Сталин. Жизнь одного вождя

Я видел такое, чего нельзя забыть до смерти […] Ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов (за невыполнение заданий по хлебозаготовкам. – О. Х.) жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками […] В Базковском колхозе выселили женщину с грудным ребенком. Всю ночь ходила она по хутору и просила, чтобы ее пустили с ребенком погреться. Не пустили (за помощь «саботажникам» полагались жестокие наказания. – О. Х.). Под утро ребенок замерз на руках у матери […]

Подробно описывал Шолохов и другие методы, которые применялись для выколачивания хлеба: массовые избиения, инсценировки расстрелов, прижигание раскаленным железом, подвешивание за шею и допросы полузадушенных людей и т. д. Шолохов не побоялся написать о том, что массовые преступления в Вешенском районе не были «искривлениями» местных активистов, а осуществлялись целенаправленно под руководством краевых властей. Однако дальше, до Москвы, по понятным причинам, эту цепочку тянуть не стал.

Несмотря на откровенность и резкость шолоховского письма, Сталин отреагировал на него относительно благоприятно. Он приказал оказать Вешенскому району помощь хлебом и провести проверку фактов, о которых сообщал Шолохов. Однако в целом Сталин поддержал местных руководителей. В ответном письме Шолохову Сталин обвинил его в односторонности и нежелании признать саботаж со стороны крестьян. Вешенские руководители, первоначально осужденные за «произвол» к суровым наказаниям вплоть до расстрела, были оправданы. По приказу Сталина их даже не исключили из партии, а только сняли с занимаемых постов и объявили выговоры [335] . Сталин не собирался отступать и вел свою войну с крестьянством до конца, невзирая на жертвы.

335

Там же. С. 68, 145–147.

«Умеренный» Сталин

Одержанная победа над крестьянством имела все черты поражения. Несмотря на репрессии, план хлебозаготовок выполнен не был. Государство получило из урожая 1932 г. хлеба почти на 20 % меньше, чем в неурожайном 1931 г. [336] Еще более глубоким был провал животноводства. Вопрос стоял предельно остро. Если даже голодные реквизиции не смогли дать хлеб, что же делать дальше? Продолжение политики продразверстки было чревато постоянным воспроизводством голода. Одновременно свою несостоятельность продемонстрировала политика форсированной индустриализации. Скачки и наращивание капитальных вложений достигли своего предела. Противники Сталина призывали его к снижению темпов. Как всегда, эффектным был лозунг Троцкого: превратить 1933 год в год «капитального ремонта» [337] .

336

Дэвис Р., Уиткрофт С. Годы голода. С. 456–457.

337

В партии многие знали об этих выступлениях Троцкого. На пленуме ЦК ВКП(б) в январе 1933 г. они даже цитировались, хотя как «клеветнические» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 514. Вып. 1. Л. 55).

Явные сбои давала даже простая и как будто безотказная машина сталинского террора. Массовые расстрелы, аресты и депортации в условиях кризиса позволили удержать власть. Однако Сталин воочию столкнулся также с разрушительной силой террора, способного не столько упрочить, сколько дезорганизовать государственную систему. Наличные «емкости» лагерей и тюрем к 1933 г. уже не вмещали поток заключенных. Тогда правительство приняло программу срочного создания новых поселений для депортации в отдаленные районы страны 2 млн человек. Но и эта программа полностью провалилась из-за недостатка ресурсов. В конечном счете в 1933 г. в ссылку отправили около 270 тыс. человек [338] . Казавшиеся безграничными возможности уничтожения и изоляции «врагов», как выяснилось, имели свои пределы.

338

Красильников С. А. Серп и Молох. Крестьянская ссылка в Западной Сибири в 1930-е годы. М., 2009. С. 110–126.

Внутренний кризис ослабил позиции СССР как раз в тот момент, когда заметно обострилась международная напряженность. Одним из первых сигналов угрозы большой войны была оккупация Маньчжурии Японией в конце 1931 г. «Японцы, конечно (конечно!), готовятся к войне с СССР, и нам надо быть готовыми (обязательно!) ко всему», – писал Сталин Орджоникидзе в июне 1932 г. [339] На советский Дальний Вос ток срочно перебрасывались дополнительные военные силы. Однако почти одновременно опаснейший очаг угрозы появился и в Европе. В январе 1933 г., в разгар голода в СССР, к власти в Германии пришли нацисты. Прежняя система европейской политики большевиков, построенная на сближении с Веймарской Германией, исчезла. Перед лицом нараставшей опасности на Западе и Востоке Сталину пришлось искать союзников среди западных демократий. 19 декабря 1933 г. Политбюро приняло особо секретное постановление о возможности вступления СССР в Лигу Наций и заключении регионального соглашения с рядом западных стран о взаимной защите от агрессии со стороны Германии. В число этих стран обязательно должны были входить Франция и Польша [340] . Сталин понимал, что для запуска нового внешнеполитического курса были необходимы сигналы о «нормальности» сталинского СССР, о его принципиальном отличии от фашизма. Это требовало обновления фасада советского режима – не то чтобы сменить полувоенный френч на фрак, но по крайней мере расстегнуть верхнюю пуговицу.

339

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 779. Л. 47.

340

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 15. Л. 154–155. Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) и Европа. Решения «особой папки» / под ред. Г. М. Адибекова и др. М., 2001. С. 305–306.

В общем, Сталин привел большевиков к очередной развилке. Ресурсы, позволявшие продолжать эксперименты первой пятилетки, были исчерпаны. С большим опозданием и после многочисленных жертв советский вождь согласился принять некоторые меры, которые можно и нужно было принять еще несколько лет назад.

Первой среди этих мер нужно назвать незначительные, но все же спасительные уступки крестьянству. Хотя сталинское государство и в дальнейшем действовало в деревне преимущественно силой, кое-что изменилось. Фактически признав пагубность неограниченной продразверстки, в январе 1933 г. правительство провозгласило введение твердых норм сдачи зерна государству (принцип продналога). Крестьянам пообещали предсказуемые нормы изъятия хлеба в пользу государства и право распоряжаться остатками. На практике это постановление никогда не выполнялось. Но его можно рассматривать как политический документ, провозглашавший переход от сталинского «военного коммунизма» первой пятилетки к сталинскому «нэпу» второй. Именно в рамках этого перехода были приняты другие, более реальные и действенные решения.

Огромное значение для выживания деревни и страны в целом имело постепенное развитие крестьянских личных подсобных хозяйств. В феврале 1933 г. на первом съезде колхозников-ударников Сталин пообещал, что государство в течение одного-двух лет поможет каждому колхозному двору приобрести по корове [341] . Со временем крестьянам было законодательно гарантировано владение приусадебными хозяйствами определенных размеров. Расширение личных хозяйств имело для деревни принципиальное значение. Оно составляло основу нового компромисса между государством и крестьянством. Сталин, скрепя сердце, согласился на вынужденную уступку антиколхозного характера. Крестьянам же, которые ничего или почти ничего не получали в колхозах, небольшие личные хозяйства позволяли кое-как сводить концы с концами. Даже задавленные непомерными налогами личные хозяйства демонстрировали удивительную жизнеспособность. По официальным советским данным, занимая ничтожное количество земли по сравнению с колхозами, личные хозяйства давали в 1937 г. более 38 % овощей и картофеля и 68 % мяса и молочной продукции [342] . Именно личные хозяйства позволили с гораздо меньшими жертвами пережить очередной голод, разразившийся после плохого урожая 1936 г. Такое развитие событий лишний раз подчеркивало пороки коллективизации начала 1930-х гг. Сохранение личных хозяйств уже на начальном этапе коллективизации было бы куда лучшим решением, чем безумное сплошное обобществление, в мгновение ока разорившее крестьян.

341

Сталин И. В. Соч. Т. 13. М., 1951. С. 252.

342

The Economic Transformation of the Soviet Union / ed. by R. W. Davies, M. Harrison and S. G. Wheatcroft. P. 127.

Столь же поздно, но неизбежно происходила корректировка индустриального курса. Первые ограниченные признаки вынужденного отказа от разорительной форсированной индустриализации и репрессий против хозяйственных кадров появились в 1931–1932 гг. Политическое обоснование новой линии Сталин выдвинул на пленуме ЦК ВКП(б) в январе 1933 г. Провозглашая развертывание новых классовых битв, он тем не менее пообещал, что во второй пятилетке темпы промышленного строительства будут значительно снижены. В отличие от многих других, этот лозунг вскоре действительно начал воплощаться в жизнь. Наряду со снижением темпов прироста капиталовложений, в 1934–1936 гг. проводились эксперименты и «реформы», направленные на расширение экономической самостоятельности предприятий и оживление материального стимулирования труда. Окончательно как левацкие были осуждены к этому времени идеи прямого продуктообмена, зато много говорили о роли денег, торговли, необходимости укрепления рубля. Сам Сталин также поменял политэкономические ориентиры. Чрезвычайно красноречивыми были его «рыночные» заявления на ноябрьском пленуме 1934 г. при обсуждении вопроса об отмене карточной системы:

В чем смысл политики отмены карточной системы? Прежде всего в том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство […] Денежное хозяйство – это один из тех немногих буржуазных аппаратов экономики, который мы, социалисты, должны использовать до дна […] Он очень гибкий, он нам нужен […] Развернуть товарооборот, развернуть советскую торговлю, укрепить денежное хозяйство, – вот основной смысл предпринимаемой нами реформы […] Деньги пойдут в ход, пойдет мода на деньги, чего не было у нас давно, и денежное хозяйство укрепится [343] .

343

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 530. Л. 78–98.

В конечном счете в основе нового квазирыночного курса, своеобразного сталинского «нэпа», лежало признание значимости личного интереса, важности материальных стимулов к труду. Процветавшие в годы первой пятилетки проповедь аскетизма, призывы к жертвенности и подозрительное отношение к высоким заработкам сменились идеологией «культурной и зажиточной жизни». Вместо мифических городов-садов и изобильного социализма, обещанных в начале первой пятилетки, советским людям, прежде всего горожанам, в качестве перспективы предлагали теперь вполне осязаемый набор потребительских благ: комнату, мебель, одежду, сносное питание, возможности более разнообразного досуга. Стремление к достижению этого потребительского стандарта активно использовалось как способ мотивации труда. Повышение уровня жизни после хорошего урожая 1933 г. было, конечно, относительным и заметным лишь на фоне массового голода предыдущих лет. Заполнение товарами прилавков магазинов больших городов сопровождалось голодом в деревнях некоторых регионов и после большого голода. Однако на фоне 1932–1933 гг. это была «мелочь».

Государственный террор на некоторое время был также помещен в предсказуемые рамки. Все началось со специальной директивы, которую Сталин подписал в мае 1933 г. Согласно ей из переполненных тюрем было выпущено некоторое количество арестованных за «маловажные преступления». Чекистам запретили проводить массовые аресты и депортации [344] . Подгоняемый обстоятельствами, Сталин и далее демонстрировал приверженность «социалистической законности». Именно по его предложению в феврале 1934 г. Политбюро приняло решение о ликвидации одиозного ОГПУ и создании Наркомата внутренних дел СССР. Политическая полиция как бы растворилась среди других многочисленных «нормальных» управлений нового наркомата, отвечавших за борьбу с уголовной преступностью, пожарами и т. п. Формально расширялись права регулярной судебной системы и соответственно сокращались полномочия различных внесудебных органов – орудия массового террора [345] . Определенное значение имели показательные решения по частным вопросам карательной политики, инициированные при участии Сталина. В советской политической системе именно такие сигналы служили ориентирами для чиновников и индикаторами намерений вождя.

344

Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 746–750.

345

Подробнее см.: Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М., 2008. С. 148–182.