Стальная маска

«— Витус, мой мальчик, моя отрада… Вот увидишь — увидишь! — наши звёзды ещё засияют, и ночь эта будет самая лучшая!»

Выходцу из леса хочется прижаться к родному человеку, найти слова утешения, быть пойманным в сеть доверия и вытащенным из бесконечного моря скорби. Тут же он вспоминает Овечку, дядю Волка. Сердце предательски сжимается, на глазах наворачиваются слёзы. Снова он остался один, а так бежал и так тянулся…

Мы вдоволь нагляделись на страдания юнца, а потому, становясь призраками, проследуем за маленькой мушкой в гостиную, где молодой человек охмуряет любознательную баронессу. И вот они сидят на софе, бокал девушки случайно оказывается на полу… Казалось бы, всё прекрасно, но внезапно она восклицает:

— Зверюшка обучена приносить полотенца? — Гэвиус слишком долго увиливал за ней, чтобы, защищая честь брата, сорвать себе вечер; промолчал. — Как представлю, что ты живёшь с ним… У моей тёти, та что Люси, ну, которую медведь за попу укусил, хи-хи. Ну, так вот, у неё есть собака, и она знаешь какая противная! Всегда лезет, язык высовывает… О, я не заметила, у зверюшки есть хвост?

Молодой человек припал к полу, старательно оттирая алое пятно от дорогостоящего ковра. Тёр-тёр, тёр-тёр. Голоса этой глупышки нет, его не существует. Юноша силился пропускать каждое предложение баронессы мимо ушей. И про туалетные вопросы Витуса, его питания (она думала, что тот ест как животное, из миски), а также про учёбу и цепь. Последней каплей стали слова:

— А если бросить палочку, он принесёт?

— Нет! Нет! Нет! — взревел молодой человек, резко поднявшись с софы, девушка схватилась за сердце: душке явно поплохело. — Он не гадит дома, не приносит палочки и вытирать за тобой вино не станет!

Сначала лицо баронессы посинело, после залилось румянцем; казалось, вот-вот, и она упадёт от сердечного приступа. Особа поднялась, смерила горе-кавалера, а после тихо, едва слышно, проговорила:

— Вы были жестоки со мной, юный барон, ваши слова словно острые ножи. Прошу, не держите меня, и слова прощения приберегите для менее…разборчивых дам. Я ухожу, оставляя вас и вашу… зверушку.

Будь мы в театре, закадровый голос произнёс бы: «Юная леди, цокая каблуками, покидает сцену, оставляя молодого человека с разбитым сердцем». Но, право, мы не в театре, и сердце Гэвиуса не было разбито. Он отстоял честь брата и был более чем горд за себя. Осушив бутылку вина, — к чёрту бокалы! — юноша устремился в гардеробную, чтобы помочь милой баронессе надеть милую шляпочку и на милых каблуках мило покинуть его усадьбу. Но случилось непредвиденное, голосом Витуса сказанное:

— Хотите печенье?

О, что это был за взгляд! С щенячьими глазами мальчик протягивал круглую выпечку баронессе. Та задрала подбородок точно цапля и, скривив физиономию, не успела дать ответ, потому как из гостиной вышел Гэвиус и крайне доходчиво дал понять, что ей здесь не рады и рады не будут. Прогнал. Вдогонку осыпая словами красноречивыми, услышанными у местных забулдыг.

Витуса объял жар, сильный сквозняк отвесил ему пощёчину. Стоило входной двери закрыться, как тут же мальчик бросился бежать, в душе зарождая чувство вины. Он — охотник, волк в овечьей шкуре, потомок Киндред, и всё же эмоции ему не чужды. Выходец из лесов стал винить во всём себя, в голове прокручивая сцену в лесу, когда Гэвиус нарочито громко дал ему понять, что никакой привязи нет, и никто держать его подле себя не станет. Знал бы мальчик, что те хитрости и коварства, были ничем иным как хитроумным ходом в игре молодого гения.

Но он не знал и потому забился в свой чердак, опустив уши точно слон, склонив голову над единственной отдушиной — книгой. Если жизнь мальчика — это чей-то рассказ, то автор — настоящий садист! Будь это так, сейчас бы последовала плаксивая сцена, где братья обнимаются и, рыдая, твердят, что ничто и никогда не сможет их разлучить. Что ж, жизнь — это не книжный роман, а потому и события, произошедшие далее, были более чем обыденными.

Гэвиус нашёл брата в его обители, шатаясь, присел рядом, заключил в крепкие объятья и, нашёптывая неразборчивые утешения, уснул, зловонным перегаром испортив воздух. Несмотря на это, Витус ощущал близость Гальего-старшего и заботу, что накрывает с головой, подобно тёплому пледу. Этой ночью мальчик спал неспокойно, кошмары мучили его до утра.

Переплетение нитей судьбы

Раз в неделю наступал день, когда Витус был освобождён от учёбы и мог заниматься излюбленными делами. По привычке мальчик хотел зарыться с головой в книги, но запертая дверь в библиотеку сорвала его планы. Более того, как-то раз (случилось это на прошлой неделе) по приказу барона его комнату обыскали и все трактаты изъяли, не сказав об этом ни слова.

Удручённый мальчик собирался покинуть усадьбу, но был остановлен голосом брата, что бегло спустившись в прихожую, натянул свою самую обаятельную улыбку. Между ними не проскакивали ссоры, однако в атмосфере отныне висела напряжённость.

— О, так, значит, ты хотел прогуляться по лесу? Здорово! Витус, прошу тебя, не держи на меня зла за тот случай… Я уснул прямо на твоём месте… Мне так стыдно. Вот, возьми, это мой подарок, который, я на это рассчитываю, искупит мою вину.

Гэвиус протянул брату толстый фолиант, название гласило: «Война и прогресс: Автобиография Патриция Патриция». Радость мальчика была необъятна, а вот вручивший презент молодой человек — более чем. Объятья были крепкие, улыбки широкими. Парочка слов, ничего не значащих предложений, и Витус с довольным видом, сжимая в руках книгу, покидает усадьбу и движется в сторону леса. Сегодня ничто не должно ему помешать.

***

И снова мальчик утонул в океане грёз, с трепетом перелистывая страницы. Журчал ручеёк, репетировали синички, своими голосами создавая божественную идиллию. Но её в одночасье разрушил гам и топот десятка ног; судя по голосам, то были дети, а если взглянуть на их расшитые дорогими нитями плащи и сделанные на заказ пращи, становилось понятно — дети баронов и лордов.

Они появились на поляне, где сидел Витус, остановились, будто прицениваясь, а после один из них воскликнул:

— Поглядите, какая зверюшка! — зачинщиком толпы стал тощий блондин, ровесник Витуса. Он узнал их лица, понял намерения: они пришли по его душу, пусть и случайно забрели в эту рощицу.

— Да, да! — вторил полный мальчик, что на две головы ниже товарища; позади них распласталось пятно толпы, насчитывающее никак не меньше десяти голов.

Витус не обратил внимания, хотя тело его напряглось, когти оставили царапины на обложке.

— Ты обещал мне месть! Ну же, Петруччи, вызывай его на поединок! — воскликнула девочка, и по голосу её лесной мальчик узнал Эрнестину — ту самую бедняжку, на чьей лодыжке красовались три здоровенные царапины, оставленные во время тренировок.

— Так это он тебя, что-ли? Эй, страхолюд!

До слуха Витуса долетели не только слова, но и небольшой камушек, неприятно попавший в шею. Мальчик воскликнул больше из-за неожиданности, нежели от боли. Закрываясь книгой, как щитом, он принимал снаряды, пущенные с пращей негодников, а те, кажется, познав превосходство, с большей охотой начали измываться. На то, безусловно, были свои причины. Всего две: любовь брата к сестре и защита её чести, а также непереносимость иных рас в любом селении Ноксуса. Камни летели, Витус сдавался.