Сталинский сокол

– Не папиросы, а трубку с табаком из этих папирос, причем исключительно производства табачной фабрики «Дукат». Я скоро вернусь, веди себя хорошо, – Марина оглядела притихшее общество, неторопливо обошла колонну и направилась к выходу из зала. До вестибюля она добралась без приключений, нашла заветную дверь, вошла в пустое тесное помещение и первым делом посмотрела на себя в зеркало. Ничего, могло быть и хуже.

«Зря я пудру не купила, – Марина отошла к стене, повернулась и осмотрела себя со всех сторон, – подумаешь, лишние сто рублей. Потом бы матери подарила, она ни за что не поверит, как и Дуська Битюгова своей пьяной подруге…

– На себя посмотри, – Марина вернулась к зеркалу, причесалась, накрасила губы и еще раз критически оглядела себя с головы до ног. Да, выпила, да, лишнего – ну и что? Зато хоть румянец на щеках появился, и глаза блестят, на человека похожа стала.

Дверь туалета распахнулась со скрипом и в помещение ввалилась основательная, крепкая стахановка в цветастом, обтянувшем ее, как барабан, платье. Сильно нетрезвая ударница осмотрела Марину с головы до ног, громко икнула и скрылась в кабинке. Дверь снова распахнулась, и в тесную комнатенку ворвались сразу несколько человек.

„Вовремя я“, – Марина пробралась через толпу и вышла в вестибюль. Народу полно, накурено так, что даже в полумраке виден сизый дым. Она чихнула, закашлялась и как могла быстро, пошла в зал, к своему столику, ориентируясь на подпиравшую цветной купол колонну. Шум, гул, крики и громкая музыка – Марину оглушали слишком резкие звуки, она морщилась и хваталась руками за виски. Колонна качнулась, на ее боках появились подозрительные выпуклости, потолок плавно прогнулся вниз, но уже через мгновение все вернулось на свои места.

– Эх, катались мы с тобою, мчались вдаль стрелой, искры сыпались с булыжной мостовой, – донеслось справа. Марина оглянулась, прищурилась и увидела невысокого человека у рояля. Одной рукой он опирался на крышку инструмента, вторую красиво отвел в сторону.

– А теперь плетемся тихо по асфальтовой, ты да я поникли оба головой, – рука маэстро бессильно упала на пуговицы двубортного пиджака, а светловолосая взлохмаченная голова действительно поникла в такт музыке.

Самого голоса Утесова Марина почти не слышала, ему подпевали сразу несколько десятков человек, стахановцы и примкнувшие к ним ударники второго сорта дружно драли глотки. Марину сильно толкнули в спину, она едва удержалась на высоких неудобных каблуках. В такой обуви следует идти рядом с надежным спутником, готовым в любой момент поддержать тебя, не дать свалиться…

Марина отвернулась и побрела к своему столику, ориентируясь уже на голову мокрой феи в фонтане, колонна вела себя подозрительно и доверия больше не внушала.

За время ее отсутствия ничего не изменилось, если не считать того, что графин с водкой уже опустел наполовину, пустая тарелка превратилась в пепельницу, а посреди стола образовалось багровое пятно от пролитого вина. Алексей и Сороковой курили и слушали взволнованного Зезюлина. Он повесил пиджак на спинку стула и остался в косоворотке. Сатыбаев жмурился на свет яркой люстры и дощипывал с ветки из вазы последние зеленые виноградины.

– Я им говорю – патефонов у нас нет, и пластинок не хватает, – горячился канавщик, – и пианино в клубе нет! Культурный досуг у нас не организован…

– А у нас с Дуськой в комнате есть патефон, – встряла окосевшая в конец Груня, – и пластинки есть. Три штуки, – она уставилась на Зезюлина, но тот на откровения многостаночницы внимания не обратил.

– Я им говорю: новая ступень развития, люди водку пить перестали, радио слушают… – продолжал втолковывать он свою мысль Алексею. Тот кивнул в ответ, отвернулся, выдохнул в сторону тонкую струйку дыма и увидел Марину. Все умолкли, Сороковой зашевелил усами и попытался что-то сказать, грузчик поспешно бросил в вазу предпоследнюю виноградину. Марина подошла к столику, остановилась за стулом Алексея и посмотрела на стол.

– А где поросенок? – стол тоже вел себя подозрительно, покачивался, залитая вином и покрытая пятнами скатерть топорщилась, тарелки переползали с места на место.

– Поросенок? Какой поросенок? – Алексей вертел головой во все стороны, чтобы разглядеть Марину, но она не двигалась с места.

– Обыкновенный, жареный, – капризно заявила она, – я есть хочу.

– Я сейчас узнаю, – Алексей привстал, но Марина положила руки ему на плечи и произнесла негромко:

– Не надо, я подожду. Мы же не торопимся?

– Нет, – он снова попытался оглянуться, – как хочешь.

– Тогда давайте выпьем, – резюмировал Сороковой. Он потянулся к графину с водкой, ухватился за него и наполнил все рюмки, оказавшиеся в поле его зрения. Алексей взял одну, обернулся через плечо и подал ее Марине.

– Не надо, – отказалась она, – не сейчас, попозже.

– Хорошо, – летчик вернул рюмку на стол.

Сталевар, Зезюлин и грузчик уже держали свои стопки на весу и только ждали команды. Груня боролась с пробкой, намертво застрявшей в горлышке бутылки. Сороковой вздохнул, поставил свою стопку на стол, отобрал у Пичугиной бутылку и ударом ладони по донышку вышиб из нее пробку.

– Выпьем, – обрадовалась Груня, она схватила свой наполненный бокал, – выпьем за…

– Сегодня праздник, День авиации, – перегнувшись через плечо Алексея, сообщила Марина, – день сталинских соколов. Надо выпить за их здоровье, а также за всю Рабоче-крестьянскую красную армию!

– Точно! За авиацию! – Сороковой первым потянулся к Алексею, следом шел сообразительный Зезюлин, грузчик и Пичугина среагировали с небольшим опозданием. Звон бокалов, небольшая пауза и пустые рюмки вернулись на стол.

– А ты? – Алексей накрыл руку Марины своей ладонью. – Ты почему не пьешь?

– Потом, – отозвалась она, – я хочу сделать тебе подарок.

Она бросила сумочку на свой стул, прислонилась спиной к прохладному мрамору и посмотрела через зал. Там, в гуще табачного дыма, у дальней стены зала маэстро в голубом костюме пел про город у моря.

– Подарок? – удивился Алексей. – Подарок это хорошо. Я люблю подарки, – он расстегнул крючки на вороте гимнастерки и оперся локтем о стол.

– Сейчас, – Марина улыбнулась, не глядя на него, зажмурилась, сосчитала до пяти, оторвалась от колонны и решительно прошла мимо стола и через весь зал зашагала к роялю. Алексей и Сороковой одновременно окликнули ее, но Марина не обернулась. Она обогнула один столик с „настоящими“ стахановцами, потом второй, третий, обошла пальму в кадке и остановилась перед „сценой“. На Марину зашикали, кто-то дернул ее за край накидки.

Марина поправила пелерину, подняла голову и шагнула вперед, к роялю. Все музыканты, как один, дружно уставились на нее, не прекращая при этом играть. Старательно надувавший щеки тромбонист вытаращил глаза и покачал головой, его примеру последовал сосед с саксофоном. Марина неторопливо прошлась мимо оркестра и остановилась неподалеку от рояля. Ее уже заметили, певец глянул мельком в ее сторону и тут же отвернулся.

Ждать оставалось еще полкуплета и припев, Марина отошла в тень у стены, чтобы никого не смущать своим присутствием. Отсюда открывался прекрасный вид на привилегированную половину зала, особенно на столики у окна. Оба все еще были заняты, Марина прищурилась и рассматривала тех, кто сидит за ними. Один – плотный, усатый мужчина с обозначившейся проплешиной на темени – неторопливо жевал и, склонив голову, слушал своего соседа. Тот, достаточно упитанный и тоже с усами, но в темном френче и с залысинами надо лбом, шептал что-то на ухо своему собеседнику. Первый перестал жевать, повернул голову и засмеялся, деликатно прикрыв рот ладонью. Второй усмехнулся, налил себе водки и лихо выпил ее, даже не поморщившись.