Сталь от крови пьяна

— Ты задумался об этом только что? — невесело усмехнулся он и резко притянул Хельмута к себе, будто назло и вопреки всему, что их окружало. — Я думаю об этом с тех пор, как впервые поцеловал тебя. И я не знаю, что нас ждёт, правда.

Хельмут лишь вздохнул. Он ожидал, что его старший друг, как всегда, знает лучше, что делать. Что он уже давно что-нибудь придумал и сейчас готов озвучить выход из положения, дать совет… Но Генрих тоже понятия не имел, как быть. Это казалось странным и даже в какой-то мере пугало, и Хельмут ещё сильнее прижался к нему, лишь бы избавиться от этого страха.

— Пожалуй, нет выхода, который устроил бы… всех, — выговорил Генрих с каким-то трудом, словно язык его не слушался. — Но ведь мы можем вернуть то, что было раньше, не находишь?

Хельмут лишь молча кивнул. Да, они могут остаться друзьями. Сделать вид, что ничего не было — ни поцелуев, ни ласк, ни того признания в полубреду (несмотря ни на что, полностью искреннего), ни взаимной заботы, такой, какую друзья обычно не проявляют, ни страсти, ни нежности… Как бы повернуть время вспять, вернуться на год назад и начать всё сначала, но только без этого всего…

И нет, ничего страшного, унизительного или расстраивающего Хельмут в этом возврате к дружбе не видел. Но почему даже измена невесты, нанёсшая сильный удар по самолюбию Хельмута, не вызвала в нём такую волну отторжения, как осознание того, что всё, что он пережил с Генрихом, осталось навсегда в прошлом?

Он резко убрал руку с его плеча.

— Я… я хочу выпить, — выпалил он и направился к столам, не дожидаясь окончания мелодии.

— Ты же не пьёшь. — Генрих догнал его, и в его голосе зазвучало недоумение — и явно не только из-за того, что Хельмуту вдруг захотелось вина.

Он не ответил.

Обижаться на Генриха было бессмысленно: он ведь не сказал чего-то категоричного, не бросил его… Но он, как и Хельмут, наверняка понимал, что им больше нет смысла при каждой встрече, которые в последующие годы будут редкими и короткими, прыгать в постель и осыпать друг друга поцелуями. Нет, это, конечно, можно, но тогда разлуки будут попросту мучительными. К тому же Хельмуту рано или поздно придётся снова найти невесту: можно было бы и Хельгу сделать наследницей, но собственный ребёнок, а лучше — два или три, гораздо надёжнее…

И чем он окажется лучше госпожи Агаты, если втайне от жены будет ходить налево, да не к кому-нибудь, а к лучшему другу и сюзерену? Одно дело — вопреки церковным правилам не хранить целомудрие до брака, и совсем другое — изменять супруге… Тут же Хельмут вспомнил, что всё-таки косвенно был замешан в чём-то подобном: герцогиня Эрика ведь являлась замужней женщиной и всё равно оказалась в его постели… Правда, инициативу проявила всё же она, однако сейчас, спустя год после их последней встречи, Хельмут понял, какой мерзкой ошибкой это было.

Он рухнул за стол и осушил кубок в несколько резких глотков, ухитрившись не поперхнуться. Генрих не спеша прошёл вслед за ним и сел рядом, но никак, кроме жалостливого взгляда, на поведение Хельмута не отреагировал. Ему самому было больно осознавать, что всё кончено, но, наверное, в нём тоже теплилась надежда, что всё не так безвыходно, как кажется…

Хельмут ухватился за эту надежду в жалкой попытке утешить себя и невольно опустил руку под стол, кладя её на колено Генриха, — по привычке, как они оба делали уже сотни раз, на военных советах или трапезах в отвоёванных нолдийских крепостях, уверенные, что этого никто не увидит, но в то же время опасающиеся оказаться замеченными — в этом было своё очарование.

И почувствовал, как Генрих накрыл его пальцы своей чуть дрожащей ладонью.

***

Рассветные лучи, проникая сквозь стёкла стрельчатых окон, сталкивались с высокими стенами и гранитным полом, разбивались вдребезги и принимались плясать по коридору сотнями солнечных зайчиков и бликов. Весеннее утро было прохладным, и эта прохлада по-хозяйски гуляла по королевскому замку, заглядывая даже в самые дальние уголки и укромные каморки.

Генриху не спалось, будто выпитое вчера вино, ожидаемо не ударив в голову, сделало то, за что его так любили многие, — наградило приливом сил, приподнятым настроением и напрочь лишило покоя. Он проворочался всю ночь, а на рассвете встал, набросил халат поверх нижнего белья и вышел из комнаты.

Дело было не только в вине, но и во вчерашнем объяснении с Хельмутом. Генрих, противореча самому себе и своим жизненным убеждениям и опыту, сначала сказал, а потом подумал — и, кажется, сильно его задел. Хотя потом, в оставшееся время пира, они вели себя как обычно (обычно для них, а не для общества, конечно) и в конце концов очень мило пожелали друг другу спокойной ночи. Только вот пожелание Хельмута в итоге не сбылось — эта ночь была для Генриха крайне беспокойной. Даже перед битвами он спал долго и крепко, тогда как многие его знакомые признавались, что не могли сомкнуть глаз от волнения. Но сегодня…

Иногда Генрих думал, как было бы здорово, если бы Хельмут вдруг, забыв обо всём сказанном, пришёл к нему этой ночью… Потом ему самому захотелось навестить его, но он, если честно, даже не знал, в какой комнате жил его друг, а искать его по всему королевскому замку было бы бессмысленно и нелепо. Так что и мечтать об этом не надо.

Он старался идти тихо: расстояние от его комнаты до ближайшего окна было небольшим, но и за время его преодоления можно было нашуметь и кого-нибудь разбудить. Впрочем, его шаги были почти полностью бесшумными благодаря мягким подошвам домашних туфель.

Генрих подошёл к окну и обнаружил, что ставни были чуть приоткрыты — поэтому утренний холодок залетал внутрь и заставлял кожу покрываться мурашками. Он запахнул халат (как назло, забыл от него пояс) и прикрыл глаза, подставляя лицо свежему лёгкому ветерку и прислушиваясь.

Город, окружавший королевский замок, уже просыпался. Это была формальная столица Драффарии, Цвенген, она занимала почти всю территорию Королевского острова, а её улицы расходились от высокого, грубоватого на вид замка, как лучи от солнца. Здесь жил разнообразный народ, от ремесленников до дворян, однако эта территория всё же была заселена не столь плотно, как, например, Нижний город у Эори.

Генрих засмотрелся на плывущие по небу тонкие облака, на розовый, постепенно бледнеющий рассвет, на птиц, распевающих свои песни на одном из деревьев королевского сада; весна уже почти полностью вступила в свои права, на деревьях появлялись первые крошечные листочки, трава тоже упрямо зеленела, сбрасывая с себя серость и тление. Всё в природе говорило о том, что скоро вокруг станет теплее и светлее… И мир людей вторил этому обновлению: закончилась война, мужчины (да и некоторые женщины тоже) возвращались в семьи, больше никто никого не убивал — пожар войны затух, и хотелось верить, что это пламя больше никто не раздует.