьяные. Врач велел лежать, но это очень трудно. Ну да ладно, он все выдержит, кость скоро срастется, и он еще будет играть в баскетбол.

Вошла Нина Сокол, взглянула на Русанова огромными глазами, из которых до сих пор не исчез испуг, села в кресло у стола и сказала:

— Тебе лучше бы прилечь.

— Теоретически это так, но практически неосуществимо, невозможно выдержать, — ответил Русанов, силясь улыбнуться.

— Сильно болит?

— Так, как и должна болеть сломанная рука.

— Значит, сильно?

— Да. Но давай не будем говорить об этом. Тебе еше не пора спать?

Нина обиделась. Похоже, что Русанову неприятно ее присутствие.

— Если я мешаю, могу уйти.

— Ну, что ты! Наоборот, я очень тебе рад.

Он улыбнулся такой влюбленной, доверчивой улыбкой, что обиды сразу как не бывало, и Нине даже стыдно стало — вот уж нашла время обижаться!

В дверь постучали, показалось сочувственно–встревоженное лицо Тибора Сабо, а за ним синие глаза Илоны.

— Ну, как дела? — почему–то шепотом спросил Тибор.

— Ничего, все хорошо! Входите, друзья, — пригласил их Русанов.

— А мы не помешали?

— Наоборот, когда возле меня люди, боль становится как–то меньше. Садитесь.

Едва они успели сесть, как снова раздался стук в дверь. Две большие Ольги, как всегда вместе, вошли в номер и тоже почему–то заговорили шепотом. Русанов попробовал посмеяться над этим и нечаянно шевельнул рукой, и его пронзила такая боль, что стало уже не до смеху. Но с этой минуты никто уже не говорил шепотом.

— Ты придешь завтра на стадион? — спросила Ольга Коршунова.

— Обязательно! — ответил Владимир. — Приду на страх всем врагам и мерзавцам.

— Правильно, — согласилась Волошина. — Только не разболится ли рука?

— Нет, завтра она будет болеть меньше, — уверенно ответил Русанов. — Не увидеть завтрашних соревнований — просто преступление.

Из коридора донесся топот множества ног. Шаги были тяжелые, уверенные, сильные. Казалось, будто движется целая толпа.

— Кто это может быть? — удивилась Нина.

В коридоре на мгновение стало тихо. Потом послышался деликатный стук, и это было удивительно: после такого грузного топота можно было ожидать, что в дверь станут молотить кулаками.

— Войдите! — крикнул Русанов.

Дверь открылась, и на пороге появился Рихард Баум, а за ним виднелись какие–то незнакомые высокие фигуры Русанов замер, широко открыв глаза. За спиной Баума стояло человек шесть — это были американские баскетболисты, неуверенно поглядывавшие на Русанова. Они явно чувствовали себя неловко.

— Мы пришли проведать вас и узнать о здоровье, — сказал Баум. — Что говорит врач?

— Врач говорит, что через три месяца мы снова сможем встретиться на баскетбольном поле. — От боли в руке у Владимира темнело в глазах, но он не выдавал этого ни голосом, ни движением — улыбался гостям. — Очень рад вас видеть. Усаживайтесь. Ольга Борисовна, не уходите, ведь, кроме вас, никто не знает языка.

— Да, правда, — улыбнулась Волошина и обратилась к американцам: — Мы все очень рады, что вы пришли.

— Мы тоже, — сказал Том Гаркнес, — жаль только, что пришлось встретиться по такому неприятному поводу.

— Верно, — сказал Баум, — но я думаю, что дружеская встреча всегда останется хорошим воспоминанием.

— Простите, господа, — неожиданно сказал Генри Шорт, — но мне хочется сразу покончить с неприятной частью нашей беседы. Мы все очень сожалеем, что во время встречи с вашей командой случилось такое несчастье, искренне вам сочувствуем и желаем поскорее выздороветь.

— Да тут нечего сожалеть, баскетбол — игра напряженная, всякое может случиться, — ответил Русанов.

Они с Шортом глядели друг другу в глаза, и каждый понял гораздо больше, чем было сказано вслух. «Американцы отлично знают, как все это произошло, возмущены этим и надеются, что такое больше никогда не повторится», — сказал взгляд Шорта. «Вы славные ребята, и я рад, что у вас хватило решимости прийти ко мне; я отлично знаю, кого выпустил под девятым номером на баскетбольное поле тренер Артур Шиллинг, — меня пре-

<Две страницы пропущены>

— Да.

— Это смахивает на фантастику, но сегодня я склонен верить всему, — засмеялся Гаркнес, подозревая, что русские подшучивают над ними.

Иметь право учиться, если у тебя есть способности, а не только потому, что у тебя богатый отец, пусть даже голова твоя совсем непригодна к ученью, — для многих американцев это было просто непостижимым. Большинство из них так и уехало домой, не поверив этому.

Только через много лет, когда первые советские спутники Земли полетели в космос, американцы вспомнили разговоры о государственных стипендиях, которым в свое время никто не верил, о тысячах институтов в нашей стране, о миллионах студентов. А тогда все это казалось вымыслом.

За ужином Том Гаркнес, улучив минутку, сказал Русанову через Ольгу Борисовну.

— Знаете, Русанов, — начал он, — мы пришли не для того, чтобы выразить вам сочувствие. Оно вам не нужно, я знаю. Но нам хотелось, чтобы вы не думали, будто вся Америка населена подлецами, вроде Джилькса, — в нашей стране есть и честные люди. Вот это я и хотел сказать вам, это для меня очень важно… а кроме того, очень хотелось посмотреть на вас поближе, познакомиться…

— Приезжайте к нам в гости, — сказал Русанов.

Гаркнес слегка нахмурился.

— У нас не очень–то одобряют такие путешествия. Но, конечно, поехать хотелось бы. Может, еще и удастся.

— Будем надеяться, — весело ответил Русанов.

А за столом завязался разговор о последних выдающихся рекордах Эмиля Затопека, и неизвестно, когда закончился бы этот ужин, если бы не пришел врач.

— Это что такое?! — воскликнул он, и все испуганно примолкли. — Как вам не совестно, товарищи, ведь ему нужно лежать! У него же перелом руки! Прошу немедленно разойтись! Немедленно!