Сталин. Большая книга о нем

собранию парламентским способом и совершенно не учли возможности идти дальше. Приняв

лозунги Ленина, мы сделаем то, что нам подсказывает сама жизнь».

Троцкий продолжает: «Лично для Сталина апрельское перевооружение партии имело

крайне унизительный характер. Из Сибири он приехал с авторитетом старого большевика, со

званием члена ЦК, с поддержкой Каменева и Муранова. Он тоже начал со своего рода

«перевооружения», отвергнув политику местных руководителей как слишком радикальную и

связав себя рядом статей в «Правде», докладом на совещании, резолюцией Красноярского

Совета. В самый разгар этой работы, которая по характеру своему была работой вождя,

появился Ленин. Он вошел на совещание, точно инспектор в классную комнату, и, схватив на

лету несколько фраз, повернулся спиной к учителю и мокрой губкой стер с доски все его

беспомощные каракули. У делегатов чувства изумления и протеста растворялись в чувстве

восхищения.

У Сталина восхищения не было. Были острая обида, сознание бессилия и желтая зависть.

Он был посрамлен перед лицом всей партии неизмеримо более тяжко, чем на тесном

Краковском совещании после его злополучного руководства «Правдой». Бороться было бы

бесцельно: ведь он тоже увидел новые горизонты, о которых не догадывался вчера. Оставалось

стиснуть зубы и замолчать. Воспоминание о перевороте, произведенном Лениным в апреле

1917 г., навсегда вошло в сознание Сталина острой занозой. Он овладел протоколами

мартовского совещания и попытался скрыть их от партии и от истории. Но это еще не решало

дела. В библиотеках оставались комплекты «Правды» за 1917 г. Она была вскоре даже

переиздана сборником: статьи Сталина говорили сами за себя. Многочисленные воспоминания

об апрельском кризисе заполняли в первые годы исторические журналы и юбилейные номера

газет. Все это нужно было изымать постепенно из обращения, заменять, подменять. Самое

слово «перевооружение» партии, употребленное мною мимоходом в 1922 г., стало впоследствии

предметом все более ожесточенных атак со стороны Сталина и его историков.

Правда, в 1924 г. сам Сталин считал еще благоразумным признать, со всей необходимой

мягкостью по отношению к самому себе, ошибочность своей позиции в начале революции.

«Партия, — писал он, — приняла политику давления Советов на Временное правительство в

вопросе о мире и не решилась сразу сделать шаг вперед… к новому лозунгу о власти Советов…

Это была глубоко ошибочная позиция, ибо она плодила пацифистские иллюзии, лила воду на

мельницу оборончества и затрудняла революционное воспитание масс. Эту ошибочную

позицию я разделял тогда еще с другими товарищами по партии и отказался от нее полностью

лишь в середине апреля, присоединившись к тезисам Ленина».

Это публичное признание, необходимое для прикрытия собственного тыла в

начинавшейся тогда борьбе против троцкизма, уже через два года стало стеснительным. Сталин

категорически отрицал в 1926 г. оппортунистический характер своей политики в марте 1917 г.:

«Это неверно, товарищи, это сплетня», — и допускал лишь, что у него были «некоторые

колебания… Но у кого из нас не бывали мимолетные колебания?»

Еще через четыре года Ярославский, упомянувший в качестве историка о том, что Сталин

в начале революции занимал «ошибочную позицию», подвергся свирепой травле со всех

сторон. Теперь нельзя уже было заикаться и о «мимолетных колебаниях». Идол престижа —

прожорливое чудовище! Наконец, в изданной им самим «Истории партии» Сталин приписывает

себе позицию Ленина, а свои собственные взгляды делает уделом своих врагов. «Каменев и

некоторые работники Московской организации, например, Рыков, Бубнов, Ногин, — гласит эта

необыкновенная «История», — стояли на полуменьшевистской позиции условной поддержки

Временного правительства и политики оборонцев. Сталин, который только что вернулся из

ссылки, Молотов и другие вместе с большинством партии отстаивали политику недоверия

Временному правительству, выступали против оборончества» и пр. Так, путем

последовательных сдвигов от факта к вымыслу черное было превращено в белое. Этот метод,

который Каменев называл «дозированьем лжи», проходит через всю биографию Сталина, чтоб

найти свое высшее выражение, и вместе с тем свое крушение, в Московских процессах.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

87

Анализируя концепции обеих фракций социал-демократии в 1909 г., автор этой книги

писал: «Антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь;

антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью только в случае

революционной победы». В марте 1917 г., после низвержения царизма, старые кадры партии

довели эти антиреволюционные черты большевизма до их крайнего выражения: самый

водораздел между большевизмом и меньшевизмом казался утерян. Понадобилось радикальное

перевооружение партии, которое Ленин — только ему была по плечу эта задача — произвел в

течение апреля.

Сталин, видимо, ни разу не выступил публично против Ленина, но и ни разу за него. Он

бесшумно отодвинулся от Каменева, как десять лет тому назад он отошел от бойкотистов, как на

Краковском совещании молчаливо предоставил примиренцев их собственной участи. Не в его

нравах было защищать идею, если она не сулила непосредственно успеха. С 14 по 22 апреля

заседала конференция Петроградской организации. Влияние Ленина на ней было уже

преобладающим, но прения имели еще моментами острый характер. Среди участников

встречаем имена Зиновьева, Каменева, Томского, Молотова и других известных большевиков.

Сталин не появлялся вовсе. Он, видимо, хотел, чтоб о нем на время забыли.