Сталин: в преддверии войны

Документы раскрывают сложную картину эволюции отношений СССР со своими соседями перед началом и в ходе развернувшейся Второй мировой войны. Определяющим фактором здесь были, конечно, отношения между СССР и Германией. Только после мюнхенского сговора, похоронившего политику коллективной безопасности, после провала попыток организовать вместе с Англией и

Францией систему коллективной защиты от агрессора в условиях стремительно надвигавшейся войны Германии против Польши (причем в непосредственной близости от границ Советского Союза), войны с трудно предсказуемыми последствиями, Советское правительство приняло предложение Германии заключить пакт о ненападении.

Договор между СССР и Германией о ненападении (без секретного протокола) с точки зрения международного права был вполне законным, действительным и правомерным. Он был опубликован, прошел ратификацию, был признан другими государствами и международными организациями и потерял силу 22 июня 1941 года. Что касается секретных дополнительных протоколов (от 23 августа и 28 сентября), то они были незаконными, недействительными, неправомерными. Их аморальность и несоответствие международному праву осуждены мировой общественностью.

Однако когда говорят, что эти протоколы предопределили (и даже предусматривали) раздел Польши, присоединение Бессарабии, Буковины и Прибалтийских государств к СССР, то это не соответствует исторической правде. Когда подписывался секретный протокол от 23 августа 1939 года, советско-германские отношения характеризовались неопределенностью, и было еще совершенно неясно, как они будут развиваться. Каковы будут последствия нападения Германии на Польшу, можно было только гадать. Но Советский Союз должен был четко знать свою позицию к тому времени, когда это случится. Иначе он мог оказаться втянутым в войну, угроза которой нависала над Европой. Германия же предлагала ему заключить немедленно соглашение, которое давало СССР возможность остаться в стороне от приближавшегося шторма. Советский Союз принял основополагающее решение: предпочел нейтралитет и свободу действий, чтобы обезопасить свои национальные интересы надежнее, чем зыбким альянсом с Западом, перспективы которого без конкретных обязательств сторон выглядели весьма неопределенно.

Некоторые историки связывают подписание советско-германского пакта с решением Гитлера напасть на Польшу. Однако это решение, как известно, было принято еще в марте 1939 года, когда Германия потребовала от Польши передать ей Данциг, предоставить автостраду и железную дорогу, перерезающие «польский коридор». С отказом Польши возник германо-польский конфликт, которому суждено было сыграть роковую роль в политическом кризисе 1939 года. И апреля Гитлер утвердил план операции «Вайс» — готовности вермахта к нападению на Польшу не позднее 1 сентября. 23 мая он подтвердил свое решение на совещании генералитета. В частности, он говорил: «Не исключено, что германо-польский конфликт приведет к войне с Западом, тогда на первом месте будет борьба против Англии и Франции...» Касаясь оценки возможных действий СССР, он сказал, что если Советский Союз объединится с Англией и Францией, то это «заставит меня напасть на Англию и Францию и нанести им несколько всесокрушающих ударов»²⁶⁹. 15 июня была утверждена директива о стратегическом развертывании сухопутных войск вермахта и, как видно по дневнику начальника генштаба Ф. Гальдера, оперативные планы в августе не пересматривались.

Это подтвердилось и действиями. Первые 8 дивизий вермахта были выдвинуты к польской границе еще в июне 1939 года. Под предлогом участия в маневрах в средней Германии и Восточной Пруссии сосредоточились танковые и моторизованные соединения. 16 августа в Восточной Пруссии, а 25 августа по всей Германии развернулась общая мобилизация. 19—22 августа корабли ВМФ получили приказ выйти на боевые позиции в Атлантический океан, чтобы успеть до начала войны проскочить Балтийские проливы. Таким образом, вопрос о войне против Польши был решен еще в апреле.

Нередко утверждают, что все это было блефом, рассчитанным на запугивание Польши и западных демократий. Безусловно, было и это. Но были и другие весьма существенные факторы, которые оказывали влияние на решения руководства Третьего рейха. На совещании с генералами 22 августа 1939 года Гитлер говорил: «Нам терять нечего. Мы можем только выиграть. Наше экономическое положение таково, что мы сможем продержаться лишь несколько лет... У нас нет выбора, мы должны только действовать»²⁷⁰. Действительно, милитаризованная экономика рейха, ориентированная на захватнические войны, не могла долго быть эффективной в условиях мирного времени. Как писал известный историк Б. Мюллер-Гиллебранд, «расходы на военные нужды в 1939 году пришли в такое несоответствие с запросами народного хозяйства, что военная экономика должна была вестись за счет выпуска новых денег, вследствие чего финансовая, а вместе с ней и экономическая катастрофа становилась совершенно неизбежной. Создалось такое положение, из которого только «прыжок в войну» мог считаться единственным спасением»²⁷¹. В то же время Германия после захвата Австрии, и особенно Чехословакии, резко усилилась в военном и военно-промышленном отношениях. Ведь Чехословакия была крупнейшим экспортером оружия до 1938 года (40% мирового экспорта вооружения)²⁷². После захвата Австрии и Чехословакии население Германии увеличилось на 10 млн. человек и составило 79 млн. (Франция — 39 млн., Англия — 46 млн.). Это существенно увеличило ее мобилизационный потенциал. Количество дивизий по сравнению с 1938 годом возросло с 51 до 102, танков — с 720 до 3195, самолетов — с 2500 до 4093²⁷³. Германия имела хорошо разработанную военную теорию блицкрига. Значительная часть населения (особенно молодежи) поддерживала фашистский режим.

Но все эти преимущества были временными, пока вероятные противники — Англия, Франция, СССР — не развернули свои огромные военноэкономические потенциалы. Поэтому именно в 1939 году, когда вермахт стал сильнейшей армией в Европе, Гитлер спешил реализовать его преимущества в молниеносной войне против Польши, которая была слабее в военном отношении. Он считал «очень вероятным», что Англия и Франция не примут участия в войне, но полагал, что некоторый риск есть. «Англия не позволит себе участвовать в войне, которая продлится годы... За союзника никто умирать не будет». Что касается Советского Союза, то Гитлер был уверен, что СССР не выступит в одиночку в защиту враждебно к нему относящейся буржуазной Польши. «Россия, — говорил он на совещании генералов 14 августа, — ни в коей мере не расположена таскать каштаны из огня»¹.

Уже после начала войны 3 сентября он писал Муссолини: «...Я не боялся английских угроз, дуче, потому что я больше не верю, что мир можно было сохранить дольше, чем на 6 месяцев или, скажем, год. В этих обстоятельствах я решил, что представившийся момент, несмотря ни на что, был самым подходящим... Польская армия будет разбита в кратчайшие сроки. Я сомневаюсь, что можно было бы добиться такого успеха через год или два. Англия и Франция продолжали бы вооружать своего союзника, и решающее техническое превосходство вермахта не было бы столь очевидным, как сейчас»¹.

Следовательно, план нападения Германии на Польшу был разработан, утвержден и приведен в действие вне связи с советско-германским договором о ненападении. Война была для германского руководства делом решенным. Оно отказываться от своих планов не собиралось. Когда в ходе беседы с И. Риббентропом 11 августа 1939 года министр иностранных дел Италии Г. Чиано спросил его: «Что же вам нужно — Данциг или коридор?» — тот ответил: «Ни то ни другое. Нам нужна война»².

О планах Гитлера в отношении Польши было хорошо известно и в столицах западных держав, и в Москве. Однако предугадать, как будут развиваться события, особенно в сопредельных с СССР государствах, в случае возникновения войны в Европе, было трудно.

Как свидетельствуют документы, тексты пакта о ненападении, секретного дополнительного протокола и записи бесед во время переговоров в Москве 23—24 августа 1939 года не определили конкретного характера будущих отношений СССР со странами Восточной Европы. В договоре о ненападении никаких конкретных упоминаний о каких-либо государствах вообще нет. Что касается секретного протокола, то в нем говорилось о «разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе». О каких «интересах» шла речь: Германия еще весной 1939 года приняла решение о ненападении на Польшу, чем и были определены ее интересы. Но Советский Союз был жизненно заинтересован в том, чтобы германские войска остановились по возможности дальше от советских границ. Это и было отражено в протоколе: Германия получала гарантию невмешательства СССР в ее войну против Польши, а СССР получал гарантии в отношении Прибалтийских республик и ограничивал продвижение Германии на восток пределами Западной Польши.

Однако в момент подписания секретного протокола сталинское руководство еще не имело четкого курса своей внешней политики в Восточной Европе. В то время еще было очень неясно, какие формы примут советско-германские отношения. Известно, что при обсуждении проекта договора, составленного в Берлине, Сталин вычеркнул предложенную германской стороной преамбулу, где говорилось об установлении дружественных советско-германских отношений. Он заявил при этом: «Не кажется ли Вам, что мы должны больше считаться с общественным мнением в наших странах? Годами мы поливали грязью друг друга. И теперь вдруг все должно быть забыто, как будто и не существовало? Подобные вещи не проходят так быстро. Мы — и я думаю, что это относится также к германскому правительству, — должны с большей осмотрительностью информировать наши народы о перемене, происшедшей в отношениях между нашими странами»²⁷⁴. Когда Риббентроп заговорил о «духе братства, который связывал русский и германский народы», Молотов резко оборвал его, сказав: «Между нами не может быть братства, если хотите, поговорим о цифрах»²⁷⁵. Риббентроп в своем меморандуме Гитлеру от 24 июня 1940 года, касаясь переговоров в Москве в августе 1939 года, пишет о «тогдашней неопределенности германо-русских отношений»²⁷⁶. Об этом же свидетельствует и телеграмма Шуленбурга в Берлин от 25 августа с просьбой Молотова упомянуть в числе рубежных рек реку Писсу, так как «из-за большой поспешности, в которой составлялся секретный дополнительный протокол, в его текст вкралась одна неясность»²⁷⁷. Все это говорит о неопределенности видов на будущее, недоверии к Германии и атмосфере поспешности, в которой заключался договор.