Сталин

Но хитроумный Черчилль так выстроил сюжет переговоров, чтобы в главной их части показать себя не уступающим Сталину стратегом и при этом вырвать психологическое преимущество, которое было у «революционного вождя» как у руководителя основной силы, сражающейся с Германией. Черчилль пишет: «Настал момент пустить в ход „Торч“».

Это похоже на боевое планирование, когда вводится в дело неожиданный для противника резерв.

«Торч» был планом высадки в Северной Африке, что обеспечивало важнейшие позиции Англии в Средиземноморье и Египте.

Здесь настроение Сталина изменилось: «В этот момент Сталин, по-видимому, внезапно оценил стратегические преимущества операции «Торч». Он перечислил четыре основных довода в ее пользу. Во-первых, это нанесет Роммелю удар с тыла; во-вторых, это запугает Испанию; в-третьих, это вызовет борьбу между немцами и французами во Франции; в-четвертых, это поставит Италию под непосредственный удар.

Это замечательное заявление произвело на меня глубокое впечатление. Оно показывало, что русский диктатор быстро и полностью овладел проблемой, которая до этого была новой для него. Очень немногие из живущих людей могли бы в несколько минут понять соображения, над которыми мы так настойчиво бились на протяжении ряда месяцев. Он все это оценил молниеносно» ⁴⁷⁶.

На самом деле, из этого описания видно, что премьер недооценивал вождя, так как то, что сказал Сталин, не было откровением и лежало на поверхности.

Получив хоть что-то от англичанина, Сталин был доволен. Переговоры длились без малого четыре часа. Расстались «в атмосфере благожелательства». Но Черчилль предчувствовал, что от Сталина можно ждать сюрпризов.

На следующий день, встретившись с Молотовым, он предупредил: «Сталин допустил бы большую ошибку, если бы обошелся с нами сурово после того, как мы проделали такой большой путь». Оживившись, Молотов ответил: «Сталин очень мудрый человек. Вы можете быть уверены, что какие бы ни были его доводы, он понимает все. Я передам ему то, что вы сказали».

В 11 вечера переговоры продолжились. Сталин передал англичанину меморандум по поводу отказа открывать второй фронт в Европе. Тот, видно, полагал, что неприятная тема была исчерпана уже вчера, а оказалось, что «очень мудрый человек» решил закрепить свое отрицательное мнение документально. «Я уже не говорю, — писал Сталин, — что затруднения для Красной Армии, создающиеся в результате отказа от создания второго фронта в 1942 году, несомненно должны будут ухудшить военное положение Англии и всех остальных союзников» ⁴⁷⁷.

Он адресовал меморандум не только Черчиллю, но и Рузвельту, на которого надеялся не случайно. Вероятно, наш герой хотел до конца дожать гостя, зная, что в таких переговорах у обеих сторон имеются запасные позиции. Однако у Черчилля была одна позиция, впоследствии неоднократно подтвержденная: получить контроль над Средиземноморьем и оттуда вести наступление через Балканы, рассекая клином немецкий фронт и одновременно препятствуя Советскому Союзу укрепиться в Юго-Восточной и Восточной Европе. И если бы не Рузвельт, Черчилль добился бы своего.

Поэтому борьба Сталина в августе 1942 года не была безнадежной и лишенной практического смысла.

Премьер пишет, что после вручения меморандума они спорили еще два часа, до часу ночи. Затем Сталин сказал, что нечего больше спорить, он вынужден принять их решение. Потом «отрывисто пригласил» гостей на обед на завтра в восемь вечера.

Разговор продолжился дальше и закончился вполне спокойно.

По возвращении в свою резиденцию премьер сообщил в Лондон о переговорах. В частности, он анализировал причины появления меморандума, выдвинув предположение, что Сталин «фиксировал свою позицию для будущих целей». Касаясь перспектив, Черчилль писал: «Никогда за все время не было сделано ни малейшего намека на то, что они не будут продолжать сражаться, и я лично думаю, что Сталин вполне уверен в том, что победит» ⁴⁷⁸.

Думается, за выводом о том, что русские продолжат трудную борьбу, стояло опасение, что они вдруг пойдут на новый Брестский мир. Оттенок этой тревожной мысли присутствует в тексте Черчилля.

Уже глубокой ночью состоялся прием в честь английских и американских гостей. На нем, по словам Черчилля, присутствовало около сорока человек — члены Политбюро, военные, дипломаты, наркомы. Его «изрядно угощали».

Один эпизод всколыхнул тени прошлого, и снова два непримиримых противника словно взглянули друг на друга сквозь винтовочные прицелы.

Сталин все-таки вспомнил интервенцию. Черчилль не стал оправдываться и сказал: «Я принимал весьма активное участие в интервенции, и я не хочу, чтобы вы думали иначе». Сталин улыбнулся, и тогда он спросил: «Вы простили меня?» Ответ Сталина был прост и дружелюбен. «Премьер Сталин говорит, — перевел Павлов, — что все это относится к прошлому, а прошлое принадлежит Богу» ⁴⁷⁹.

Прошлое принадлежало не только Богу, но и им самим, и оба это понимали. Впрочем, между ними уже сложилась особая атмосфера, которая имела много слоев: в основе — непреходящее противоречие между их государствами, чуть выше — необходимость союзных связей против Гитлера, а на поверхности — родившаяся симпатия двух сильных лидеров, которые были обязаны забыть о прошлой вражде.

Пятнадцатого августа они снова встретились. После часового разговора, во время которого Сталин сказал, что удержит Кавказ, а если нападет Турция, расправится и с ней, наступила минута прощания. Все было сказано.

И вдруг Сталин после секундного замешательства произнес «особенно сердечным тоном», каким еще не говорил с англичанином: «Вы уезжаете на рассвете. Почему бы нам не отправиться ко мне домой и не выпить немного?»

Черчилль был приятно удивлен. Они прошли по кремлевским коридорам и по внутренней кремлевской площади в квартиру Сталина. («Он показал мне свои личные комнаты, которые были среднего размера и обставлены просто и достойно. Их было четыре — столовая, кабинет, спальня и большая ванна».)

Можно представить, как Сталин раскрывал двери в комнаты и вводил гостя в свое скромное жилище. Если о выделенной ему резиденции Черчилль говорит, что там все было обставлено с «тоталитарной расточительностью», то в описании квартиры вождя он пользуется другими определениями.

Застолье проходило в очень узком кругу: хозяин, гость, Молотов и два переводчика. Сталин сам откупоривал бутылки. Вначале на короткое время появилась Светлана. В своих записках она отметила этот эпизод: «Отец был чрезвычайно радушен. Он был в том самом гостеприимном и любезном расположении духа, которое очаровывало всех… Черчилль был ему симпатичен, это было заметно» ⁴⁸⁰.

В дружеской атмосфере этого ночного застолья тем не менее тлел скрытый огонь. Черчилль потом вспоминал, что Сталин «сделал грубое замечание о почти полном уничтожении полярного конвоя в июне». Но о другом остром эпизоде англичанин предпочел не распространяться. Британский премьер имел неосторожность похвалить своего предка герцога Мальборо, который одержал несколько ярких побед в войне за испанское наследство. Неожиданно Сталин с озорной улыбкой, как свидетельствовал переводчик В. Н. Павлов, заметил, что у Англии был более талантливый полководец в лице Веллингтона, разгромивший Наполеона, а тот представлял величайшую угрозу «за всю историю». При этом Сталин выложил подробности нескольких сражений Веллингтона, показывая не только знание истории, но и связывая прошлое с настоящим, так как действия английского военачальника в Испании фактически были «вторым фронтом» того времени.