Сталин. На вершине власти

Тем временем наступление немцев по степям продолжалось, а 23 июля немецкие войска вклинились в оборону 62-й армии, стремясь форсировать Дон и с ходу взять Сталинград. Вечером 23 июля Сталин телеграфировал Гордову: «Противник выброской своих частей в район Цимлы отвлек наше внимание на юг, и в это самое время он подводил потихоньку главные силы к правому флангу фронта… На диверсии и фокусы противника в районе Цимлы не обращать внимания и всю силу удара перенести… на правый фланг фронта… Имейте в виду, если противник прорвет правый фланг и подойдет к Дону в район Гумрака или севернее, то он отрежет ваши железнодорожные сообщения с севером. Поэтому правый фланг вашего фронта считаю теперь решающим». С целью обеспечить контроль над ситуацией Сталин направил 23 июля в район Сталинграда представителя Ставки – Василевского.

24 июля был сдан Ростов, и немецкие войска устремились на юг. Возникала угроза захвата нефтяных промыслов в районе Майкопа и Грозного. Байбаков вспоминал: «В один из тех жарких июльских дней меня вызвал в Кремль Сталин. Неторопливо пожав мне руку, взглянул на меня спокойно и просто негромким, вполне будничным голосом проговорил: «Товарищ Байбаков, Гитлер рвется на Кавказ. Он объявил, что если не захватит нефть Кавказа, то проиграет войну. Нужно сделать все, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам». И чуть-чуть ужесточив голос, Сталин добавил: «Имейте в виду, если вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы вас расстреляем». Я до сих пор помню этот голос, хоть и спокойный, но требовательный, спрашивающий, его глуховатый тембр, твердый кавказский акцент. Сталин не спеша прошелся туда-сюда вдоль стола и после некоторой паузы снова добавил: «Но если вы уничтожите промыслы преждевременно, а немец их так и не захватит и мы останемся без горючего, мы вас тоже расстреляем».

Однако Байбаков не возмутился той альтернативой, которую предлагал ему Сталин. Он прекрасно понимал, что эта альтернатива предложена ему суровой реальностью войны. Следствием захвата нефти немцами могли быть новые жертвы среди воинов Красной Армии и гражданского населения. К такому же результату вело и лишение нефти наших войск. Виновный и в том и в другом по законам военного времени должен был нести самое жестокое наказание. Байбаков так оценивал слова Сталина: «Тогда, когда почти снова повторилось лето 1941 года, очевидно, иначе и нельзя было говорить. Я молчал, думал и, набравшись духу, тихо сказал: «Но вы мне не оставляете выбора, товарищ Сталин». Сталин остановился возле меня, медленно поднял руку и слегка постучал по виску: «Здесь выбор, товарищ Байбаков. Летите. И с Буденным думайте, решайте вопрос на месте». Разумеется, мне и в голову не могло прийти обидеться, осудить за жесткость, не оставлявшую никакого выбора, сталинских условий, тем более воспринимать их как некую жестокость. Ведь речь шла о высокой военной ответственности, о слишком тяжелой цене возможной ошибки. Военное время сурово, потому что решается судьба страны, народа. Как же не отвечать своей головой за ответственное дело? Нет, нужно не колеблясь класть жизнь на алтарь спасения Родины». Выполняя это задание, Байбаков побывал и под бомбежкой, и под артобстрелом противника. Однажды он чуть не попал в плен, когда летчик чуть было не посадил его самолет у немцев. Однако он сумел своевременно вывести из строя те нефтяные скважины, которые вскоре оказались в руках немцев, наступавших к Главному Кавказскому хребту.

Между тем контрудары по противнику, наступавшему на Сталинград, успеха не принесли, а 25 июля немецкие войска прорвали оборону Сталинградского фронта. В ночь на 26 июля Сталин послал через вернувшегося в Москву Василевского предупреждение Гордову: «Ставка категорически требует от Военного совета фронта… сделать все, чтобы немедленно ликвидировать прорвавшегося противника и восстановить положение». В тот же день Сталин вновь направил директиву Гордову: «Действия командования Сталинградского фронта вызывают у Ставки Верховного Главнокомандования возмущение… Ставка требует, чтобы в ближайшие дни сталинградский рубеж – оборонительная линия от Клетская до Калмыков была бы безусловно восстановлена и чтобы противник был отогнан за линию реки Чир. Если Военный совет фронта не способен на это дело, пусть заявит об этом прямо и честно». Василевский вновь был направлен на Сталинградский фронт. В этой напряженной обстановке Сталин 27 июля подготовил и на следующий день подписал знаменитый приказ наркома обороны №227, который звучал как суровое обвинение: «Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором… Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток».

После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей материальные и людские ресурсы Красной Армии истощены: «Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба». Поэтому «отступать дальше значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину… Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке».

Сталин требовал: «Пора кончить отступление. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный принцип. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый кусочек советской земли и отстаивать его до последней возможности».

В этом приказе Сталин призывал взять на вооружение меры, которые были применены в гитлеровской армии после поражения под Москвой (создание «штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости и неустойчивости»; создание специальных отрядов заграждения, поставленных «Позади неустойчивых дивизий» и имевших приказ «расстреливать на месте паникеров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен»). Сталин подчеркивал, что «эти меры возымели свое действие… и вот получается, что немецкие войска имеют хорошую дисциплину, хотя у них нет возвышенной цели защиты своей Родины, а есть лишь одна грабительская цель – покорить чужую страну, а наши войска, имеющие возвышенную цель защиты своей поруганной Родины, не имеют такой дисциплины и терпят ввиду этого поражение». При этом Сталин напоминал об известном всем в стране историческом прецеденте, когда Петр I назвал после Полтавской битвы побежденных им шведов своими учителями, заметив: «Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу? Я думаю, что следует».

Сталин требовал «безусловно ликвидировать отступательные настроения в войсках и железной рукой пресекать пропаганду о том, что мы можем и должны якобы отступать и дальше на восток». Он приказывал снимать с постов и направлять в вышестоящие органы управления для привлечения к военному суду командующих армиями, командиров и комиссаров полков и батальонов, допустивших самовольный отход частей без приказа вышестоящего начальства. «Паникеры и трусы должны истребляться на месте. Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование – ни шагу назад без приказа высшего командования».

По словам С.М. Штеменко, для разъяснения приказа №227 в войска были направлены члены ЦК партии. По его мнению, «приказ №227 чрезвычайно благотворно повлиял на боеспособность войск. Каждый глубоко проникся мыслью о необходимости стоять насмерть в бою и делал для победы все, что мог. И прежде всего там, где было особенно тяжело – на сталинградском направлении». Как отмечал A. M. Василевский, «советским войскам в результате упорной борьбы удалось вначале замедпить наступление немецких войск на дальних подступах к Сталинграду, а затем и остановить их продвижение перед внешним оборонительным обводом». И все же он признавал, что «положение на сталинградском направлении оставалось для нас в конце первой половины августа крайне напряженным». 5 августа чрезвычайно растянутый Сталинградский фронт был разделен на Сталинградский (командующим остался В.Н. Гордов) и Юго-Восточный (командующий– А.И. Еременко, член Военного совета – Н.С. Хрущев). 6 августа немцы начали новое наступление на Сталинград. Даже самые жесткие приказы и вытекавшие из них суровые меры не могли остановить отступление наших войск под давлением превосходивших сил противника. О том, что Сталин сознавал остроту положения, свидетельствовала его телеграмма от 9 августа начальнику оперативного управления Генштаба П.Г. Тихомирову, направленному в качестве представителя Ставки на Сталинградский фронт: «Я поражен вашей близорукостью и растерянностью. Сил у вас много, а справиться с положением не хватает у вас хребта. Жду от вас сообщения о ликвидации тревожного положения на вашем фронте». Однако, как замечал С.М. Штеменко, «оптимистического сообщения с фронта не последовало».

В эти дни Советское правительство было официально уведомлено прибывшим в Москву У. Черчиллем о том, что обещанное открытие в 1942 году Западного фронта не состоится. Это означало, что истощенной войной Советской стране придется по-прежнему в одиночку противостоять Германии. К тому же руководство не исключало возможности присоединения Японии и Турции к походу Германии против СССР. Мало кто в стране догадывался о том, что в это время Сталин как никогда остро осознавал реальную угрозу полного разгрома СССР. В. Бережков, обрабатывая записи перевода беседы И.В. Сталина с У. Черчиллем в середине августа 1942 года, стал случайным свидетелем знаменательного разговора И.В. Сталина и В. М. Молотова: «Сталин прохаживался по узорчатой ковровой дорожке, попыхивая трубкой. Молотов остался у другого конца стола, где он сидел во время беседы с Черчиллем. Вот тогда-то я и услышал из уст нашего вождя то, о чем до сего момента он не решался поведать никому. «Как бы, Вячеслав, нем не пришлось пополнить список правительств в изгнании, – произнес Сталин глухим голосом. – Если германцы продвинутся за Урал, это может случиться…» «Но это равносильно гибели», – как-то растерянно отреагировал Молотов. – «Погибнуть мы всегда успеем. Но стоит прикинуть, какие могут быть варианты. Говорил же Черчилль, что в случае оккупации нацистами Англии его правительство будет продолжать борьбу с врагом из заграницы, например, из Канады».

Сталин подошел к одному из свернутых вдоль стены рулонов и, потянув за шнурок, развернул карту Восточного полушария. «Победа над СССР, в чем в таком случае будет участвовать и Япония, – продолжал Сталин, – будет означать огромное усиление держав фашистской оси. Вот почему Англия и Америка будут еще больше нуждаться в помощи советского народа и нашей партии. Подпольные обкомы, которые мы создали в конце прошлого года, когда враг подошел к воротам Москвы, не расформированы и продолжают подготовку во всеобщей партизанской войне. Наш народ верит в партию и ее руководство и будет выполнять наши указания, даже поступающие издалека…»

Проведя здоровой правой рукой по периметру Советского Союза, Сталин продолжал: «Нам, конечно, не следует повторять путь в Лондон, где уже и без того больше дюжины правительств в изгнании. Я не случайно сказал вчера Черчиллю, что уже бывал в Лондоне, на съезде партии большевиков вместе с Лениным. Мне этого хватит. Но вот Индия могла бы быть подходящим местом…» – И он легонько провел трубкой по огромному субконтиненту. Меня потрясло услышанное. Но я сделал вид, что погружен в свою работу». Парадоксальным образом слова Сталина отчасти перекликались с предложением Троцкого в разгар наступления Деникина на юге летом 1919 года. Правда, в отличие от Троцкого, Сталин вовсе не собирался вторгаться в Индию с конными армиями, а думал лишь использовать ее как место для подготовки разгрома врага и освобождения СССР от оккупантов.