Сталинград. Том третий. Над нами мессеры кружили

…Собравшиеся забавлялись коктейлями, курили, едко посмеивались, прохаживались по изысканным закускам, делали замечания, касательно последних событий в Германии и в Европе, о действиях оккупационных войск, но…Каждый ощущал кожей на себе ласковый и зоркий догляд чёрных, на выкате, умных и проницательных глаз хозяина, на цепких пальцах которого колко переливалась цветастая радуга драгоценных камней в массивных золотых оправах.

Хозяин любовался гостями, делал краткие распоряжения вышколенному мажордому, а по-звериному чуткий слух, меж тем, с удовлетворением низал щекотливые разговоры о разном.

– Ох, уж эти самонадеянные ослы тевтонцы! Право, господа…Покуда они упражнялись своей немецкой философией и ревностно точили ржавые мечи…Ха-хаа! Предприимчивые державы таки разобрали по миру все колонии, как опытные игроки, козыри из колоды.

– Ваша правда, уважаемый! Но замечу, я лично иного мнения…Немцы очень воинственны….

– Но тупы, как их рождественские утки! Кои, кстати, тоже любят строем ходить под нож к мяснику.

– Аха-ха-хо-о!

– Ой, не скажите, любезный. Таки я вам отвечу по-совести. Полагаю, нам должно держать этих немцев на коротком поводке…На железной цепи, ежели угодно, господа. Да, да-да! Напрасно смеётесь. Как бы ни пришлось слёзы лить. Их народ до крайности обозлён…Как бы, не показал свой волчий оскал.

– Ай, полноте пугать! Эти грязные псы становятся только тогда агрессивными, когда у них кончается пиво и им больше нечего жрать. Пока мы будем им кидать объедки с нашего стола, они будут довольно визжать и махать хвостами. Я прав, я прав или я прав?..

– Вы, думаете, рассмешили и я рассмеюсь? Так нет, не дождётесь! Вы опережаете события, уважаемый. Не стоит выдавать желаемое за действительность. Мы выиграли сражение на территории врага. Но вся война в Германии за передел влияния ещё впереди. Как бы наша нетленная миссия не оказалась под ударом, братья…

…Хозяин следовал дальше и, если вдруг замечал, что какая-нибудь беседующая группа умолкала – скучала, если в ней кончались темы или назревало досадное разногласие, он тут же оказывался рядом, вставлял несколько острых, ободряющих фраз, давал разговору иное, дружелюбное и конструктивное направление. Так сказать, «подкручивал ослабевшие пружины общего механизма», бросая на каждого магический пучок радужных алмазных лучей, продолжал свой обход…

* * *

Между тем справедливые опасения за судьбы еврейства в Германии, всё чаще звучавшие на тайных собраниях, были совершенно реальными и вызывали серьёзные опасения. А к началу 30-х годов, когда по улицам городов Германии уже открыть маршировали с выбритыми затылками штурмовики – коричневорубашечники, – сверхопасения. Несправедливый, позорный Версальский мир действительно обрёк население Германии на жесточайшие тяготы. Оголтелая инфляция и жуткая безработица все туже затягивали петлю на шее обостряя при этом бытовой национализм и ярую юдофобию.

Да, огромные деньги, суперденьги во все времена решали в мире практически всё…Но даже они не могли помешать освободительной идее немецкого народа. Идеи социальной справедливости, уважения и равноправия. Древний инстинкт самосохранения нации вспыхнул в сердцах немцев. «Тупые тевтонцы» – стали стремительно пробуждаться, сбрасывая с себя вериги терпимости, толерантности и прочей талмудической схоластики, навязанной миру либеральными начётниками и демократическими двуликими буквоедами.

Да, «презренные баварские псы» просыпались, и щёлкая клыками, начинали искать, налитыми дикой яростью взглядами, – врагов.

Это прекрасно усвоили экстремисты всех мастей и калибров. Они сумели ловко – оперативно использовать в своих интересах остервенелую ярость народа, годами бесправия, накопившуюся в нём ненависть. Указать врагов нации и направить эту ненависть в нужное им русло, дав при этом немецкому обывателю, пусть и простые, зато «зажигательные» и «доходчивые» лозунги. Недаром Геббельс в ту пору беспрестанно повторял реплику из драмы Вольфганга Гетца: «Дай Ты нам Боже цели – безразлично какие!» А сам писал в повести «Михаэль»: «Не так важно, во что мы верим, важно, что мы верим. К чёрту условности старого, прогнившего мира. Нам нужен новый и новый железный порядок!»

Глава 7

14 августа 1942 года.

День выдался ясный, устойчиво солнечный, знойный. Ощутимо близкий дыбился фронт, пугающе и призывно он громыхал громами канонады тяжёлых орудий, как некое пульсирующее царство Зла.

Судорожно стягивавшиеся к Сталинграду армии обеих сторон, дышали предсмертной лихорадкой; спешно под страхом расстрела подвозились огромные поезда – обозы с боевыми припасами, продовольствием.

Армии многоруко тянулись к призрачным, желанным словам – «разгром», «победа», «виктория».

Армии по-разному вдохновляемые своими вождями: одни – понукаемые истерическими нацистскими призывами – криками фанатичного фюрера, зомбировано маршировали в июльско-августовском наступлении…Другие – взнузданные коммунистическими воззваниями мудрого отца всех народов к «братьям и сёстрам»…Пропитанные интернациональной яростью они одержимо рвались в бой свести счёты с жестоким врагом, предавшим их любимую Советскую Родину – огню и мечу, скверне и поруганию.

В обеих армиях, вызревшие: гнев, страх и отчаянье, лютость и злость – плавились и вскипали, как вода, раскалённая на огне свирепой ненависти, идеологической вражды и расового презрения…

На подступах к Сталинграду, в смертельной схватке – коммунизм и фашизм, – с неумолимостью рока открывали новый этап Второй Мировой войны. Битва титанов, людей и машин, непримиримых идей и амбиций лидеров двух супердержав, двух армий, разведок, спецслужб – продолжалась…

Миллионы людей, с той и другой стороны, подобно двум враждующим, разнородным пчелиным роям, на пределе своих человеческих возможностей, участвовали в этом противостоянии…

Миллиарды людей в Старом и Новом свете притихли, словно в гипнотическом трансе, судорожно ожидая развязки этой, ещё невиданной в истории Человечества по масштабам и технической мощи битвы народов. И, право, одному только Богу был известен исход сего грандиозного сражения.

* * *

…А здесь, (в трёх казачьих станицах, что по соседству, с царских времён вековали в верховьях Дона), 100-я дивизия нервно, как на шающих жаром углях, ждала пополнения. Стрелки жили скрытой тревогой, тщетно пытаясь насладиться временным затишьем, купаньем в реке, стиркой – штопкой завшивленного белья, починкой сапог, нехитрыми солдатскими харчами и сном…Их память безуспешно силилась зарубцевать огромные бреши потерь, зарастить тяготы, перенесённые на фронте…Напрасный труд! Сердце поневоле сжималось всякий раз в узел: увы, время, даже большое, длиною в жизнь, не способно поглотить память о боевых товарищах, погибших в этих прелестных – проклятых местах.

Меж тем, лето шло на убыль. В прифронтовой зоне на больших площадях, которые не успел пожечь – потравить фашист, стояли неубранные хлеба – горемыки, налитые тяжёлой янтарной бронзой, глаз не оторвёшь! Солдаты – выходцы из крестьян, чья трудовая жизнь сызмальства была связана с пашней и хлебным колосом, на силу могли удержать в узде близкие слёзы. Их сердца обливались кровью, взирая на оставленный врагом выжженный след. Уж кто-кто, а они с колыбели, с песнями – сказами матерей, впитали в себя любовь к трудовому, крестьянскому хлебу.