Сталин: операция «Эрмитаж»

Первыми исчезли рядовые, малочисленные местные губмузеи, практически никак не проявлявшие себя на фоне общей работы. Затем пришла очередь и наиболее сильных, заметных, которыми, собственно, и определялись успехи в области охраны и музейного строительства: крымского, татарского и московского. Вслед за ними пала старейшая, ленинградская группа, остававшаяся все еще достаточно сильной и дееспособной.

Ее фактическим руководителем был Г. С. Ятманов, числившийся, правда, всего лишь инспектором по музейным учреждениям (в том числе и по Эрмитажу!). Вместе с ним, хотя формально и не подчиняясь ему, трудились двенадцать искусствоведов в хранилище Государственного музейного фонда, семеро наиболее квалифицированных специалистов – в реставрационных мастерских. Двое экспертов с огромным опытом работы числились в совсем недавно мало что значившем, но внезапно оказавшемся наиважнейшим, ключевым отделе контроля за вывозом.

Неукоснительно исполняя распоряжения Москвы, самого Луначарского и Лядова, уполномоченный Наркомпроса по Ленинграду Позерн уволил почти всех. Из двадцати двух сотрудников он оставил лишь троих, в том числе и одного нового, только что принятого в отдел контроля – ведь без его подписи чиновники Внешторга пока еще никак не могли обойтись.

Столь значительное сокращение означало на деле полную ликвидацию ленинградского отдела охраны памятников. Одновременно проводилась его дискредитация в центральной печати, формировалось общественное мнение о том, что именно искусствоведы и повинны в изъятиях лучших экспонатов из Эрмитажа и других музеев города.

6 апреля 1929 года «Комсомольская правда» опубликовала явно инспирированную свыше статью «Продаются за бесценок музейные сокровища. Ятманов „ликвидирует“ предметы старины. Собольи палантины – женам начальства. Требуем немедленной ревизии». Статья, подписанная инициалами «В. Г.», насыщена злобой и откровенными передержками.

Главный удар газета наносила по основателю системы государственной защиты художественно-исторического наследия в стране – по Ятманову, двенадцать лет возглавлявшему ее наиважнейшую региональную структуру.

Григорий Степанович Ятманов в конце XIX века окончил саратовское Боголюбовское художественное училище, продолжил образование в Петербурге, в школе при Обществе поощрения художников. Писал портреты, пейзажи (пока «для себя», а не на продажу) и поновлял, то есть восстанавливал потемневшую от копоти лампад и свечей роспись в столичных церквах и соборах.

Несмотря на возраст – тридцать восемь лет – в 1916 году его призвали в армию. После февральской революции Ятманова избрали в Петроградский Совет рабочих депутатов, поручив работу в военно-агитационном отделе, а в дни корниловского мятежа направили комиссаром 3-го стрелкового полка. В октябрьские дни он был назначен комиссаром Петроградского военно-революционного комитета по охране художественных сокровищ и музеев.

С этого момента и по 1927 год Ятманов возглавлял Петроградский (затем Ленинградский) отдел по делам музеев и охране памятников, а после реформы Лядова был утвержден инспектором музейных учреждений Ленинграда и его пригородов.

Этот кристально честный, принципиальный человек не мог пойти на сделку с совестью. Он не мог дать согласие на продажу за рубеж тех произведений искусства, которые в самые трудные, тяжелые годы революции и гражданской войны бережно собирал и оберегал – для людей, для потомков. И потому его сначала оклеветали.

Газета обвиняла Ятманова во всех мыслимых и немыслимых грехах. Якобы он ликвидировал Шереметевский историко-художественный музей (названный автором пасквиля «музеем внутреннего убранства жилища»), тот самый, который именно Ятманов создал летом 1918 года и который был закрыт решением Межведомственной комиссии ВЦИК в конце 1928 года «в целях централизации музейного имущества». Мало того, Ятманова обвинили и в том, что экспозиционные материалы уникального собрания были проданы Госторгом зарубежным антикварам.

Второе обвинение для нормального читателя и вовсе выглядело бессмыслицей. В. Г. утверждал: «В августе 1928 года замуполномоченного Наркомпроса Ятманов посещает музейный фонд и отдает распоряжение хранителю одного из отделов, Морозову, немедленно перенести экспортное имущество из одного помещения в другое, не составляя списка и вообще никак не оформляя эту выдачу». Совершенно ясно, что если Ятманов и поступил так, то лишь стремясь спрятать предназначенные к продаже за рубеж произведения искусства.

Не менее диким выглядело и третье обвинение: Ятманов, мол, нанес вред музеям тем, что организовал выставку художественных предметов, предназначенных для экспорта, не в самом Ленинграде, а в Павловске, из-за чего «за полгода эту выставку посетил только один человек».

Выводы оказались очень жестокими: «Если в качестве руководителя музейной жизни Ятманов был полным ничтожеством, то по части разбазаривания музея его таланты были весьма значительными… И обвинял автор не одного Ятманова: „Молчаливые музейные старички, видевшие всю вакханалию музейных воров, но не мешавшие раскрадывать музеи, вся эта гниль и плесень наших музейных организаций требует хорошей чистки“.

Оговор «Комсомольской правды» подействовал: Ятманова тут же уволили.

Кадровая чистка органов охраны памятников в полном соответствии с программой Лядова сопровождалась столь нужным Внешторгу массовым закрытием музеев. Ликвидировали их скрытно, без особой огласки. Одновременно с решением Политбюро о выделении для экспорта картин и музейных ценностей на 30 миллионов рублей в Москве и Ленинграде перестали существовать сразу семь музеев: Военно-исторический, Мебели, Штиглица, Конюшенный, Интендатский, мемориальный музей Суворова, дворец Бобринских. Кроме них упразднили еще и три провинциальных – усадьбы Покровское-Стрешнево и Караул, Оптину пустынь. С республиканского на местный бюджет перевели (что на деле означало прекращение их существования) еще пять музеев: подмосковные Архангельское, Кусково, Останкино, Симонов и Новодевичий монастыри, а дворцы Летний и Меншиков передали Академии наук СССР.

Но на том «лядовская чистка» отнюдь не закончилась. В 1928 – начале 1929 годов не стало Музея 40-х годов и Строгановского дворца, на местном бюджете оказались дворцы Шереметевский, Елагин, Петергофа и Ораниенбаума, Боровский монастырь и Троице-Сергиева лавра, квартира композитора Скрябина в Москве и дом Чайковского в Клину…

Всего число музеев республиканского значения – то есть признаваемых наиболее ценными, бесспорно заслуживающими постоянной финансовой поддержки со стороны государства и потому оставленных в непосредственном ведении Главнауки, – буквально за несколько месяцев сократили в два раза.

Процесс этот четко раскрывают следующие данные:

Так тихо и незаметно увеличивался тот самый фонд произведений искусства, который и предназначался для экспорта.

Сокращение музейной сети республики сопровождалось и иным, столь же опасным явлением – изменением официального профиля, специализации ряда собраний. Так, остались на государственном бюджете Эрмитаж, Русский музей и Оружейная палата, но они были переведены из разряда художественных в историко-художественные. Подобная, казалось бы, пустая формальность на деле означала коренное изменение принципов построения экспозиций, а следовательно, и признания неприкосновенности – только на основе значимости для просветительской и научной работы тех или иных коллекций, отдельных предметов из фондов.