Стальная Крыса отправляется в ад

Толстый и седой Слэйки крякнул, с трудом поднимаясь на ноги, и заковылял к лестнице, за ним следом залязгал мой мучитель. Мы спустились на желтую дорожку.

Слэйки топнул ногой. Что-то звучно хлюпнуло, и дорожка вздыбилась, точно огромный желтый язык. Открылась черная яма, из нее хлынул ужасающий запах.

— Оставь надежду всяк сюда входящий, — прогнусавил Слэйки. — Ступай, обреченный.

Не выпуская меня из объятий, робот склонился над ямой. Он кренился все сильнее и сильнее… а потом мы сорвались и полетели в бездну.

Не раз и не два на моем богатом приключениями веку у меня возникало жгучее желание оказаться где угодно, только не там, где я в тот момент находился. И вот опять как раз такой случай. Не скажу, что мимо меня пронеслась вся моя жизнь, зато это сделали неровные серые каменные стены. Снизу шахта была подсвечена красным. Мы быстро набрали предельную скорость.

Неужели все должно кончиться здесь? В этой вонючей норе?

Робот то и дело громко лязгал, задевая за стены. Но не жаловался. Я беспомощно корчился в его железных объятиях. Затем падение замедлилось, и я, воспользовавшись резким торможением, едва не вырвался из жестких ручищ. Но робот спохватился и чуть было не задушил меня. Наконец он лязгнул в последний раз, ударясь ногами о землю, и позволил мне рухнуть навзничь.

Не дав ни секунды передышки, он схватил меня за руку и потащил за собой. Я понял, что сопротивление бесполезно, кое-как поднялся на ноги и заковылял по невероятно жесткому каменному полу. Носки быстро превратились в лохмотья — все-таки даже на том свете обувь надо беречь.

Сцена моим глазам открылась, мягко говоря, безрадостная. Воздух был перенасыщен миазмами, они не только нестерпимо воняли, но и раздражали дыхательные пути. Я кашлянул; этот звук призрачным эхом раскатился над головой. Мы обогнули высокую груду камней, и я увидел фабрику.

В красном полумраке тянулись вдаль, на сколько хватало глаз, длинные низкие сооружения, похожие на столы. Над столами склонилось множество людей, они неторопливо водили руками, но я не успел как следует разглядеть, что они делали. Раздался шорох; я оглянулся и увидел раструб в стене; из него валил черный порошок. Поднялась пыль, я снова закашлялся и узнал, почему здесь так мерзко пахнет и что раздражает слизистую оболочку носа.

Не останавливаясь и не укорачивая шага, мой металлический конвоир тащил меня вперед. Но мало-помалу я начал вникать, поскольку сцена повторялась снова и снова. Вернее, я не сумел ничего понять, зато смог разглядеть и запомнить.

Пыль медленно плыла или ползла по столам-транспортерам. Труженики — я уже понял, что все они женщины, — водили над ней руками. Этим занимались все без исключения — медленно, монотонно, не поднимая глаз, не останавливаясь. Вдруг одна из них что-то подобрала — что именно, мне разглядеть не удалось — и уронила в стоящий рядом контейнер. Неприятнее всего было отсутствие интереса ко всему, что не имело отношения к работе. Я бы на их месте обязательно повернул голову, если бы огромный ветхий робот протащил мимо Джима ди Гриза. А они даже не покосились.

Мы миновали один стол за другим. Работницы молча и сосредоточенно делали свое таинственное дело. Их тут были сотни, а может, и тысячи. Наконец мы оставили позади последний транспортер, и я оказался во мраке.

— Любезный экскурсовод, скажи, пожалуйста, куда ты меня тащишь?

Он целеустремленно топал. Я попытался разжать металлические пальцы и крикнул:

— Прекрати! С тобой разговаривает хозяин! Человек — твой господин, ты должен мне повиноваться! А ну стоять, металлолом ходячий!

Он не замедлил поступи и вообще не обратил на меня внимания. Волок, точно какую-то падаль. Я снова поднялся на ноги и, спотыкаясь, засеменил вслед. Вскоре перед нами появилась металлическая дверь в скале. Робот ее отворил и повел меня по темному коридору. Я услышал, как за нами лязгнула дверь, но разглядеть ничего не смог. Андроид затопал по невидимым ступенькам, — похоже, его единственный глаз превосходно видел в темноте.

Я споткнулся и ушиб голени и еще несколько раз спотыкался, пока не привык к ступенькам. Когда робот остановился и отворил следующую дверь, я уже шатался от усталости. Робот выпустил меня — лишь для того, чтобы схватить за шиворот и толкнуть вперед. Пока я летел, дверь лязгнула. Реальность исказилась, я испытал знакомое ощущение переноса в другую вселенную. Внезапно вспыхнул яркий свет, и я с грохотом распластался на каменном полу.

Новая сцена выглядела ничуть не отраднее предыдущих. Я сразу застучал зубами. Я находился в комнате с металлическими стенами и решетчатой дверью, через решетку врывался ледяной ветер и залетали снежинки.

Неужели чистилище — это заурядный морозильник? Бессмыслица какая-то. Наверняка можно было придумать уйму более легких и менее сложных способов избавиться от меня. И тут мои голые, посиневшие пальцы ног, торчащие из останков носков, что-то задели. Я посмотрел вниз, на груду теплой одежды и обуви. Что ж, и на том спасибо.

Дрожащими пальцами я натянул теплые носки, затем надел толстые брюки и сунул ноги в ботинки. Не мой размер, но от холода спасают, и ладно. Вся без исключения одежда была унылого пепельно-серого цвета, но это меня нисколько не огорчило. Я обмотал шею шарфом, нахлобучил поношенную меховую шапку и протиснул руки в толстые рукавицы.

Словно только этого и дожидаясь, дверь распахнулась и пропустила мощный снеговой заряд. Я не удостоил его вниманием, лишь огляделся — нельзя ли вернуться обратно тем же путем, каким я сюда попал.

— Мя звуть Бубо, — произнес не очень внятный, но очень зловещий голос.

Я вздохнул и повернулся к своему новому мучителю. Ростом с меня, но упитаннее и шире в плечах. Одежда неотличима от моей. В руке — гибкий металлический прут, он мне сразу не понравился. Особенно когда Бубо ткнул им в мою сторону.

— Эвто быохлысть. Больно — жуть. А ишшо — каюк, ежли че. Слухать Бубо — жить. Не слухать Бубо — больно. Во как больно. — Он замахнулся своей штуковиной.

Я отскочил, и прут задел меня самым кончиком. Такой боли я еще не испытывал — как будто руку рассекли до кости и в рану налили кипящей кислоты. Я не мог кричать, не мог даже шевельнуться, только стоял, держась за левую руку, и ждал, когда утихнет боль. Она в конце концов утихла, и я с изумлением увидел, что предплечье и рукав невредимы.

— А опосля — каюк. — Бубо погрозил мне биохлыстом, и я с дрожью отступил.

— Смекать — жить, не смекать — каюк.

В лингвистике он звезд с неба не хватал, но зато располагал очень убедительным аргументом на все случаи жизни. И к тому же худо-бедно умел говорить. А я в тот момент мог только кивнуть, не вполне доверяя своему языку.

— Работать. — Он указал прутом на отворенную дверь.

Я на негнущихся ногах вышел в голубой день, в унылое, заснеженное, студеное чистилище. Вокруг двигались большие машины, но мне не удавалось понять, что они делают, пока глаза не привыкли к ледяному ветру. Я — в открытом карьере, в огромной яме, среди груд свеженарубленного камня. Громоздкие экскаваторы крошат черные пласты породы, многоколесные самосвалы вывозят камень с карьера. Сначала я принял эти машины за строительных роботов, затем увидел в кабинах людей — водителей и операторов.