Сталинский неонеп
Шрифт:
Во время пребывания Троцкого во Франции буржуазные газеты сообщили о том, что он якобы собирается вступить в переговоры о возвращении в СССР с народным комиссаром иностранных дел Литвиновым, находившемся на французском курорте. Размышляя по поводу этих слухов, Троцкий 11 августа 1933 года сделал следующую запись в своём дневнике: «Вместе с моими единомышленниками я неоднократно заявлял в печати, что каждый из нас готов по-прежнему, на любом посту служить советскому государству. Но сотрудничество с нами не может быть достигнуто путём отказа с нашей стороны от наших взглядов и от нашей критики. Между тем к этому сводится как раз весь вопрос для правящей группы. Она успела полностью израсходовать свой авторитет. Не будучи в силах обновить его через нормальный съезд партии, она нуждается всё в новых и как можно более громких признаниях своей непогрешимости. Но именно этого она не может ждать с нашей стороны. Лояльное сотрудничество —
За несколько месяцев до этой записи Троцкий в последний раз попытался предложить советскому руководству лояльное сотрудничество со стороны левой оппозиции. В секретном письме, направленном 15 марта 1933 года в Политбюро ЦК ВКП(б), он писал: «Я считаю своим долгом сделать ещё одну попытку обратиться к чувству ответственности тех, кто руководит в настоящее время советским государством».
Призывая советское руководство восстановить в партии режим доверия, не мыслимый без партийной демократии, Троцкий заявлял о готовности левой оппозиции к переговорам и соглашению, направленному на то, чтобы «перевести партию на рельсы нормального существования без потрясений или с наименьшими потрясениями» [46].
Спустя два месяца Троцкий разослал более широкому кругу партийных руководителей в СССР это письмо с дополнением, в котором говорилось, что на его обращение в Политбюро сталинская клика ответила новым разгулом репрессий против оппозиционеров. «Мы рассылаем этот документ ответственным работникам,— писал Троцкий,— в предположении, даже в уверенности, что среди слепцов, карьеристов, трусов имеются и честные революционеры, у которых глаза не могут не раскрыться на действительное положение вещей. Мы призываем этих честных революционеров связаться с нами. Кто захочет, тот найдет пути» [47].
На чём могли основываться предположения и даже уверенность Троцкого в том, что «честные революционеры» из среды руководящих партийных работников захотят и решатся вступить с ним в контакт?
Как явствует из переписки Троцкого с Л. Седовым, осенью 1932 года оппозиционер Э. Гольцман передал в Берлине Седову сообщение И. Н. Смирнова о создании объединённого блока бывших оппозиционных групп и о желании его участников наладить связь с Троцким. Троцкий положительно отнесся к этому предложению и указал, что сотрудничество с блоком для начала может принять форму взаимного обмена информацией. Однако в ближайшие месяцы в СССР прошла новая волна арестов участников различных оппозиционных групп, договорившихся о формировании антисталинского блока. Сообщая об этих событиях, Седов писал Троцкому, что, хотя «арест старейшин» представляет большой удар, «рядовые работники» остались в безопасности [48].
Одновременно с сообщением о блоке Гольцман передал Седову статью Смирнова «Хозяйственное положение Советского Союза», которая в конце 1932 года была опубликована под псевдонимом «КО» в «Бюллетене оппозиции». В ней впервые освещались действительные масштабы забоя скота в годы коллективизации, серьёзные диспропорции, возникшие в промышленности, последствия инфляции для советской экономики и т. д. Статья заканчивалась сообщением о том, что в результате «неспособности нынешнего руководства выбраться из хозяйственно-политического тупика, в партии растёт убеждение в необходимости смены партруководства» [49].
Не знавший тогда о попытке образования нового оппозиционного блока и его контактах с Троцким, Сталин тем не менее резко ужесточил репрессии по отношению к оппозиционерам.
Опираясь на официальную и нелегальную информацию из Советского Союза, Троцкий в 1933 году пришёл к выводу о завершении термидора в СССР. Конечный итог этого процесса он видел в том, что диктатура пролетариата переродилась во всевластие бюрократии над обществом, а большевистская партия превратилась в «официальную карикатуру на партию» [50].
Если раньше Троцкий считал, что левая оппозиция должна выступать за изменение сталинской политики путём кардинальных реформ, но без революционной перестройки политических отношений, то с 1933 года он называл иллюзией возможность «мирной», «уставной» перегруппировки партийного руководства, устранения Сталина и возрождения партии путём партийной реформы.
Троцкий подчёркивал, что «нигде в мире подлинный ленинизм не преследуется с такой зверской жестокостью, как в СССР». Подобно тому, как Гитлер особенно свирепо расправился со своими оппозиционными соратниками по партии, Сталин обрушил мощь своей репрессивной машины прежде всего на большевиков, сохранивших верность традициям Октябрьской революции. «Революционный террор, который в героический период революции являлся орудием пробуждённых масс против угнетателей…
окончательно уступил своё место холодному и злобному террору бюрократия, которая остервенело борется за свои посты и пайки, за свои бесконтрольность и самовластие» [51].Окончательное подавление всех демократических институтов в партии и стране, как указывал Троцкий, поставило левую оппозицию в СССР в такие тяжёлые условия, которые не позволяли ей играть руководящую роль в международном масштабе. Более благоприятные возможности для консолидации подлинно коммунистических сил, способных противостоять сталинизму, складывались на Западе. Опасность для Сталина «подкрадывается — уже подкралась — извне, с международной арены. Те самые идеи Маркса и Ленина, которые внутри СССР караются тюрьмой, ссылкой и даже расстрелом, как „контрреволюционный троцкизм“, находят сейчас всё более широкое и открытое признание со стороны наиболее сознательных, активных, самоотверженных элементов международного пролетарского авангарда. Гнусные клеветы, которые наёмные журналисты, без чести и совести, продолжают и сейчас повторять на страницах печати Коминтерна, вызывают всё большее возмущение в рядах самих компартий, изолируя в то же время секции Коминтерна от более широких кругов» [52].
Если до 1923 года в большинстве капиталистических и колониальных стран численность коммунистических партий неуклонно росла, то за последующие десять лет эти партии не только потеряли тысячи коммунистов, изгнанных или вышедших из их рядов, но и подверглись глубокому качественному перерождению. Коминтерн потерпел удручающие поражения, обусловленные сектантской политикой его руководства и полной утратой самостоятельности входящих в него партий.
В зарубежных коммунистических партиях выделилась и захватила господствующие позиции своя бюрократия, скроенная по образцу и подобию советской бюрократии и проникнутая раболепием по отношению к Сталину, беззастенчиво тасовавшему коминтерновских «вождей». В результате всего этого политику Коминтерна, как указывал Троцкий, стало невозможно характеризовать только как цепь бессознательных ошибок. «На собственных ошибках партии учатся, отбирают кадры, воспитывают вождей. Но в нынешнем Коминтерне мы имеем не ошибки, а ложную систему, которая делает правильную политику невозможной. Социальным носителем этой системы является широкий бюрократический слой, вооружённый огромными материальными и техническими средствами, фактически независимый от масс и ведущий бешеную борьбу за своё самосохранение ценой дезорганизации пролетарского авангарда и его ослабления перед классовым врагом. Такова сущность сталинизма в мировом рабочем движении». Характерной чертой бюрократического абсолютизма как в СССР, так и в зарубежных коммунистических партиях является «недоверие к массам и стремление заменить их революционную самодеятельность верхушечными комбинациями или голым командованием» [53].
В июле 1933 года Троцкий пришёл к выводу, что Коминтерн перестал быть революционной силой, превратившись в послушное орудие Сталина, поэтому нужно строить новый, IV Интернационал, способный перехватить ведущую роль в международном коммунистическом движении у Коминтерна.
«С чем он [Сталин] не может примириться, так это с возрождением мирового революционного движения под самостоятельным знаменем». Подтверждением реальности такой перспективы Троцкий считал боевые выступления рабочего класса во Франции, Испании и Австрии. Он подчёркивал, что сталинисты недооценивают революционность пролетариата капиталистических стран. «Промежду себя московские бюрократы объясняют упадок Коминтерна „нереволюционным характером“ западного пролетариата и неумелостью западных вождей. Опровергать клевету на мировой пролетариат, особенно после свежих событий в Австрии и Испании, нет надобности» [54].
«Наблюдая по печати из своей изолированности за постепенными, медленными, но надёжными успехами идей подлинного ленинизма в Америке и Европе,— продолжал Троцкий,— я не раз говорил друзьям: близится момент, когда принципиальное „качество“ этой международной тенденции начнёт превращаться в массовое „количество“; этот момент должен будет прозвучать в ушах сталинцев, как сигнал смертельной опасности: ибо одно дело раздавить революционную марксистскую группировку тяжестью бюрократического аппарата в период революционного отлива, усталости, разочарования и упадка масс; другое дело — вытеснить из мирового рабочего авангарда сталинский суррогат „большевизма“ силой марксистской критики. Но именно поэтому — так говорилось не раз в беседах и письмах — сталинская верхушка не сможет пассивно дожидаться торжества ленинизма. Она должна будет принять „свои“ меры. Конечно, не меры идейного порядка: здесь её бессилие настолько очевидно, что Сталин за последние годы вообще перестал высказываться по вопросам международного рабочего движения. „Свои“ меры для Сталина значит: усиление репрессий, новые, более чудовищные формы амальгам» [55].